Читаем без скачивания Правда – хорошо, а счастье лучше - Александр Островский

Зыбкина. А что ж дальше-то?

Грознов. Ничего. Чему быть-то?… Я всего пять дней и в Москве-то… умирать на родину приехал… а то все в Питере жил… Так чего мне?… Деньги есть… покой мне нужен, вот и все… А чтоб меня обидеть, так это нет, шалишь… Где он тут? Давайте его сюда! (Топает ногами, потом дремлет.) «За малинкой б в лес пошла».

Зыбкина. Ложились бы вы, храбрый воин, почивать.

Грознов (стряхивая дремоту). Зорю били?

Зыбкина. Били.

Грознов. Ну, теперь одно дело – спать.

Зыбкина. Вот сюда, на диванчик, пожалуйте!

Грознов (садясь на диван, отваливается назад и поднимает руки). Царю мой и боже мой!

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Мавра Тарасовна.

Барабошев.

Поликсена.

Мухояров.

Платон.

Филицата.

Глеб.

Декорация первого действия. Лунная ночь.

Глеб (один).

Глеб. Какая все, год от году, перемена в Москве, совсем другая жизнь пошла. Бывало, в купеческом доме в девять часов хозяева-то уж второй сон видят, так для людей-то какой простор! А теперь вот десять часов скоро, а еще у нас не ужинали, еще проклажаются, по саду гуляют. А что хорошего! Только прислуге стеснение! Вот мешки-то с яблоками с которых пор валяются, никак их со двора не сволочешь, не улучишь минуты за ворота вынести; то сам тут путается, то сама толчется. Тоже ведь и нам покой нужен; вот снес бы яблоки и спал, а то жди, когда они угомонятся.

Входят Мавра Тарасовна и Филицата.

Глеб, Мавра Тарасовна, Филицата.

Глеб. Я вот, Мавра Тарасовна, рассуждаю стою, что пора бы нам яблоки-то обирать. Что они мотаются! Только одно сумление с ними да грех; стереги их, броди по ночам, чем бы спать, как это предоставлено человеку.

Мавра Тарасовна. Я свое время знаю, когда обирать их.

Глеб. То-то, мол. Отобрать бы: которые в мочку, которые в лежку, опять ежели варенье…

Мавра Тарасовна. Уж это, миленький, не твое дело.

Глеб. Да мне что! Я со всем расположением… уж я теперь неусыпно… Нет, я за ум взялся: стеречь надо, вот что!

Мавра Тарасовна. Стереги, миленький, стереги.

Глеб. А вора я вам предоставлю… что я виноват, уж это, нет, едва ли! (Уходит.)

Мавра Тарасовна, Филицата.

Мавра Тарасовна. Амос Панфилыч давно уехал?

Филицата. Да он, матушка, дома.

Мавра Тарасовна. Что так замешкался?

Филицата. Да, видно, не поедет; и лошадей не закладывают, да и кучер со двора отпросился.

Мавра Тарасовна. По будням все ночи напролет гуляет, а в праздник дома; чему приписать, не знаю.

Филицата. Что человека из дому-то гонит? отвага. А ежели отваги нет, ну и сидит дома. Вот какое дело; а то чему ж другому быть-то!

Мавра Тарасовна. Куда ж эта его отвага девалась?

Филицата. Первая отвага в человеке – коли денег много; а деньги под исход – так человек скромнее бывает и чувствительнее, и об доме вспомнит, и об семействе.

Мавра Тарасовна. Так от безденежья, ты думаешь?

Филицата. Одно дело, что прохарчился, матушка.

Мавра Тарасовна. Ты с приказчиками-то, миленькая, дружбу водишь, так что говорят-то? Ты мне как на духу!

Филицата. Да что ж! Тонки дела, тонки.

Мавра Тарасовна. Торговля плоха, стало быть?

Филицата. Да что торговля! Какая она ни будь, а если нынче из выручки тысячу, завтра две, да так постепенно выгребать, много ли барыша останется? А тут самим платить приходится; а денег нет, вот отчего и тоска, и уж такого легкого духу нет, чтоб тебя погулять манило.

Мавра Тарасовна. А много ль Амос Панфилыч на себя забрал из выручки-то?

Филицата. Говорят, тысяч двадцать пять в короткое время.

Мавра Тарасовна. Ну, что ж, миленькая, пущай, мы люди богатые, только один сын у меня; в кого ж и жить-то?

Филицата. Да что уж! Только б быть здоровыми.

