Читаем без скачивания Чистый Дор (Рассказы) - Юрий Коваль

У ручья я увидел Нюрку.

Она сидела на расстеленной фуфайке, рядом на траве валялся её портфель. В руке Нюрка держала старую жестяную кружку, которая всегда висела на берёзке у ручья.

- Закусываешь? - спросил я, сбрасывая с плеч корзину.

- Воду пью, - ответила Нюрка. Она даже не взглянула на меня и не поздоровалась.

- Что пустую воду пить? Вот хлеб с яблоком.

- Спасибо, не надо, - ответила Нюрка, поднесла кружку к губам и глотнула воды. Глотая, она прикрыла глаза и не сразу открыла их.

- Ты чего невесёлая? - спросил я.

- Так, - ответила Нюрка и пожала плечами.

- Может, двойку получила?

- Получила, - согласилась Нюрка.

- Вот видишь, сразу угадал. А за что?

- Ни за что.

Она снова глотнула воды и закрыла глаза.

- А домой почему не идёшь?

- Не хочу, - ответила Нюрка, не открывая глаз.

- Да съешь ты хлеба-то.

- Спасибо, не хочу.

- Хлеба не хочешь, домой не хочешь. Что ж, так не пойдёшь домой?

- Не пойду. Так и умру здесь, у ручья.

- Из-за двойки?

- Нет, не из-за двойки, ещё кое из-за чего, - сказала Нюрка и открыла наконец глаза.

- Это из-за чего же?

- Есть из-за чего, - сказала Нюрка, снова хлебнула из кружки и прикрыла глаза.

- Ну расскажи.

- Не твоё дело.

- Ну и ладно, - сказал я, обидевшись. - С тобой по-человечески, а ты... Ладно, я тоже тогда лягу и умру.

Я расстелил на траве куртку, улёгся и стал слегка умирать, поглядывая, впрочем, на солнце, которое неумолимо пряталось за деревья. Так не хотелось, чтоб кончался этот день. Ещё бы часок, полтора.

- Тебе-то из-за чего умирать? - спросила Нюрка.

- Есть из-за чего, - ответил я. - Хватает.

- Болтаешь, сам не зная... - сказала Нюрка.

Я закрыл глаза и минут пять лежал молча, задумавшись, есть мне от чего умирать или нет. Выходило, что есть. Самые тяжёлые, самые горькие мысли пришли мне в голову, и вдруг стало так тоскливо, что я забыл про Нюрку и про сегодняшний счастливый день, с которым не хотел расставаться.

А день кончался. Давно уж миновал полдень, начинался закат.

Облака, подожжённые солнцем, уходили за горизонт.

Горела их нижняя часть, а верхняя, охлаждённая первыми звёздами, потемнела, там вздрагивали синие угарные огоньки.

Неторопливо и как-то равнодушно взмахивая крыльями, к закату летела одинокая ворона. Она, кажется, понимала, что до заката ей сроду не долететь.

- Ты бы заплакал, если б я умерла? - спросила вдруг Нюрка.

Она по-прежнему пила воду мелкими глотками, прикрывая иногда глаза.

- Да ты что, заболела, что ли? - забеспокоился наконец я. - Что с тобой?

- Заплакал бы или нет?

- Конечно, - серьёзно ответил я.

- А мне кажется, никто бы не заплакал.

- Вся деревня ревела бы. Тебя все любят.

- За что меня любить? Что я такого сделала?

- Ну, не знаю... а только все любят.

- За что?

- Откуда я знаю, за что. За то, что ты - хороший человек.

- Ничего хорошего. А вот тебя любят, это правда. Если бы ты умер, тут бы все стали реветь.

- А если б мы оба вдруг умерли, представляешь, какой бы рёв стоял? сказал я.

Нюрка засмеялась.

- Это правда, - сказала она. - Рёв был бы жуткий.

- Давай уж поживём ещё немного, а? - предложил я. - А то деревню жалко.

Нюрка снова улыбнулась, глотнула воды, прикрыла глаза.

- Открывай, открывай глаза, - сказал я, - пожалей деревню.

- Так вкусней, - сказала Нюрка.

- Чего вкусней? - не понял я.

- С закрытыми глазами вкусней. С открытыми всю воду выпьешь - и ничего не заметишь. А так - куда вкусней. Да ты сам попробуй.

Я взял у Нюрки кружку, зажмурился и глотнул.

Вода в ручье была студёной, от неё сразу заныли зубы. Я хотел уж открыть глаза, но Нюрка сказала:

- Погоди, не торопись. Глотни ещё.

Сладкой подводной травой и ольховым корнем, осенним ветром и рассыпчатым песком пахла вода из ручья. Я почувствовал в ней голос лесных озёр и болот, долгих дождей и летних гроз.

Я вспомнил, как этой весной здесь в ручье нерестились язи, как неподвижно стояла на берегу горбатая цапля и кричала по-кошачьи иволга.

Я глотнул ещё раз и почувствовал запах совсем уже близкой зимы времени, когда вода закрывает глаза.

КЛЕЁНКА

Осенью, в конце октября, к нам в магазин привезли клеёнку.

Продавец Пётр Максимыч как получил товар, сразу запер магазин, и в щели между ставен не было видно, чего он делает.

- Клеёнку, наверное, меряет, - толковал дядя Зуй, усевшись на ступеньке. - Он вначале её всю перемеряет, сколько в ней метров-сантиметров, а потом продавать станет... Постой, ты куда, Мирониха, лезешь? Я первый стою.

- Кто первый? - возмутилась Мирониха, подлезая к самой двери. - Это ты-то первый? А я три часа у магазина стою, все ножки обтоптала! Он первый! Слезай отсюда!

- Чего? - не сдавался дядя Зуй. - Чего ты сказала? Повтори!

- Видали первого? - повторяла Мирониха. - А ну слезай отсюда, первый!

- Ну ладно, пускай я второй! Пускай второй, согласен.

- Что ты, батюшка, - сказала тётка Ксеня, - за Миронихой я стою.

- Эх, да что же вы, - огорчился дядя Зуй, - пустите хоть третьим!

Но и третьим его не пускали, пришлось становиться последним, за Колькой Дрождевым.

- Слышь, Колька Дрождев, - спрашивал дядя Зуй, - не видал, какая клеёнка? Чего на ней нарисовано: ягодки или цветочки?

- Может, и ягодки, - задумчиво сказал Колька Дрождев, механизатор, - а я не видал.

- Хорошо бы ягодки. Верно, Коля?

- Это смотря какие ягодки, - мрачно сказал Колька Дрождев, - если чернички или бруснички - это бы хорошо. А то нарисуют волчию - вот будет ягодка!

- Надо бы с цветочками, - сказала тётка Ксеня, - чтоб на столе красота была.

Тут все женщины, что стояли на крыльце, стали вздыхать, желая, чтоб клеёнка была с цветочками.

- А то бывают клеёнки с грибами, - снова мрачно сказал Колька Дрождев, - да ещё какой гриб нарисуют. Рыжик или опёнок - это бы хорошо, а то нарисуют валуев - смотреть противно.

- Я и с валуями возьму, - сказала Мирониха, - на стол стелить нечего.

Наконец дверь магазина загрохотала изнутри - это продавец Пётр Максимыч откладывал внутренние засовы.

А в магазине было темновато и холодно. У входа стояла бочка, серебрящаяся изнутри селёдками. Над нею, как чёрные чугунные калачи, свисали с потолка висячие замки. За прилавком на верхних полках пасмурно блистали банки с заграничными компотами, а на нижних, рядком, стояли другие банки, полулитровые, наполненные разноцветными конфетами. При тусклом свете ириски, подушечки и леденцы сияли за стеклом таинственно, как самоцветы.

В магазине пахло клеёнкой. Запах селёдки, макарон и постного масла был начисто заглушён. Пахло теперь сухим клеем и свежей краской.

Сама клеёнка лежала посреди прилавка, и, хоть свёрнута была в рулон, верхний край всё равно был открыт взглядам и горел ясно, будто кусок неба, увиденный со дна колодца.

- Ох, какая! - сказала тётка Ксеня. - Поднебесного цвета!

А другие женщины примолкли и только толпились у прилавка, глядя на клеёнку. Дядя Зуй дошёл до бочки с селёдками да и остановился, будто боялся подойти к клеёнке.

- Слепит! - сказал он издали. - Слышь, Колька Дрождев, глаза ослепляет! Веришь или нет?

И дядя Зуй нарочно зажмурился и стал смотреть на клеёнку в узкую щёлочку между век.

- Кажись, васильки нарисованы, - хрипло сказал Колька Дрождев, - хоть и сорная трава, но голубая.

Да, на клеёнке были нарисованы васильки, те самые, что растут повсюду на поле, только покрупнее и, кажется, даже ярче, чем настоящие. А фон под ними был подложен белоснежный.

- Поднебесная, поднебесная, - заговорили женщины, - какая красавица! Надо покупать!

- Ну, Максимыч, - сказала Мирониха, - отрезай пять метров.

Продавец Пётр Максимыч поправил на носу металлические очки, достал из-под прилавка ножницы, нанизал их на пальцы и почикал в воздухе, будто проверял, хорошо ли они чикают, нет ли сцеплений.

- Пяти метров отрезать не могу, - сказал он, перестав чикать.

- Это почему ж ты не можешь? - заволновалась Мирониха. - Отрезай, говорю!

- Не кричи, - строго сказал Пётр Максимыч, чикнув ножницами на Мирониху, - клеёнки привезли мало. Я её всю измерил, и получается по полтора метра на каждый дом. Надо, чтоб всем хватило.

Тут же в магазине начался шум, все женщины стали разом разбираться, правильно это или неправильно. Особенно горячилась Мирониха.

- Отрезай! - наседала она на Петра Максимыча. - Кто первый стоит, тот пускай и берёт сколько хочет.

- Ишь, придумала! - говорили другие. - Нарежет себе пять метров, а другим нечем стол покрывать. Надо, чтоб всем хватило.

- А если у меня стол длинный? - кричала Мирониха. - Мне полтора метра не хватит! Что ж мне, стол отпиливать?

- Можешь отпиливать, - сказал Пётр Максимыч, чикая ножницами.

Тут же все стали вспоминать, у кого какой стол, а Мирониха побежала домой стол мерить. За нею потянулись и другие женщины.

В магазине остались только дядя Зуй да Колька Дрождев.