Читаем без скачивания Любовь? Пожалуйста!:))) (сборник) - Владимир Колотенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну хорошо, хорошо, – говорит он, – не хотите – не надо. Ломайте свои копья сами…
Мы стоим какое-то время и молчим. Камин тоже притих, приглушив свой тихий восторг недавней вспышки вялым тлением поленец. Так что же, я так и уйду ни с чем? Или того, что я сегодня увидел и узнал нового, достаточно, чтобы мое воображение, овеянное морским бризом, рисовало свои волшебные картины? А ему есть теперь где разгуляться: мне представился случай узнать еще один маленький штришок такой неведомо таинственной жизни Семена. Потихонечку я эту тайную завесу приоткрываю. Чего стоит только один Илья! Кто он, шут гороховый, уродец или грешник? Не очень-то он смахивает на сумасшедшего.
Семен давно уже обещал рассказать о своих женах, детях… Даже не обмолвился.
– Ладно, – произносит он, провожая меня и постукивая своей палкой по паркету, – отдыхайте… Подумайте все-таки о фабуле. Есть правила игры, которые, как и в любом другом деле, следует соблюдать. Хотя сегодня любые писательские изыски могут иметь успех. Читатель не очень-то требователен.
Когда мы спускаемся вниз по лестнице, Семен, тыкая палкой в сторону одной из дверей в холле, произносит:
– Это комната моей первой жены…
Затем, спустившись вниз, тычет в другую сторону:
– А эта – второй…
Я не знаю, как на это отреагировать, киваю на стену:
– Ружье…
– Иногда постреливаем…
Дверь приоткрыта, мы выходим на гранитное крылечко.
– Илья, придержи Цезаря.
– Да, барин…
Я оглядываюсь и вижу Илью, который держит за ошейник огромного рыжего породистого дога с грустными желтыми глазами, вяло рассматривающими меня. “Сколько же он жрет мяса?” – вот первая мысль, которая приходит мне в голову. Я поворачиваюсь, чтобы попрощаться с Семеном, и вижу только его спину, скрывающуюся за дверью, а кожей своей спины ощущаю дыхание Цезаря. Сколько же он жрет мяса за один присест? В машине я закуриваю и какое-то время сижу без движения, просто наслаждаюсь сигаретой и, конечно же, свободой. Как это здорово – снова оказаться за рулем своей машины. Я попадаю в мир своих привычек, а некий таинственно-сказочный остров пока еще неведомой для меня жизни оставляю за кирпичной стеной. Я все еще не могу взять в толк, что этот остров существует в действительности. Поражаюсь я и тому, что меня преследует какая-то дикая, жуткая, злая мысль. Я пытаюсь ее сформулировать и не могу. Господи, придет же такое в голову! Она прилипла ко мне с тех самых пор, когда я увидел ружье на стене. Каким-то неярким слепым лучиком она осветила мой мозг: как же легко можно избавить себя от Семенова ига. Стоит только руку протянуть – ружье рядом. Взвести курок, добыть из патронташа патрон… Придет же такое в голову! Хотел бы я видеть глаза Семена, его зрачки под прицелом двустволки. А смог бы я нажать на курок? Еще как! Потом я долго буду казнить себя за то, что не воспользовался этой мыслью. Но ведь и явного повода не было.
Мы живем философией окрика: Стой! Так нельзя! Ты не смеешь! Куда?!.. На это мы только молчим, рабы. Ведь рабы – немы. Старательно и упорно мы уходим от лязга и лая этих команд и упрямо ищем тишины. Мы еще надеемся обрести свою свободу, найти свой маленький рай на земле…
Мой рай – это зеленое, как молодое вино, море у седых вечных гор. Мой рай – это Крым. Свитое на Ай-Тодоре Ласточкино гнездо, Дива у дивных скал Симеиза, золотые маковки форосской церквушки…
Я лежу на Ялтинском пляже, оперевшись на локти, подставляя жарким лучам свою безволосую утлую грудь, свой нежно-белый рыхлый живот… На голове – панама. Щурясь от яркого солнца, я любуюсь своей Настенькой, у стройных ног которой, как какой-то большой укрощенный пес, ластится море. Она все еще не решается зайти в воду. Господи, как же прекрасна ее юная фигурка на фоне безмерного пространства зеркальной глади. Себя, толстого, неуклюжего, белого, тучного, я просто ненавижу. И этот пот… Я не успеваю вытирать его махровым полотенцем то со лба, то с шеи, то с груди. Особенно потеют подмышки… За что Настенька так меня любит? Мне стыдно стоять с нею рядом, оскорблять своими отвисшими телесами ее прелестное воздушное тельце. Меня мой вес так и гнет к земле, а ее глаза всегда устремлены ввысь, и глаза, и приподнятые плечи, и шея, несущая в небо ее маленькую головку. Чего только стоит этот прогиб спины, этот прекрасный смелый выгиб тела, создающий впечатление стремительности порыва… Но более всего ее бестелесную легкость подчеркивают удивительно стройные, дивно длинные, упругие ножки. Даже когда она стоит вот так, чуть выставив вперед левое коленце, кажется, достаточно одного движения, легкого толчка, и она плавно воспарит над морем, а затем унесется в небо… Попробуй тогда догнать ее.
