Читаем без скачивания Гибель империи. Тайные страницы большой геополитики (1830–1918) - Юрий Победоносцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Разразился скандал, в ходе которого английский министр иностранных дел лорд Пальмерстон заявил русскому послу в Лондоне К. О. Поццо ди Борго, что он не признает русского суверенитета над Черкессией. Дело тянулось больше года и дошло до очень бурных объяснений, так что Поццо ди Борго в январе 1837 г. даже сообщил в Петербург, что возможно объявление войны России со стороны Англии. Тем не менее Николай I не уступил, но начать войну с Россией из-за ареста «Уиксена» Лондон так и не решился, поскольку дальнейшей эскалации в англо-русских отношениях помешал нараставший в то время конфликт между Парижем и Лондоном.
Дело в том, что французская дипломатия начала демонстративно поддерживать египетского пашу. Стало ясно, что Франция стремится наложить руку на Сирию, а если удастся, то и на Египет, но Великобританию, которая сама имела виды на Египет, это явно не устраивало. Кроме того, новое выступление Мехмеда-Али против турецкого султана, в принципе, давало Петербургу право, на основании Ункиар-Искелесского договора, вмешаться в турецко-египетский конфликт и даже занять Константинополь.
В этой ситуации русское правительство решило воспользоваться образовавшейся брешью в англо-французских отношениях и не только встало на сторону Англии в этом конфликте, но и пошло на другие уступки Лондону, прежде всего в Афганистане и в Персии. Кроме того Петербург добровольно отказался от продления столь ненавистного Лондону Ункиар-Искелесского договора, срок которого истекал в 1841 г., и согласился подписать английский вариант договора о закрытии черноморских проливов для военных судов.
15 июля 1840 г. в Лондоне было подписано соглашение между четырьмя державами: Англией, Австрией, Пруссией и Россией. В Париже это соглашение справедливо расценили как попытку возобновить Священный союз 1815 г., направленный против Франции. При этом Париж возмутило не только содержание соглашения, обращенное против египетского паши и в пользу султана, но и тем, что оно было заключено втайне от французов. В этой связи французский премьер Тьер заявил английскому послу Бульвер-Литтону:
«Я всегда был сторонником союза Франции с Англией, — зачем вы разбили этот союз?»
В этой ситуации Франция, видя, что четыре державы выступают против нее, была вынуждена отказаться от поддержки Мехмеда-Али, а египетский паша удовольствовался серьезными территориальными приобретениями и примирился с новым султаном Абдул-Меджидом, который сменил Махмуда II, умершего в 1839 г.
В мае 1844 г. Николай I, обнадеженный первыми успехами русской дипломатии на английском фронте, предпринял визит в Англию по приглашению королевы Виктории, во время которого вел переговоры с английским премьером Пилем и статс-секретарем по иностранным делам Эбердином. Затронул царь в своих беседах и тему будущего Турции, явно намекая при этом на желательность совместного англо-русского противостояния французским притязаниям:
«Турция — умирающий человек. Мы можем стремиться сохранить ей жизнь, но это нам не удастся. Она должна умереть, и она умрет. Это будет моментом критическим. Я предвижу, что мне придется заставить маршировать мои армии. Тогда и Австрия должна будет это сделать. Я никого при этом не боюсь, кроме Франции. Чего она захочет? Боюсь, что многого в Африке, на Средиземном море и на самом Востоке.
Не должна ли в подобных случаях Англия быть на месте действия со всеми своими силами? Итак, русская армия, австрийская армия, большой английский флот в тех странах! Так много бочек с порохом поблизости от огня! Кто убережет, чтобы искры его не зажгли?»
Со стороны англичан этот царский монолог не вызвал никаких протестов или отрицательных эмоций, тем не менее никаких ответных шагов в направлении создания антифранцузской коалиции ими сделано не было. Несмотря на это, Николай I счел свой визит в Британию успешным, полагая, что в лице Лондона обрел если ни союзника, то по крайней мере получил гарантию английского нейтралитета в случае возникновения русско-французского конфликта.
В 1848 г. в Европе произошел целый ряд революций, но особое значение для Петербурга имела революция в Венгрии. После того как австрийский император обратился к Николаю I с мольбой о помощи, царь совершил роковую ошибку. Он, пренебрегая геополитическими интересами России, подавил революцию в Венгрии и тем самым спас от распада Австрийскую империю. Вместо того чтобы способствовать созданию двух враждующих между собой независимых государств, которым было бы не до экспансии на Балканах, Николай I исполнил роль европейского жандарма, вызвав протест и негодование всей Европы.
