Читаем без скачивания Каббалист с Восточного Бродвея - Исаак Башевис-Зингер

Слава Богу! На Песах он будет дома. Циля приготовит седер,[2] он выпьет положенные четыре бокала, поест оладушков из мацы, заливной рыбы. Поскольку он неплохо подзаработал, он оденет всю семью. С его ремеслом лучше тратить деньги не откладывая. Вдруг Вульф-Бер уловил знакомый запах. Он проходил мимо пекарни, где делали мацу. Вульф-Бер остановился и заглянул в окно. Женщины, с раскрасневшимися лицами, в косынках и белых передниках, раскатывали тесто, то и дело останавливаясь, чтобы почистить скалки кусочками стекла. Одна женщина лила воду, другая замешивала тесто, третья острой палочкой протыкала дырочки в маце. Мужчина вынимал из печи на лопате готовую мацу. Рядом с ним, хмуря брови и отчаянно жестикулируя, стоял еще один мужчина, с пейсами и в ермолке, — машгиах.[3] Вульф-Бер вспомнил своих родителей. Где они сейчас? Наверное, в раю. Конечно, их сын ведет не слишком праведный образ жизни, зато он поставил памятник на их могиле. Каждый год в их память он зажигает свечу, нанимает человека изучать Мишну[4] и читает по ним кадиш, поминальную молитву. Бог милостив к грешникам. Если бы это было не так, он давно бы наслал на землю новый потоп.

Когда Вульф-Бер дошел до Храмовой улицы, ему ни с того ни с сего стало страшно. Какая-то сила, знающая больше, чем дано знать человеку, казалось, предупреждала его: радоваться — рано. Внутренний голос говорил ему: еще не Песах, ты еще не на седере. Вульф-Бер остановился. Может быть, Циля заболела? Или что-то случилось с девочками? Или ему, Вульфу-Беру, все-таки суждено закончить свои дни в тюрьме? Но почему? Он никогда не оставлял следов. Стараясь отогнать от себя дурное предчувствие, он быстро зашагал мимо островерхих заборов, за которыми виднелись низенькие, словно построенные для карликов дома. Из подтаявшего ноздреватого снега торчали стебли прошлогодних подсолнухов. На доме Марчинского вернувшиеся аисты чинили свое гнездо. А вот и его дом, с крышей, похожей на грибную шляпку. Из трубы поднимался белый дымок. В оконном стекле полыхало полуденное солнце. Все в порядке, успокоил себя Вульф-Бер. Он открыл дверь и увидел свою семью. Циля стояла у печки в короткой юбке и красных тапочках, белокожая и юная на вид, как девочка. Светлые волосы собраны узлом на затылке. Узкая талия и стройные ноги, широкие в икрах и тонкие в лодыжках. Никогда еще она не казалось ему такой свежей и привлекательной. Дочери, сидя за столом, играли в какую-то игру костяными палочками.

Поднялся радостный гвалт; все, толкаясь, кинулись к нему. Циля чуть не опрокинула горшок с кашей. Девочки повисли на нем, осыпая его поцелуями. В соседней комнате пронзительно заверещал попугай, очевидно узнав голос хозяина. Едва Вульф-Бер прикоснулся губами к Цилиным губам, его охватило желание. Он целовал и целовал ее и никак не мог оторваться. Маша с Анкой дрались за него. Чуть погодя он открыл саквояж и достал подарки, что вызвало новую бурю радости. Потом Вульф-Бер пошел в комнату поздороваться с попугаем. Птица, сидевшая на одной ножке на клетке, взмахнула крыльями и опустилась ему на плечо. Вульф-Бер поцеловал попугая в клюв и дал ему крендель, который специально купил ему в подарок в Люблине. Попугай сменил свои зимние перышки на новые — яркие-преяркие.

— Папа, папа, папа! — проскрипела птица.

— Скажи: я люблю папу!

— Люблю, люблю, люблю!

Все хорошо. Тревожиться не о чем. Вульф-Бер окинул дом хозяйским взглядом. Все сияло: пол, медные сковородки над печкой, латунный самовар. По традиции каждый год перед Песахом полагалось белить стены, но он не видел ни единого пятнышка.

— Лучшей жены во всем мире не сыщешь, — сказал он вслух.

Сидя в экипаже, он чувствовал себя разбитым и невыспавшимся. А сейчас всю усталость как рукой сняло. Циля принесла ему печенье и рюмку вишневки.

Когда они с Цилей остались в комнате одни, она спросила его, сверкнув глазами:

— Ну, как все прошло?

— Пока у меня есть ты, все идет хорошо, — смущенно ответил Вульф-Бер, стыдившийся своего ремесла.

