Читаем без скачивания Хоупфул - Тарас Владимирович Шира

Здесь же для этого есть ты.

Зато в конце смены, стоя в курилке, есть возможность рассказать вновь устроившимся зеленым студентам, что зато на этой работе ты наконец стал разбираться в людях.

Спал Женя в бэк-офисе на двух офисных стульях. У них не было ручек, зато все колесики были на месте. Импровизированная кровать то и дело норовила разъехаться в разные стороны. Была в этом какая-то ирония – сдать кому-то номер за 29 тыс. рублей за сутки и, сняв пиджак, пойти спать в душную комнату на двух катающихся табуретках.

Зато уйма свободного времени позволяла читать новости. Было настолько скучно, что Женя дошел даже до статей о политике. Ночные смены и мерцающий экран ноутбука позволили разобраться во всех этих Кудряшовых, Чайкиных и Сердюковых.

Политические и экономические новости оказались самыми бесхитростными. Разбавлялись они лишь очередными статьями про проворовавшихся чиновников. Новостные медиа эти статьи усиленно форсировали, сопровождая заголовки эпитетами вроде «скандальный», хотя никакого скандала не было. По крайней мере, не в наше время. Самый скандал был у Гоголя в «Мертвых душах», с тех пор мало что изменилось. А интереснее уже вряд ли случится.

К этим разоблачениям уже все давно привыкли. Замечено: если слишком часто повторять слова «чиновник» и «красть», то они становятся однокоренными.

К тому же мало кто делает акцент на слове «воровство». Любой школьник, даже не отличающийся политической прозорливостью и осведомленностью, по существу вопроса безучастно скажет: «Не поделился с кем надо», «Вовремя не забашлял».

Воровство уже приобрело формат неизбежности. Как очередь в поликлинике или снег в декабре.

Пару раз, шатаясь ночью по фойе, Женя общался с приезжими.

После двух чашек кофе Женя осмелел и заказал у бармена рюмку коньяка.

– Плохой день? – услышал он голос с сильным акцентом, принадлежащий приехавшему недавно американцу. Его номер не успели убрать и в лучших традициях российского гостеприимства предложили посидеть в баре.

– Ну почему же, – возразил Женя. – Как раз наоборот.

Иностранец был, что называется, самым типичным: лиловый джемпер был накинут на плечи, а его рукава завязаны небрежным узлом на груди белоснежной рубашки. На запястьях болтались какие-то фенечки и браслеты. В квновских сценках и российских фильмах так обычно изображают либо иностранцев, либо геев. Разумеется, через каких-то несколько минут разговор приобрел сугубо национальный характер.

Кофеин и этиловый спирт придавали разговору изрядную долю категоричности и драматизма. Женя утверждал, что Россия никогда не будет такой, как Америка. Что словом «менталитет» мы давно маскируем все царящие кругом проблемы. Что насколько мы и хотим жить богато, как в Европе, настолько же сильно мы будем сопротивляться своему в нее превращению. Потому что… что? Правильно, менталитет. Женя даже назвал размер российских стипендий – на западных гостей это всегда действует безотказно.

– Мы не хотим меняться, потому что мы – это мы. Самобытность, возведенная в максимум, становится национальной идеей, – Женя с упоением жаловался голосом беженца, которого по шкале от 1 до 10 попросили оценить, насколько ему необходимо политическое убежище. Американец внимательно слушал, не отводя глаз. После чего кивал и соглашался. Он даже не спорил. Такой покорный слушатель – ночной кошмар какого-нибудь Владимира Соловьева. Собери из таких зал и позови поучаствовать в дискуссии – программу закроют уже через неделю из-за никудышных рейтингов. Все-таки так смотреть и слушать, как тот американец, могут только иностранцы. Для неподготовленного слушателя это выглядит неловко и настораживающе. Кажется, что ты находишься на сеансе у психолога. После такого проникновенного и понимающего взгляда у нас обычно просят дать взаймы. Или предлагают послушать о Боге. Но когда вместо этого американец сказал, что он все прекрасно понимает, и предложил угостить еще одной рюмкой, Женя успокоился.

Сам американец говорил меньше, но по существу. Он утверждал, что Россию у них любят. Хотя скорее всего, так бы сказал любой человек, находящийся в гостях на чужой земле. А произнесенное пусть и весьма дружелюбно, но с пугающим российским акцентом «Хау ду ю лайк раша» где-нибудь на улице не предусматривает никакого другого ответа, кроме положительного. Но верить и обманываться всегда приятно.

