Читаем без скачивания Тест на блондинку (сборник) - Сергей Петров

Милиционер принялся разворачивать салфетки с трепетом и волнением ребёнка, разворачивающего новогодний подарок.

Я пискнул:

– Не надо…

Мой страх милиционер принял за подтверждение своих догадок и принялся разворачивать каждую складку с каким-то совсем уж иезуитским наслаждением. Я наморщился, кожа горела кремлёвской звездой. Милиционер торжествующе приподнял последнюю складку. Я зажмурил глаза. Наступила гробовая тишина. Даже прилетевшие с юга грачи перестали трещать и уставились на нас.

– Это что? – глухо донеслось из самых недр милицейского организма.

Я раскрыл глаза. Милиционер рассматривал свои слипшиеся пальцы.

– Это… это крем для загара, – выпалил я. – Я часто загораю… – Я даже ткнул пальцем в своё лицо.

Милиционер дёрнул головой, моргнул, бросил салфетки на асфальт, отёр пальцы о китель, опомнившись, принялся тереть то место на кителе, о которое отёр пальцы. И какими-то рывками пошёл прочь.

На этот вечер у нас с мамой был запланирован поход в театр. Чтобы избежать катастрофы, я сказался больным и остался дома. Мама пошла в театр без меня. Пока я мазал физиономию кефиром, эффектный пожилой господин угощал маму шампанским в театральном буфете. Пожилой господин оказался доктором наук и после спектакля пригласил маму в кафе. Они подружились, и мама перестала уделять внимание моей бледности. Теперь в солярий ходить не нужно, разве что ради встречи с Нефертити.

Максим Гуреев

Нино, или Синдром ленивого глаза

Нино стоит на остановке пятьдесят третьего автобуса, чтобы ехать на Инженерную улицу, где в панельной девятиэтажке она снимает однокомнатную квартиру у пенсионерки Александры Извековой, которая круглый год живёт на даче под Ногинском.

Тут, на берегу Клязьмы, баба Саня ходит в резиновых сапогах, шерстяных тренировочных штанах с вислыми, как древесные грибы чаги, коленями и свитере с подшитым к нему брезентовым фартуком, потому что постоянно копается на огороде. Своим видом она напоминает продавщицу из мясного отдела в гастрономе, что на углу Инженерной и Бегичева.

В этот гастроном, стены которого выложены пожелтевшим от времени кафелем, а лепнина на потолке напоминает бесформенные куски развесного творога, Нино заходит всякий раз, когда возвращается домой после работы.

Она медленно бредёт вдоль прилавков, где под стеклом покоятся окорочка и рыбы без головы, замороженные голени и говяжьи хрящи, а сидящий рядом с кассой в инвалидной коляске Серёженька провожает Нино долгим взглядом, чмокает и бормочет при этом себе под нос: «Косы рыжие густые, брови чёрные навзлёт, глазки синие, шальные, и танцует, и поёт».

Раскачивается на коляске, крепко вцепившись в обитые дерматином подлокотники.

Коляска при этом скрипит.

Наконец пятьдесят третий автобус приезжает.

Только что прошёл дождь, и поэтому автобус медленно выплывает из туманной предзакатной дымки начала октября, разворачивается, расчерчивает фарами киоски с шаурмой и обклеенный драными объявлениями бетонный забор «Автосервиса», выдыхает воздушным компрессором, как вздыхает, поднимая тем самым с земли облака тяжёлой мокрой пыли, и замирает на остановке.

Автобус напоминает сома, что долго таился в зарослях ракиты, в коряжнике, в подводной норе ли, а потом с наступлением темноты вышел на охоту.

Кстати, баба Саня, её так все звали в поселке, рассказывала, что однажды на Клязьме, недалеко от их садоводства, сом напал на человека и попытался утащить его на глубину, чтобы там заглотить.

Автобус заглатывает Нино и ещё нескольких пассажиров: молодую мать с девочкой, один глаз которой заклеен белым пластырем, старика в болоньевом плаще, двух таджиков и гренадёрского сложения мужчину с аккуратно подстриженной чёрной бородой и усами.

У отца Нино, главного инженера горнообогатительного комбината в Ткварчели, тоже были борода и усы, но только рыжие. Каждый день, прежде чем уйти на работу, он подолгу стоял перед зеркалом в ванной комнате, причесывал и подстригал бороду, затем усы, после чего натирал их специальным маслом, пахнущим касторкой, экстрактом розмарина и миндалём. А когда он выходил из ванной и в прихожей прощался с женой и дочкой, то от него приятно пахло этими самыми касторкой, экстрактом розмарина и миндалём.

Нино до сих пор помнит этот аромат, аромат отца, который погиб во время обстрела Ткварчели в январе 1993 года.

