Читаем без скачивания Презент от нашего ствола - Сергей Зверев

Раньше много мака не требовалось – сеяли его в ограниченных количествах. В первую очередь всегда думали о том, как прокормиться и одеться. Основными культурами афганских крестьян были пшеница, рис, хлопок, а вовсе не мак. В качестве дурмана его здесь почти не употребляли – повсеместно сам по себе рос канабис – индийская душистая конопля, именно она служила обычно средством для поднятия настроения и улучшения аппетита. В Европе для этого традиционно используется спиртное, но в исламской стране алкоголь под запретом, потому анаша получила здесь широкое распространение.

Так было до 60-х годов прошлого века. В то время хиппи, прежде всего английские, устремились в поисках смысла жизни на Восток, в Индию и Непал. Как правило, маршруты «детей-цветов» проходили через несколько обязательных пунктов, одним их которых была столица Афганистана Кабул. Афганская одежда стала очень модной среди европейской молодежи, особенно зимние тулупы из овчины.

Но хиппи привлекали в Кабуле не столько национальный колорит и экзотика, а, прежде всего, доступность индийской конопли, курение которой у афганцев вовсе не считалось преступлением. Это обстоятельство особенно понравилось западной молодежи, бунтовавшей против размеренного буржуазного бытия.

Однако очень быстро хиппи сообразили, что в Афганистане доступен не только легкий конопляный наркотик, но и более серьезный, вызывающий более яркие галлюцинации, опиум. Появился устойчивый спрос, появилось и предложение. Площади под посевы мака стали расти. Резкий рост производства опиумного мака в Афганистане произошел в 1979 году, сразу после ввода советских войск в эту страну.

Вопреки распространенному мнению, моджахеды, сражавшиеся против «шурави», не особо-то и нуждались в дополнительных опиумных доходах. Щедрая помощь со стороны США, Китая, Пакистана и других стран в виде оружия, продовольствия и денег вполне обеспечивала потребности афганских партизан. Но поскольку слабая центральная власть контролировала лишь города, у контрабандистов оказались развязаны руки. В свою очередь, крестьяне, терявшие урожай зерновых из-за артиллерийских и ракетных обстрелов, авиационных бомбардировок и наземных рейдов советских войск, вынуждены были переключаться на более высокорентабельную культуру. Мак гораздо устойчивее к превратностям погоды, не боится засух, сажать его можно три раза в году, к тому же товарная стоимость его во много раз больше всех остальных продовольственных культур.

Такой вот получается парадокс – попытка строительства социализма в средневековой, феодальной стране привела к укреплению в ней капиталистических отношений. Если ранее крестьяне жили натуральным хозяйством, сами обеспечивая себя едой, то теперь они стали продавать выращенный у себя на полях опиумный мак, чтобы, получив за него деньги, купить еду и одежду.

Когда в 1989 году «шурави» ушли, после них в Афганистане еще несколько лет бушевала гражданская война без ярко выраженной линии фронта. В этой войне каждый влиятельный полевой командир стремился уничтожить соперников в своем регионе, и часто бывало так, что несколько небольших банд на время объединялись против более сильного противника.

Именно после вывода сороковой армии Афганистан стал главным производителем опийного мака и поставщиком опиума и героина на мировой рынок. Именно в эти годы отчаянный головорез Насрулло заложил основу своего многомиллионного состояния и создал высокорентабельный бизнес, эксплуатируя, пожалуй, самую пагубную человеческую страсть – страсть к наркотикам.

Талибы, взявшие верх на большей части территории страны, поначалу весьма лояльно относились к наркоторговле, считая опиум хорошим оружием против неверных. Однако затем, пытаясь создать себе хорошую репутацию в глазах мировой общественности, талибы начали вести бескомпромиссную борьбу с производителями опия. В 2000 году идейный вдохновитель талибов мулла Омар запретил сеять мак. Талибы действовали жестко, – нарушителям запрета пачкали гудроном лицо и в таком виде водили по улицам, что для мусульманина считается страшным позором. Но так наказывали только попавших в первый раз. Тех, кто, пережив этот позор, брался за старое, расстреливали.

Насрулло это очень не нравилось, и он стал одним из активных деятелей Северного альянса, в котором преобладали таджики и который сумел при помощи Соединенных Штатов и отчасти России взять контроль над Афганистаном. И хотя в Кабуле правил теперь пуштун Хамид Карзай, в своем округе Насрулло был полновластным владыкой. И вот теперь на его власть и его деньги покушались неверные, посмевшие сжечь маковое поле, принадлежавшее его крестьянам.