Впрочем, уже в 1854 г. Николай I осознал свою ошибку. Вот как это описывает известный советский историк, академик Тарле в своей монографии «Крымская война»:
«Месяца полтора после того, когда из действий Венского кабинета можно было заметить, что немцы примут сторону скорее врагов России, нежели нашу, государь, разговаривая с генерал-адъютантом графом Ржевусским, польским уроженцем, спросил его: «Кто из польских королей, по твоему мнению, был самым глупым?» Ржевусский, озадаченный этим вопросом, не знал, что отвечать. «Я тебе скажу, — продолжал государь, — что самый глупый польский король был Ян Собесский, потому что он освободил Вену от турок. А самый глупый из русских государей, — прибавил его величество, — я, потому что я помог австрийцам подавить венгерский мятеж».
Впрочем, это осознание пришло к Николаю I лишь после того, как он совершил еще ряд непростительных ошибок, приведших его к новой войне с Турцией. Дело было в том, что после быстрой и сокрушительной победы над восставшей Венгрией русского царя обуяла такая гордыня, что он повел себя как полновластный хозяин Европы. А этого ему не могли простить ни союзники, ни враги. При этом Австрия, Пруссия и Турция всячески стремились избавиться от опеки Петербурга, а Англия и Франция считали необходимым как можно быстрей поставить на место слишком уж усилившуюся Россию.
Уменьшить свою зависимость от воли русского царя Пруссия и Австрия могли, столкнув, например, Россию с какой-либо другой мировой державой, и выступить после этого в роли арбитра. И такой благоприятный случай для реализации подобных планов вскоре возник.
2 декабря 1851 г. во Франции произошел государственный переворот, в результате которого к власти в Париже пришел Луи-Наполеон, ровно через год после этого объявивший себя императором Наполеоном III.
Австрийские и немецкие политики вдруг сильно озаботились тем, что провозглашение Наполеона III императором Франции противоречит решению Венского конгресса 1815 г., который лишил династию Бонапартов права на французский престол. После этого прусский посол в Петербурге фон Рохов, ссылаясь на принципиальную непримиримость в этом вопросе австрийского министра Буоля, убедил еще колебавшегося Николая отказать Наполеону III в обращении к нему как к «брату», твердо заверив царя, что и Пруссия и Австрия, безусловно, сделают то же самое.
Впрочем, на этом Вена и Берлин не остановились и 20 декабря 1852 г. русское посольство в Вене сообщило в Петербург, что граф Буоль полагает, что державы не должны признать нового императора «Наполеоном Третьим», и в своих обращениях не должны называть его «братом», а должны только говорить ему: «государь». Николай I спешит согласиться с таким принципиальным решением и пишет на полях:
«Для нас не может быть вопроса о "N III", потому что эта цифра — абсурдна. Адресовать должно: "Императору французов" — и только, — а подписать не "брат", а коротко: Франц Иосиф, Фридрих-Вильгельм и Николай и, если возможно, Виктория».
К сожалению, царь слишком поздно понял, что его откровенно дурачат, поскольку все императоры давно уже решили принять в свое «братство» в качестве «дорогого брата» нового французского императора, и что союзники намеренно его провоцируют на дерзкую выходку исключительно для того, чтобы столкнуть Францию с Россией.
Поэтому, как только в официальном обращении к новому французскому императору со стороны Петербурга прозвучало словосочетание «дорогой друг», Вена и Берлин срочно изменили свою «принципиальную» позицию и стали обращаться к Наполеону в полном соответствии с правилами протокола, как к «дорогому брату». В результате Николай I оказался изолированным в крайне нелепом положении, а Париж воспринял этот демарш Петербурга как вызов и намеренное оскорбление чести французского короля.
Но самое поразительное в этой провокации Австрии было письмо Буоля русскому послу в Вене Мейендорфу от 31 декабря. Дело было уже сделано, Буоль, который уже втравил Николая в эту опасную историю, сам его уже предал, но при этом хотел удостовериться, что Николай в последний момент не сделает какой-либо попытки исправить положение, пишет русскому послу:
«Император Николай не такой человек, чтобы отрекаться от слова, которое он произнес, — и ваш кабинет, впрочем, очень может упорствовать, не боясь серьезных последствий».
