Читаем без скачивания Мы строим дом - Дмитрий Каралис

Обеды тихо прекратились.

От семьи остались одни осколки.

Иногда сестры привозили отцу внуков, жили не подолгу на даче, копались в огороде, но лада не получалось. Почему? Ведь в погребе уживались?..

Возвращаясь из командировок, я чувствовал себя в квартире лишним. В нашей с отцом комнате сушилось белье племянников, стол был завален коробочками Удилова, а сам Удилов с притворным удивлением сообщал мне утром, как ночью они все проснулись от страшного грохота и только потом догадались, что это я хлопал дверьми, вставая в туалет. "Ты представляешь! -- Никола округлял глаза и поднимал брови: -- Вдруг как загремит: "трах-тах-тах!" Верочка даже вздрогнула..."

Я ехал к отцу и жил до следующей командировки на даче.

Мы выкапывали картошку, сгребали влажные листья, ходили в лес, а по выходным отправлялись на кладбище -- заменить цветы в банках и смести хвоинки с дорожки. Весной отец поил меня чаем с пахучими смородиновыми почками, а осенью жарил грибы с картошкой. И еще я знал, что люблю своего отца. И не знал, что потом мне будет пронзительно не хватать его -- с годами все больше и больше.

Тогда я побаивался за отца и просил его не тянуть с переездом в город. Отец отмахивался: не надо за него волноваться, он еще крепкий, а здесь, на свежем воздухе, и совсем чувствует себя молодцом. Пенсия -- максимальная, обедать он ходит в привокзальный ресторан или кафе возле залива, белье сдает в прачечную, газ рядом, картошка своя... Недавно вот приезжал Вася Шепотьев -- друг юности из Тамбова, и они с ним славно выпили по рюмочке... Так что есть еще порох в пороховницах.

Потом, через много лет, когда отца уже не стало, мне попался в руки его блокнотик той поры.

Страница за страницей отец размашистым почерком перечислял, что нужно убрать с улицы в дом, что отвезти в Ленинград, что закрыть и отключить, куда поставить на зиму банки с грибами и кастрюли с капустой. Я думал, что читаю отцовскую памятку самому себе, пока не дошел до дважды подчеркнутой надписи: "Обязательно! В случае моей смерти позвонить..." -- и шел недлинный список телефонов.

И на последней страничке: "Хоронить без слез. Рядом с мамой.

Ваш отец".

Тогда же я верил -- или хотел верить? -- в относительно благополучную жизнь отца и продолжал ездить на Север.

Вскоре отец прислал мне в Мурманск письмо, в котором спрашивал, пойму ли я его правильно, если он сойдется с одной пожилой женщиной, чтобы вместе коротать старость. Нет, он не забыл мать, просто он видит, что я уже взрослый, стою на ногах, остальные дети тоже взрослые, у них свои семьи, а одному ему тяжеловато. Невесело как-то. Поймешь ли ты меня правильно, сын?

Я ответил, что пойму его правильно.

Так через семь лет после смерти матери у отца появилась Полина Ивановна. Отцу оставался год жизни...

Вера настирала и нагладила отцу белье, помогла собрать чемоданы, и Удилов отвез их на Красную улицу, где в просторной комнате с окнами во двор тихо жили Полина Ивановна -- одинокая женщина, похоронившая двух мужей.

Теперь в гостях у отца бывал только я; сестры как-то затаились и, когда по весне отец с Полиной Ивановной поселились на даче, хором заговорили о ее видах на нашу избушку и отцовскую пенсию. Они вроде даже помирились на этой почве и попытались втянуть в компанию по осуждению Полины Ивановны и Феликса, но тот послал их подальше и сказал, что они должны благодарить бога, что отец устроил свою старость и у него есть кому сходить за лекарствами. "Вы же, засс..., не сходите! -- долбанул их Феликс и посоветовал прочитать "Короля Лира": -- Только в переводе Маршака..."

Сестры притихли. Высказать свое мнение отцу они, слава богу, не решились.

Я перестал ездить в командировки, устроился электриком на завод и твердо решил покончить с хвостами в институте, из которого меня уже трижды грозились отчислить: по разу на каждом курсе.

Удилов косился на меня, словно я был ему чего-то должен, и здоровался, скривив губы. Коробочки с моего стола ему пришлось убрать.

Жилось тоскливо, и я стал подумывать о женитьбе. Мне шел двадцать второй год.

С моей первой женой меня познакомила Вера.

Когда я приходил под утро домой, Вера, накинув халат, выходила ко мне на кухню и начинала расхваливать мою будущую жену, с которой она вместе работала. "А ты бы знал, какая она хозяйственная! -- всплескивала руками сестра, пока я ел оставшуюся от племянников кашу. -- Какие она пирожки печет! Какие у нее славные родители! Интеллигентные люди, с положением. И сама она такая домашняя, уютная..." Я глупо ухмылялся и говорил, что знаю, какая она уютная. И про пирожки знаю.

На работе сестра расхваливала меня: учится в институте, не пьет...

Женившись, я переехал к жене. Провожая меня, Никола расчувствовался и чуть было не подарил мне чучело крота.