А еще им нравится Путин. Хотя ничего удивительного. В их представлении Путин – это оголенный по пояс, миролюбивого вида мужчина, который едет куда-то на лошади. Вероятно, в российский аналог Белого дома. А может, он просто решил проехаться по своим владениям или заскочить в какой-нибудь уездный город – проведать чиновников.

Напоследок они крепко пожали друг другу руки. Американец честно признался, что у них, в Америке, все давно знают, что в России нет медведей и балалаек на улице, а Женя честно соврал, что у них, в России, все давно знают, что в Америке нет расизма и половина населения страны не страдает ожирением.

ГЛАВА 4

layoff [leɪɒf] – сущ. увольнение, увольнение сотрудников

poverty [pɔvətɪ] – сущ. бедность, нужда

ambition [æmbɪʃn] – сущ. амбиция, цель

Свои первые «серьезные» деньги он помнил хорошо. Как-то в детстве дедушка подарил ему 20 долларов – две купюры по 10. Большие для ребенка деньги, даже по старому курсу. Пока Женя держал их в руках и рассматривал одухотворенную и будто слегка встревоженную физиономию Александра Гамильтона, дедушка посоветовал сохранить их на удачу, положив в отдельный отсек кошелька. Кошелька у Жени, конечно, не было, о чем он сразу напомнил деду – но как оказалось, кошелек был вторым и основным подарком, идущим в комплекте к первому. Дедушкина манера превратить обычное поздравление в номер с неожиданной развязкой всегда нравилась Жене.

Кожаный кошелек приятно тяжелил уличные шорты и школьные брюки – Женя еще не знал слова «солидность», но уже не сомневался, что этот мужской атрибут сделает его на порядок взрослее ровесников.

Звенящие пятирублевки теперь не вылетали при беге, а спокойно лежали себе в отдельном кармашке кошелька, под защитой серебряной заклепки.

Что касается тех 20 долларов, то принесли они удачу гораздо раньше, чем пророчил дедушка – если быть точным, то уже на следующий вечер, когда Женя обменял их в ближайшем банке на родные и легко используемые в обороте рубли.

Послужил тому совет старшеклассника, который не только раскрыл значение таких непонятных слов, как «валюта» и «курс доллара», но и взял весьма символическую – с его слов – плату за финансовую консультацию.

Так уж вышло, что за отсутствием денег, и как следствие, ненадобностью кошелек был продан через пару дней тому же предприимчивому старшекласснику за какие-то смешные деньги, о чем Женя очень сильно жалел уже через пару часов. Но скрепленная мужским рукопожатием сделка в присутствии свидетелей-одноклассников быть оспорена уже не могла.

Правда, еще больше пожалел он об этом вечером, когда вся семья, включая гостей и приехавших родственников, собралась за семейным столом, чтобы отметить прошедший Женин день рождения. Прозвучавшее громом среди ясного неба бабушкино «Жень, а ну-ка покажи тете Тане, что тебе дедушка подарил» и устремленные на него взгляды присутствующих заставили его не только подавиться апельсиновым соком, но и начать жалеть, что он не может, взмахнув скатертью, исчезнуть, как Амаяк Акопян из бабушкиного телевизора. Он был даже не против изобразить средней серьезности сердечный приступ – все что угодно, лишь бы отвлечь всех присутствующих от нежелательной темы разговора.

Деньги в семье были, но не сказать, что их было много – если это слово вообще употребимо по отношению к деньгам. Женино детство пришлось на расцвет поттерианы – только когда другие дети мечтали получить письмо из Хогвартса, Женя мечтал получать столько же, сколько Дэниел Рэдклифф. И бог с ним, с Хогвартсом.

Женин папа работал айтишником в какой-то компании из пяти человек, в полуподвальном помещении старого офиса. Маме это место не очень нравилось, и она не упускала момента об этом заявить: в детстве Женя всерьез считал, что «Шарашкина контора» – официальное название папиной работы. У папы же на этот счет было свое мнение – от него слышались эпитеты «перспективная» и «стремительно развивающаяся».

К папиной работе мама относилась настороженно-прохладно. Все потому, что она не особо разбиралась в том, чем он занимается. Если бы ее муж был врачом, она пророчила бы ему должность самого лучшего хирурга. Если бы он был писателем, то она с нетерпением ждала бы его Пулитцеровскую премию в области литературы. Возможно, излишне претенциозно, но как и любая женщина, мама не была готова довольствоваться чем-то средним и посредственным. Хотя бы в своих мечтах.

А так – программист. Мама