Обычно Циля не задавала ему лишних вопросов, да и сам он редко что-нибудь рассказывал. Со временем она, похоже, примирилась с его способом заработка. Вульф-Бер заговорил о новых нарядах для нее и дочерей. Циля сомневалась, что какой-нибудь портной примет заказ — ведь Песах уже совсем близко. Тем не менее они решили, что она пройдется по магазинчикам, торгующим тканями, и что-нибудь подберет. Циле нравилось делать покупки. Вульф-Бер вручил ей пачку банкнот, и она ушла, прихватив с собой детей. Они договорились, что заодно она погасит долги. А Вульф-Бер прилег на диван отдохнуть. Он знал, что Циля приготовит праздничный ужин, и ему хотелось быть бодрым. Он мгновенно уснул, и ему приснилось, что он в Люблине. Он мылся в корыте в тесном грязном закутке. От его тела исходил дурной запах. Он снова был дубильщиком. Открылась дверь, и в комнату, где он мылся, всунулось чумазое лицо какой-то женщины в растрепанном парике. «Сколько можно мыться? — раздраженно сказала она. — Уже время седера!» Вульф-Бер вздрогнул и проснулся. Что за ерунда? Он чувствовал горечь во рту. Сновиденье было удивительно ярким, В ноздрях у него так и стоял отвратительный запах необработанной кожи. Вульф-Бер вытащил из нагрудного кармана гаванскую сигару, подарок русского, у которого он выиграл сто пятьдесят рублей в карты. Вообще-то Вульф-Бер не курил сигар. Он сворачивал папироски, но сейчас ему захотелось попробовать сигару, стоившую целую полтину. Он вспомнил, что когда-то купил себе янтарный сигарный мундштук с золотым ободком. Если уж курить сигару, то по всем правилам.

Он принялся искать мундштук, но его нигде не было. Вульф-Бер не любил, когда у него пропадали вещи. Он заглянул во все ящики, пошарил в самых укромных уголках, обыскал дубовый сундук. На одной из полок в платяном шкафу стояла жестяная коробка, в которой хранились свидетельства о рождении, брачный контракт, документы на покупку дома и прочие важные бумаги. Едва ли мундштук мог попасть сюда, но на всякий случай Вульф-Бер открыл коробку. Мундштука не было, зато на брачном контракте лежала бриллиантовая брошка. Вульф-Бер оторопел. Это еще что такое? Он разбирался в украшениях. Бриллианты были настоящими. Брошка казалась старинной. Чем дольше Вульф-Бер ее разглядывал, тем больше удивлялся. Как она сюда попала? У него такой брошки никогда не было, у Цили тоже. Может быть, Циля тайком от него скопила денег и купила ее за полтыщи рублей? Но в Козлове такую вещь не купишь! Осмотрев брошку со всех сторон, Вульф-Бер заметил на обратной стороне две выгравированные буквы ивритского алфавита: алеф и гимел. Вульф-Бер положил брошку в карман. Настроение было испорчено. Он вернулся на диван. Лежа с закрытыми глазами, он пытался разгадать эту внезапно свалившуюся на него загадку. Но сколько ни ломал голову, ответа не было. Он снова уснул и опять очутился в том же самом закутке в Люблине; вновь различил резкий запах сыромятной кожи и химикатов, какими пользуются на кожевенных фабриках. Простоволосая женщина с морщинистым лицом опять сердито позвала его на седер. Вульф-Бер проснулся. Что же это такое? Может, Циля завела себе любовника и эта брошка — его подарок? Вульф-Бер ощутил противный вкус во рту. Он рыгнул, у отрыжки был неприятный запах. Вульф-Бер сплюнул в носовой платок. Но какое-то объяснение должно быть! И что значат алеф и гимел? Неужели в Козлове нашелся еврей, решившийся на роман с замужней женщиной? И могла ли его Циля пойти на такое? Чем больше Вульф-Бер об этом думал, тем непонятней представлялась ему вся эта история. Он зашагал по комнате.

— Может, ты знаешь, в чем дело, — обратился он к попугаю. — Рассказывай.

— Папа, папа, папа! Люблю, люблю, люблю!

Стемнело. Окна позеленели. На стене дрожали алые отсветы заката. Попугай забрался в клетку и приготовился ко сну. Вульф-Бер закурил гаванскую сигару и сидел в темноте, делая глубокие затяжки. Непривычный аромат опьянил его. Время от времени он опускал руку в карман и дотрагивался до брошки. Он напряженно прислушивался к каждому звуку, долетавшему с улицы. Где его жена? Почему ее так долго нет? Он решил, что не будет начинать никаких разговоров, пока дети не лягут спать. Вскоре он услышал шаги и голоса. Циля вернулась. Она и девочки — все трое с пакетами в руках — весело ворвались в комнату. Голос Цили звенел от радости:

— Вульф-Бер, где ты? Почему ты сидишь в темноте? Ты куришь сигару?

— Русский подарил в поезде.

— У меня от этого запаха голова кружится. Мы, наверное, скупили всю лавку. Погоди. Я зажгу свет.

— Ты не знаешь, где мой янтарный мундштук?

— Нет.

Девочки прыгали вокруг него со свертками в руках. Сначала Циля зажгла настольную лампу, потом ту, что свисала с потолка на бронзовых цепях. К подвесной лампе была приделана бутылочка из тыквы, набитая свинцовыми шариками, — грузик, удерживающий лампу в равновесии. Чего только Циля не накупила: и шелк, и шерсть, и бархат. Более того, она уже договорилась с портным Лазарем, что тот сошьет ей несколько платьев до Песаха. Теперь с хозяйской сноровкой она принялась готовить ужин. Обычно дети ложились спать рано, но возвращение отца — праздник! Циля уже пообещала им, что завтра они могут пропустить гимназию.