"Ты только не выписывайся из квартиры, -- сказал мне на свадьбе Феликс. -- А то снимут с очереди. А так лет через пять что-нибудь получишь. -- Он оглядел танцующих и тихо добавил: --Мужчине всегда нужен простор для маневра, учти! Я же вот не выписываюсь". И пошел приглашать мою тещу.

Когда я привез жену, чтобы показать ей нашу дачу, и отец стал нахваливать ей природу и воздух, а потом, желая, очевидно, поразить, подвел к погребу и сказал, что после войны в нем умещалась вся наша семья, восемь человек, она покачала головой: "Ну, вы даете!..", напомнив мне лейтенанта в военкомате.

Мы развелись уже после смерти отца.

Последнее время отец грустил, что дети редко бывают на даче и не всегда собираются в день памяти матери. Но тут же находил оправдание тому: "У девчонок наших семьи, дети. Хочешь, да не вырвешься, -- он срезал цветы с клумб и передавал мне для букета. -- Юрка на гастролях. Феликс в командировке. Ничего, мы и вдвоем сходим. Подожди, еще ромашек возьмем".

Полина Ивановна засовывала отцу в карман валидол, поправляла галстук, и мы с ним неспешно шли по лесной дороге к кладбищу.

На обратном пути он рассказывал мне разные истории.

Отец бодрился до последнего. Возможно, он хотел подбодрить меня.

Когда его привезли в больницу, он на мгновение пришел в себя и, сжав мою руку, пообещал выжить. "Пустяки, выберемся, -- он прикрыл глаза, но руку не отпустил. -- Ты помнишь дома, построенные дедом?.."

Я сказал, что помню.

-- Ну и славно, -- вздохнул отец. -- Мы с тобой еще туда сходим. Я тебя проверю...

Я помнил, что дед по отцу был архитектором и построил несколько домов в нашем городе -- в районе Литейного и на Петроградской. Еще он построил вокзал, кажется, в Великих Луках, разрушенный в войну. Когда я был мальчишкой, отец показывал мне эти дома, и мы стояли напротив них, заходили в гулкие парадные с витражами, отец что-то рассказывал мне. На отце был кожаный реглан, а на мне -- школьная гимнастерка с ремнем и фуражка. Я ел мороженое и нетерпеливо посматривал в сторону "Победы" с шашечками на капоте и дверях, которая ждала нас. Отец получил тогда гонорар в журнале и вез меня в ЦПКиО, чтобы я прыгнул с парашютной вышки.

-- Да, помню, -- повторил я. -- Конечно, помню.

-- Не забывай, Иван Иванович, -- проговорил отец. -- Сейчас ты этого не поймешь, потом...-- Он открыл глаза. -- Не бойся, я выживу. Эх, покурить бы...

Последние годы отец называл меня Иваном Ивановичем -- чтобы не нашла болезнь или смерть.

Меня давно так уже никто не называет.

И вот мы собрались все вместе, строим дом. С нами нет только среднего брата Юрки, который прижился на Дальнем Востоке. Феликс говорит, что, судя по алиментам, которые получает его бывшая жена, устроился он там неплохо.

Юрка приедет в Ленинград через несколько лет, по обстоятельствам весьма печальным.

У него будет брюшко, лысина, подросток-сын и полный карман денег. Мы будем сидеть у костра, печь картошку, и Юрка вспомнит, как жили в погребе, поднимали утром вымпел на мачту -- все вместе, варили из крапивы щи, а булку, намазанную маргарином и посыпанную сахарным песком, называли пирожным. И сын его будет недоверчиво слушать про крапиву и несколько раз зайдет с фонариком в темный погреб. И когда мы пойдем в ресторан, я подмечу за братом привычку: съедать из супа сначала бульон, а затем гущу, как бы превращая ее во второе. Она есть у всех моих братьев и сестер, кроме блокадницы Надьки. Эвакуационнаяпривычка. "Я иначе не наедаюсь, -- рассеянно скажет Юрка. -- Не знаю, почему так".

Но это будет через несколько лет, а пока мы с азартом наращиваем сруб старого дома и прикидываем, что к лету придется ломать старый.

Руководит строительством профессионал Молодцов. Но без старейшины рода он не принимает ни одного решения.

-- Ну что, лысая голова, -- Саня кладет руку на плечо Феликса, -- из чего будем стяжки делать? -- И по-хоккейному подталкивает его бедром.

-- Тихо ты, бугай тамбовский, -- улыбается Феликс, но не отходит. -Уронишь старика...

Феликсу сорок пять, и Молодцова, который на шесть лет его младше, он называет салагой. Но говорит, что наш салага на правильном пути. Бог дал ему ясный инженерный ум и умение работать с людьми. Уже сейчас Молодцов большой человек в своем тресте, и строит он не конвейерные пятиэтажки, будь они неладны, а уникальные промышленные объекты. Феликс считает, что наш зять будет расти и дальше, потому что он толковый мужик и не лизоблюд. А лизоблюды никогда высоко не поднимаются. Так, могут быть временные взлеты, но жизнь ставит всех на свои места. У Молодцова кабинет, секретарша и служебная "Волга". Но Саня молодец -- каждое утро он надевает сапоги, ватник и, не доверяя сводкам, сам идет по объектам.