Это была пощечина, и подставлять для удара другую щеку, как рекомендуют последователи пророка Исы[4], Насрулло не собирался. Напротив, он должен бы нанести ответный и сокрушительный удар. Приказав слуге проводить албанца в покои, предназначенные для гостя, он позвал Гулома, того самого молодого таджика, который сообщил о несчастье.

– Слушаю, господин, – распростерся перед Насрулло молодой таджик.

Со стороны такое подобострастие и самоуничижение могли показаться излишними, но только не людям Насрулло.

Когда Гулом был еще подростком, он стал свидетелем наказания одного из людей Насрулло, посмевшего не исполнить приказ господина. Несчастного привязали сверху к гусенице танка, и тяжелая машина превратила тело нерасторопного слуги в мясной фарш. Танк минут десять катался по двору крепости, вдавливая в песок останки провинившегося.

Враги недаром прозвали Насрулло «мясорубкой», – подобную казнь он совершал не раз, хотя мог наказывать и более традиционным способом – содрать с живого человека кожу и натереть его солью. Поэтому дисциплина в его небольшой армии была железная. И его солдаты о дезертирстве даже не помышляли. Ибо все они знали: если Насрулло не сможет найти покинувшего его армию моджахеда, то легко сможет найти всех его ближних и дальних родственников, и расправа над ними будет жуткой.

Поэтому Гулом, которого Насрулло отправил учиться в университет в пакистанский город Лахор вместе со своим старшим сыном, получив диплом, не раздумывая, вернулся домой, хотя перед ним открывались самые радужные перспективы не только в Пакистане, но и на Западе.

– Ты можешь узнать, что смотрел в Интернете мой уважаемый гость? – строго спросил Насрулло.

– Да, господин! – ответил Гулом.

Он открыл ноутбук и, войдя в Интернет, стал просматривать недавние ссылки.

– Гость посетил четыре страницы.

– Что на них?

– Это электронные версии четырех европейских газет.

– А что именно читал он в этих газетах?

– Это невозможно узнать, господин.

– Невозможно? Ладно. Покажи мне все, что он мог увидеть.

Насрулло взял фотографии с журнального столика и стал сравнивать их с изображениями на мониторе ноутбука.

– Дальше. Дальше. Подожди...

Рука Насрулло, державшая фотографию конопатого секонд-лейтенанта, едва заметно дрогнула.

– Хорошо. Дальше. Все?

– Да, господин.

– К завтрашнему дню сделаешь мне перевод всех четырех страниц, которые смотрел наш гость.

Насрулло, тоже учившийся какое-то время в Пакистане, сам неплохо владел английским, но ломать голову над переводом ему не хотелось.

– Слушаюсь, господин.

– А эти вояки... которые сожгли маковое поле, они еще в кишлаке?

– Да, господин. Они пробудут еще несколько дней. Это пропагандистская акция. Они будут предлагать еду и зерно и уговаривать крестьян сажать пшеницу, а не мак.

– Ослы!

– Да, господин, – согласился Гулом и сдержанно вздохнул.

8

Утром Володя Локис, собираясь на службу, предупредил мать, что ему предстоит командировка во Владимирскую область на несколько недель.

– Но я не понимаю, зачем тебе ехать на этот полигон? – расстроилась Анна Тимофеевна. – Ты же на складе служишь?

– Конечно, на складе. Я выдаю военное имущество и продовольствие, – привычно соврал Локис. – И поэтому меня все уважают.

– За что? Выдаешь и выдаешь.

– Выдавать можно по-разному. Я ведь могу, например, случайно, без всякого умысла, выдать прапорщику сукно на шинель, которое положено полковнику. А полковнику – то, что положено майору. А майор будет ходить в том, в чем положено ходить прапорщику. Представляешь, как этому самому прапорщику будет приятно щеголять в полковничьей шинели?

– Разве я этому тебя учила? Не смей такими махинациями заниматься! Не смей!

– Мам, ну, мам?! Шуток не понимаешь?

– Дурацкие шутки! Откуда я знаю, шутишь ты или на самом деле так делаешь?

– Мама, ну что ты, в самом деле?

– Я уж и не знаю, когда ты правду говоришь, а когда сказки рассказываешь! Взял моду над матерью смеяться! Нехорошо это, сынок.

– Мам, ну больше не буду. Честное слово, не буду.

– Так я тебе и поверила, – проворчала Анна Тимофеевна и принялась готовить бутерброды для сына. – Все норовишь зубы заговорить, а про полигон так и не ответил. Будто я не понимаю твоих хитростей. Ну, вот скажи мне, зачем тебе на тот полигон ехать? Скажи! Только честно.