Мавра Тарасовна. Еще чего не знаешь ли? Так уж говори кстати, благо начали.

Филицата. Платона даром обидели, вот что! Он хозяйскую пользу соблюдал и такие книги писал, что в них все одно что в зеркале, сейчас видно, кто и как сплутовал. За то и возненавидели.

Мавра Тарасовна. Конечно, такие люди дороги; а коли грубит, так ведь одного дня терпеть нельзя.

Филицата. Ваше дело, мы судить не смеем.

Проходят. С другой стороны входят Барабошев и Мухояров.

Барабошев, Мухояров.

Барабошев. Почему такое, Никандра, у нас в кассе деньги не в должном количестве?

Мухояров. Такая выручка, Амос Панфилыч, ничего не поделаешь.

Барабошев. Мне нужно тысячи две на мои удовольствия, и вдруг сюрприз.

Мухояров. Уплаты были, сроки подошли.

Барабошев. А как, братец, наш портфель?

Мухояров. Портфель полнехонек, гербовой бумаги очень достаточно.

Барабошев. В таком разе дисконтируй!

Мухояров. Где прикажете?

Барабошев. Никандра, ты меня удивляешь. Ступай, братец, по Ильинке, налево один банк, направо другой.

Мухояров. Да-с, это точно-с. Вот если б вы сказали: ступай по Ильинке, налево один трактир, дальше – другой, в одном спроси полуторный, в другом порцию солянки закажи; так это осуществить можно-с. А ежели заходить в банки, так это один моцион, больше ничего-с; хоть налево заходи, хоть направо, ни копейки за наши векселя не дадут.

Барабошев. Но мой бланк чего-нибудь стоит?

Мухояров. Еще хуже-с.

Барабошев. Значит, я тебя буду учить, коли ты настоящего не понимаешь. Нужны деньги, процентов не жалей, дисконтируй в частных руках, у интересантов.

Мухояров. Все это мне давно известно-с! Но в частных руках полторы копейки в месяц за хорошие-с.

Барабошев. А за наши?

Мухояров. Ни копейки-с.

Барабошев. Получение предвидится?

Мухояров. Получения много, только получить ничего нельзя-с.

Барабошев. А платежи?

Мухояров. А платежи завтрашнего числа, и послезавтра, и еще через неделю.

Барабошев. Какая сумма?

Мухояров. Тысяч более тридцати-с.

Барабошев. Постой, постой! Ты, братец, должен осторожнее. Ты меня убил. (Садится на скамейку.)

Мухояров. У Мавры Тарасовны деньги свободные-с.

Барабошев. Но у нее у сундука замок очень туг.

Мухояров. Приидите, поклонимся.

Барабошев. Она любит, чтоб ей вприсядку кланялись, до сырой земли.

Мухояров. И ничего не зазорно-с, потому родительница.

Барабошев. Хрящи-то у меня срослись, гибкости, братец, прежней в себе не нахожу.

Мухояров. Оно точно-с, выделывать эти самые па довольно затруднительно, – но, при всем том, обойтись без них никак невозможно-с.

Барабошев. Поклоны-то поклонами, эту эпитимию мы выдержим, но для убеждения нужна и словесность.

Мухояров. За словесностью остановки не будет, потому как у вас на это дар свыше. Пущайте против маменьки аллегорию, а я в ваш тон потрафлю – против вашей ноты фальши не будет.

Барабошев. Значит, спелись.

Входит Мавра Тарасовна.

Барабошев, Мухояров, Мавра Тарасовна.

Мавра Тарасовна. Ты дома, миленький? На чем это записать? Как это ты сплоховал, что тебя ночь дома застала, соловьиное время пропустил.

Барабошев. Соловьиное время только до Петрова дни-с.

Мавра Тарасовна. Для тебя, миленький, видно, круглый год поют; вечерняя заря тебя из дому гонит, а утренняя загоняет. Дурно я об сыне думать не могу, так все полагаю, что ты соловьев слушаешь! Уж здоров ли ты?

Барабошев. Болезни во мне никакой, только воздыхание в груди частое и оттого стеснение.

Мавра Тарасовна. Не от вина ли? Ты бы ему немножко отдохнуть дал.

Барабошев. Вино на меня действия не имеет. А ежели какой от него вред случится, только недельку перегодить и на нутр цапцапарель принимать, – все испарением выдет, и опять сызнова можно, сколько угодно. Скорей же я могу расстроиться от беспокойства.