Осенью того же года мать и бабушка привезли Нино в Москву.

Остановились в Алтуфьеве у брата матери – тренера по волейболу, он тогда как раз развёлся с женой – тренером по синхронному плаванию и жил один в трёхкомнатной квартире.

Пил, конечно, а что ещё оставалось делать?

Сейчас Нино смотрит на девочку, сидящую в автобусе на соседнем сиденье. На вид девочке пять лет, не больше, столько же было и Нино, когда им удалось выехать из разрушенного Ткварчели и через Краснодар и Воронеж добраться до Москвы.

Девочка трогает указательным пальцем правой руки заклеенный белым пластырем левый глаз и не понимает, почему не может им смотреть, а должна мучиться, выворачивать голову и пытаться видеть больным глазом, по которому бегут тени, вспышки света, блики и отсветы.

Глаз косит, в поле его зрения попадает локоть правой руки, поручень, привинченный к полу и потолку, окно, за которым проносятся чёрные бесформенные деревья и освещённые жёлтым светом стены домов, а ещё молодая женщина с рыжими волосами попадает в поле зрения, она сидит совсем близко, на соседнем сиденье, и глаза её закрыты.

Тогда девочка следует её примеру и тоже закрывает свой больной глаз, сразу всё погружая в непроглядную темноту.

Бабушка Этери, мать отца, в последние годы жизни уже почти ничего не видела. Всякий раз она просила внучку рассказать, что происходит на улице.

Нино забиралась на подоконник и начинала свой рассказ:

– Идёт снег.

– Какой именно снег? – капризничала Этери. – Мокрый? Мелкий? Пушистый? С дождём? Говори подробней.

– Ба, идёт мокрый крупный снег. Видимо, он идёт с ночи, потому что деревья согнулись под его тяжестью, машин под ним уже не разобрать, а дворники с трудом двигают сугробы возле подъезда. Когда снег падает на асфальт, то быстро чернеет, но так как он валит безостановочно, то не успевает растаять и тяжёлым гнётом придавливает к земле листья и оторванные ветром ветки. Я помню, как ты мне рассказывала, ба, что в детстве у тебя в Кутаиси, когда выпадал снег, все выходили на улицу и строили крепость, лепили её из снега. Сначала из грубо скатанных комьев складывали основание крепости, затем стены, и наконец, это доверяли делать только братьям Чиковани, возводили башню, которую потом девочки из окрестных домов украшали разноцветными лентами. А помнишь, ба, как мы с тобой гуляли в Лианозовском парке и пошел точно такой же снег – мокрый, тяжёлый, хлопьями, заваливающийся за воротник?

В ответ тишина…

Нино поворачивается и видит, что Этери спит. Ей снится, как её, извалявшуюся в снегу, насквозь промочившую ноги, соседские мальчишки таскают за длинную, почти до пояса доходящую косу и обзываются.

Она плачет, и слёзы текут по щекам.

– Немедленно открой глаз! Ты слышишь, что я тебе говорю?

От этого резкого возгласа Нино вываливается из короткого забытья, что и сном-то назвать невозможно, и видит, как молодая мать тащит девочку к выходу из автобуса, а девочка упирается и косит ленивым глазом то на бородатого мужчину, то на старика в болоньевом плаще, то на мирно дремлющих таджиков, то на собственное отражение в лобовом стекле.

А ведь это и есть синдром ленивого глаза, хотя при двухстороннем косоглазии попеременно заклеивают оба глаза: больной закрывают на один день, а видящий здоровый – на два и больше, впрочем, длительность ношения повязок зависит от остроты зрения.

Острая боль под левой лопаткой.

Острый пронизывающий холод.

Острая, хорошо разведённая двуручная пила.

Острый топор в мясном отделе гастронома, что на углу Инженерной и Бегичева.

Наконец, острое желание поскорее доехать до дому, не раздеваясь, лечь на кровать, отвернувшись лицом к стене, и закрыть его ладонями, чтобы никого не видеть.

Нино попеременно закрывает и открывает глаза, добиваясь при этом стробоскопического эффекта, когда, уже стоя на остановке по ту сторону оконного стекла автобуса, девочка машет Нино рукой и бестолково при этом крутит головой, выворачивая подбородок к левой ключице. Но на самом же деле она стоит на месте неподвижно и, опустив голову, слушает мать, которая выговаривает ей, что если она ещё раз закроет ленивый глаз, то навсегда останется косой.

Вообще-то это Ольга Дмитриевна приняла решение отдать свою дочь в школу в шесть лет. Этери, конечно, сопротивлялась, говорила, что Нино ещё маленькая и ей лучше посидеть дома, но неожиданно сестру поддержал брат.

Хлопнул огромной ладонью по краю кухонного стола, словно вколотил мяч в «мёртвую зону», и провозгласил: