Читаем без скачивания Возвышение Сайласа Лэфема - Уильям Хоуэллс

— Да, конечно, в гостиных потолки высокие. Но вы наверняка видели прелестные старинные дома в сельских местностях, где нижний этаж очень низкий?

— Да, — признал Лэфем.

— Не кажется ли вам, что нечто подобное будет очень эффектно? Пусть нижний этаж будет низкий, а гостиные над ним — высокие. Сразу за дверью — небольшая приемная; тогда у вас во всю ширину фасада получится квадратный холл с удобной пологой лестницей по трем его стенам. Я уверен, что так будет приятнее миссис Лэфем. — Архитектор потянулся за листом бумаги, лежавшим на столе, у которого они сидели, и набросал свой замысел. — Тогда ваша столовая будет с заднего фасада, с видом на воду.

Архитектор взглянул на миссис Лэфем, которая сказала: — Да, конечно, — и продолжал:

— Так вы избежите длинных, прямых, уродливых лестниц, — Лэфем до этой минуты считал длинную прямую лестницу главным украшением дома, — и получите много пространства.

— Да, да, — сказала миссис Лэфем. Ее муж только издал горлом какой-то звук.

— Вы, конечно, предполагали соединить ваши гостиные посредством раздвижных дверей? — спросил почтительно архитектор.

— Да, да, — сказал Лэфем. — Ведь так всегда и делается?

— Почти всегда, — сказал архитектор. — И не протянуть ли по фасаду большую комнату во всю ширину дома, тогда сзади получится музыкальный салон для барышень?

Лэфем беспомощно взглянул на жену, которая быстрее уловила мысль архитектора и сочувственно следила за его карандашом.

— Великолепно! — воскликнула она.

Полковник уступил.

— Да, пожалуй. Но немного странно, разве нет?

— Не знаю, — сказал архитектор. — Не так уж странно, может быть, другое расположение покажется через несколько лет еще более странным.

Он начертил план всего дома и показал себя таким знатоком всех практических деталей, что миссис Лэфем почувствовала к молодому человеку материнскую нежность, а муж ее вынужден был в душе согласиться, что малый знает свое дело. Он перестал расхаживать по комнате, как расхаживал, пока архитектор и миссис Лэфем углублялись в детали кладовых, канализации, кухни и прочего, и вернулся к столу.

— Ну, а гостиную, — сказал он, — вы, конечно, отделаете черным орехом?

— Если пожелаете, — сказал архитектор. — Но и менее дорогое дерево может быть весьма эффектным. Можно покрасить и черный орех.

— Покрасить? — задохнулся полковник.

— Да, — сказал архитектор, — белым или в цвет слоновой кости.

Лэфем уронил план, который взял со стола. Жена метнулась к нему с утешением или поддержкой.

— Конечно, — продолжал архитектор. — Одно время очень увлеклись черным орехом. Но это некрасивое дерево, а для гостиной нет ничего лучше белого цвета. Кое-где пустим немного позолоты. А может быть — фриз вокруг карниза, гирлянды роз на золотом фоне — это чудесно выглядит в белой комнате.

Полковник наступал уже менее решительно:

— Вам еще подавай истлейкские каминные полки и изразцы?

— Нет, — ответил архитектор. — Камин белого мрамора в изящном стиле Empire — вот что нужно этой комнате.

— Белого мрамора! — воскликнул полковник. — Я думал, это давно ушло.

— Истинно прекрасное не может уйти. Оно может исчезнуть на время, но непременно возвращается. Только уродливое уходит навсегда, как только минует его час.

Лэфем отважился спросить:

— А полы — твердых древесных пород?

— В музыкальном салоне — конечно, — согласился архитектор.

— А в гостиной?

— Ковер. И пожалуй, во всю комнату. Но тут я хотел бы знать вкусы миссис Лэфем.

— А в других комнатах?

— Ну конечно, ковры.

— А на лестнице?

— Опять-таки ковер. А перила и прутья витые, белые.

Полковник тихонько сказал:

— Черт меня подери! — Однако при архитекторе не высказал своего изумления вслух. Когда тот наконец ушел — совещание длилось до одиннадцати часов, — Лэфем сказал: — Ну, Перри, этот малый либо на пятьдесят лет отстал, либо на десять ушел вперед. Интересно, что это за стиль Омпер?

— Не знаю. И не хотела спрашивать. Но он, как видно, знает, о чем говорит. И знает, что нужно в доме женщине, лучше, чем она сама.

— А мужчине тут и сказать нечего, — произнес Лэфем. Но он уважал человека, который разбил каждый его довод и на все имел ответ, как этот архитектор; и, когда прошло ошеломление от полного переворота в его понятиях, он слепо в него уверовал. Ему казалось, что именно он открыл этого малого (так он всегда называл его) и тот теперь принадлежит ему; малый не пытался это опровергнуть. У него установилась с Лэфемами та краткая, но интимная близость, какую тактичный архитектор создает со своими клиентами. Он был посвящен во все разногласия и споры по поводу дома. Он знал, когда настоять на своем, а когда уступить. Он строил еще несколько домов, но создал у Лэфемов впечатление, будто работает только для них.

Работы начались не раньше, чем земля оттаяла, а это в том году пришлось только на конец апреля. Но и тогда они шли не слишком быстро. Лэфем говорил, что спешить некуда; только бы возвести стены и крышу до первого снега, а остальное можно делать хоть всю зиму. Для кухни пришлось углубиться в землю; в том месте соленая вода была близко к поверхности; и, когда стали забивать сваи под фундамент, пришлось откачивать воду. Стоял запах, точно в трюме корабля после трехлетнего плавания. Люди, связавшие свою судьбу с Нью-Лэнд, делали вид, будто не замечают его; те, кто еще держался за Холм, зажимали платками носы и пересказывали жуткие старые предания о том, как осваивали некогда Бэк-Бэй.

Ничто так не нравилось Лэфему во всем строительстве дома, как забивание свай. Когда в начале лета начали эту работу, он ежедневно привозил туда миссис Лэфем в своей коляске; останавливал кобылу перед домом и следил за работами с большим интересом, чем ирландские мальчишки, которых собиралось там множество. Ему нравилось слушать, как передвижная машина пыхтит и пускает пар, как она подымает тяжелую железную бабу над сваей на высоту каркаса, потом словно чуть медлит и раза два кашляет, прижимая этот груз к отцепному устройству. На миг груз как бы повисает, прежде чем упасть, потом мощно ударяет в окованный железом конец сваи и вгоняет ее на фут в землю.

— Клянусь, — говорил он, — вот что называется делать дело!

Миссис Лэфем давала ему полюбоваться на это раз двадцать — тридцать, потом говорила:

— Теперь поехали, Сай.

Когда готов был фундамент и начали расти кирпичные стены, по соседству стало так малолюдно, что она могла, к удовольствию мужа, карабкаться вместе с ним по дощатым настилам и скелетам лестниц. Во многих домах ставни закрыли в начале мая, прежде чем распустились почки и появился податной инспектор; скоро уехали и другие соседи, и миссис Лэфем могла не опасаться чьих-то глаз, словно была за городом. Обычно в начале июля она переезжала с дочерьми в одну из гостиниц Нантакета, куда полковнику было удобно ездить катером. Но в то лето все они задержались еще на несколько недель, очарованные новым домом, как они говорили, точно он был единственным в мире.

Туда и поехал с женой Лэфем, после того как высадил Бартли Хаббарда у редакции «Событий»; но в тот день их обычное удовлетворение от осмотра дома было кое-чем омрачено. Когда полковник помог жене выйти из экипажа и привязал к вожжам грузило, чтобы лошадь стояла, он увидел человека, с которым вынужден был заговорить, хотя тот тоже колебался и тоже был бы рад избежать встречи. Это был высокий, худой мужчина с землистым лицом и мертвенным взглядом монаха, выражавшим одновременно слабость и цепкость.

Миссис Лэфем протянула ему руку.

— Да ведь это мистер Роджерс! — воскликнула она и, оборотясь к мужу, как бы подтолкнула их друг к другу. Они обменялись рукопожатиями, но Лэфем молчал. — Я и не знала, что вы в Бостоне, — продолжала миссис Лэфем. — Миссис Роджерс тоже здесь?

— Нет, — сказал Роджерс безжизненным голосом, напоминавшим тупой стук двух деревяшек одна об другую. — Миссис Роджерс все еще в Чикаго.

Наступило молчание, потом миссис Лэфем сказала:

— Вы там, вероятно, устроились на постоянное житье?

— Нет, мы уехали из Чикаго. Миссис Роджерс только кончает там укладываться.

— Вот как! Значит, возвращаетесь в Бостон?

— Еще не знаю. Подумываем об этом.

Лэфем отвернулся и смотрел на дом. Жена его теребила перчатки в мучительном смущении. Она попыталась заговорить о другом.

— А мы строим дом, — сказала она, почему-то засмеявшись.

— Вот как! — сказал мистер Роджерс, взглянув на дом.

Опять все замолчали, и она растерянно сказала:

— Если переселитесь в Бостон, я надеюсь повидаться с миссис Роджерс.

— Она будет рада вашему посещению, — сказал мистер Роджерс.

Он дотронулся до шляпы и поклонился — не столько ей, сколько в пространство.

Она взошла по доскам, ведшим к кирпичным стенам; муж медленно пошел следом. Когда она обернулась к нему, щеки ее горели, а в глазах стояли слезы, тоже словно горячие.