Почему меня преследует мысль, что я теряю ее? Вот ведь она, рядом… Такая уверенная в своей неотразимости, такая безмятежно-спокойная. Я грузно поворачиваюсь на бок и чувствую, как отвис мой живот. Ну и боров! Нужно обязательно ограничить себя в еде. Хоть здесь можно ведь воздержаться от жора. Мы, врачи, любим пропагандировать здоровый образ жизни, умеренное голодание, бег, но при этом любим и вкусно поесть. Мы – едуны. Никуда от этого не денешься. Бездвижность, сутулость, нервность – это наши профессиональные пороки. Чтобы мир стал менее ярким, и белизна моего тела не так бросалась в глаза, я надеваю солнцезащитные очки. Так-то оно лучше.
– Андрей, идем же…
Стоя спиной, Настенька повернула ко мне только лицо, ждет и вдруг наклоняется, не сгибая колен, черпает ладошкой воду и брызгает на меня. Вот где я проявляю самообладание. Я даже не защищаюсь рукой, мужественно принимаю этот шальной веер колючих брызг, лежу не шелохнувшись. И только улыбаюсь навстречу леденящему душу. Наспех перекусив в блинной, мы решаем остаток дня провести на Золотом пляже, а ужинаем снова в Ялте. Настеньке нравится этот ресторан на набережной, его просторный зал на втором этаже. Лоза винограда и зелень плюща вместо стен. Может быть, вот за таким столиком сидела чеховская дама со своим шпицем?
Моя Настенька – царевна вечера.
Открытое вечернее дорогое черное платье, широкий белый пояс с золотой пряжкой, золотистые клипсы… Ее левую руку украшают браслеты. На ногах – лаковые туфельки.
Царица бала.
Шампанское, шоколад, шорох шепота и шуршание шелковых штор, когда стихает музыка… Настенька сияет. Ее смелая сигарета с нетерпением ждет огня, так что сразу три зажигалки устремляются к ней и наперебой предлагают себя. Настенька громко смеется. Затем ей наперехват предлагают руку. Позвольте вас пригласить? Пожалуйста!
Настенька танцует то с одним, то с другим, то с третьим… Я радуюсь тоже. Я просто счастлив, что она счастлива. Четвертый ей предлагает морскую прогулку на яхте. “Завтра же, а хотите – ночью”. Я рад.
– Ах, я, к сожалению, не одна.
Я не думаю, что это правда. Настенька ведь не может сожалеть о том, что я рядом.
– Он же не прикован к вам цепями…
Этот нахал даже не смотрит на меня.
Музыка, снова музыка…
Я с удовольствием ем. Жареная свинина – это моя слабость. А что предложил ей вон тот франт с голубым пробором и золотой цепью на шее?
Настенька встревожена. Улыбка ее застыла на лице.
Я вижу это и без очков, даже в сизых сумерках заката. Даже музыка притихла от такого. Что он ей шепчет на ушко, этот ворон? После танца он сопровождает Настеньку к нашему столику и, целуя ей руку, благодарит меня, глядя прямо в глаза. Чересчур долго он меня изучает. Я смотрю на Настю, а она топит свой взгляд в шампанском, долго раскуривает сигарету и наконец поднимает ресницы.
– Андрей, – слышу я, – ах, Андрей…
И ни слова больше.
Господи, как же я ее люблю. Я не жалею денег и велю принести еще вина. Сам же я трезв, как стеклышко, наливаю в фужер лимонад, тяну глоточки. Нам еще нужно добраться до Фороса. А о чем думает она? Когда я спрашиваю об этом, она просит шоколадку и отчего-то злится. Ах, как сверкают ее глазки! Она почти никогда не проявляет недовольства, но как она прекрасна в гневе! Капризы – это ее стихия, так сказать, стиль жизни. Я просто не знаю, чем вызвана эта вспышка тихого гнева. Изумленные возгласы и восторженные взгляды – награда Настеньке за смелый выпад в танце с этим вороном. Как испуганные голуби, взрываются аплодисментами ладони присутствующих…
После танца с каким-то известным поэтом (я к своему стыду не знаю такого и стихов его не читал) Настенька снова весела, как прежде, и, разоткровенничавшись, говорит, что ей предложили подъем по какой-то козьей тропе. Никаких горных коз (и козлов) я в Крыму уже много лет не встречал. Да и какой с меня покоритель вершин? Правда, мне никто и не предлагал что-либо покорять. Я покорил уже сердце Настеньки, и этого мне вполне достаточно. И все же, думаю я, время от времени не мешало бы привораживать Настеньку своим вниманием. Недурно бы запастись и терпением: этой добродетелью я, известное дело, не вполне обладаю и, чего доброго, могу кому-нибудь из этих ухажеров намылить шею. Хотя вряд ли до этого дойдет.