Читаем без скачивания Типичный представитель - Александр Житинский

— Сталин отстал! Сталин отстал! — завопил я в восторге, тыча пальцем в небо.

Отец подскочил ко мне и зажал рот ладонью. Это было так неожиданно, что я растерялся. Отец побледнел. Я впервые увидел на его лице выражение страха. И главное — я ничего не понимал.

— Не ори глупости! — тихо сказал он и снял ладонь с моего рта. Потом он вдруг покраснел, засунул руки в карманы, резко повернулся и отошел. Я остался стоять с раскрытым ртом. Я даже не спросил — почему нельзя обратить внимание окружающих на забавный эпизод в небе.

Память у меня, надо сказать, дырявая. Но этот случай я помню очень хорошо.

Смутно запомнилось еще какое-то «дело врачей». В журнале «Крокодил» были нарисованы противные люди в белых халатах, с длинными хищными пальцами, с которых капала кровь. Примерно в то же время из нашего класса ушел Яша Тайц. Он жил по соседству в красном кирпичном доме, где было много профессоров, а потом уехал жить куда-то в другое место.

Затем Сталин умер. Об этом я уже упоминал. В скором времени взяли и разоблачили Берию. Мы пели частушку «Берия, Берия, вышел из доверия!» — и нас не очень занимал вопрос, каким же образом ему удалось войти в доверие.

Сталина положили в мавзолее рядом с Лениным. Это было естественно и справедливо. Сталин лежал в форме генералиссимуса. Там еще оставалось много места. Я ходил с отцом смотреть Сталина. Тогда я подумал, что мавзолей специально сделали попросторнее, чтобы хватило на всех. Теперь я думаю, что он не такой просторный, как кажется.

Двадцатый съезд случился, когда мне шел шестнадцатый год. Это было уже во Владивостоке. И вот тут-то я ощутил тот великий стыд, о котором уже говорил. Я читал газеты и думал. Я разговаривал с отцом. «Как же так? Неужели никто не знал?» — спрашивал я с юношеским негодованием. — «Кто-то знал. Кто-то догадывался. Большинство думало, что так надо», — сказал отец. — «Но почему же никто не сказал правду?» — «Когда ты вырастешь и захочешь сказать свою правду, ты поймешь, что это не так просто».

Сейчас я это понимаю.

Мне дали хороший урок безверия. Я чувствовал себя виноватым перед расстрелянными и замученными. Так, вероятно, бывает, когда узнаешь о предательстве любимого человека. Я понял, что еще один шаг — и я разуверюсь во всем. Но я не сделал этого шага.

Я опять испытал стыд и гордость. Гордость за то, что правда сказана, и стыд перед всем миром, что она так долго была беспомощна перед ложью. Потом я стал думать, что все относительно — нет ни правды, ни лжи, а есть лишь меняющаяся точка зрения. Ради удобства можно называть правдой любую ложь, можно даже заставить себя поверить в нее и все-таки…

Все-таки правда абсолютна. В ее основе лежит чувство справедливости. Правда, как и Бог, — одна. Не случайно он ее видит, но почему-то не скоро скажет.

Предвижу яростные возражения и нападки. Особенно со стороны философов, которых, честно сказать, не люблю. Они способны запутать любое дело. А правда, кроме всего прочего, — проста.

Прошу также помнить, что я человек без мировоззрения. Мне его заменяет ирония.

Я не думаю, что ирония лучше мировоззрения. По правде сказать, она мне здорово надоела. Ирония — опасное состояние ума, разъедающее душу. Она очень удобна, когда речь идет о том, чтобы выжить в обстановке беспросветной глупости и лжи. Она улыбается над всякой позицией, требующей решений и активных действий. Ирония пропитана скепсисом, как губка, которую подавали умирающему Христу — уксусом.

Скепсис и уксус — очень похожие слова.

Отец говорил мне, что я аполитичен. Это его огорчало. А?политичен, бэ-политичен, вэ-политичен и так далее до конца алфавита… Я-политичен.

Мне очень хотелось бы узнать — каким образом из пионерского мальчика с искренним выдохом на губах «Всегда готов!» — получился рефлексирующий ироничный субъект, готовый разве что грустно улыбаться над явлениями жизни. Как это произошло? Кто виноват в этом?

Профессия

После легких и приятных волнений юности настала пора избрать жизненный путь. В вопросах выбора этого пути существует явная недоработка. Я хорошо и ровно учился по всем предметам. Меня увлекали на разных этапах математика, физика, химия, девушки, спорт и литература.

История меня тоже увлекла, как вы поняли из предыдущей главы.

Спорт и девушек в качестве направляющих жизненного пути я отбросил сразу. Правда, по-настоящему это удалось сделать только со спортом. Девушки, а потом и женщины, еще долго существенно влияли на конфигурацию моего жизненного пути. Но хватит об этом.

Почему-то в то время из поля зрения входящего в жизнь юноши совершенно выпадали такие нормальные человеческие занятия, как хлебопашество, слесарное и столярное дело, строительство, торговля и многое другое. Я говорю о юношах из так называемых «приличных» семей.

Выбор был таков: наука, искусство, военное дело.

Последнее, если говорить обо мне, фигурировало чисто номинально как наиболее простое. Отец легко мог составить мне протекцию в любое высшее воинское училище. Именно поэтому мысль о таком жизненном пути сделалась мне ненавистной. Кроме того, я уже говорил о своем отношении к армии.

Я считал и считаю сейчас, что распространенная идея — идти по стопам своего отца — является неплодотворной. Она неплодотворна во всех случаях. И в том, когда отец добился на избранном поприще известных высот, и в обратном.

Порассуждаем на эту тему подробнее. Она меня занимает.

Допустим, что отец достиг в своей области совершенства или весьма к нему приблизился. Так обстояло дело у меня. Тогда дорожка оказывалась проторенной. Сын долгое время мог следовать по ней, находясь в начальственной тени отца. Имя сына вливалось в имя отца, ничего не прибавляя ни тому, ни другому. Быть всю жизнь лишь сыном своего знаменитого отца — скучная перспектива для честолюбивого юноши. А я, напомню, был честолюбив. Сыновьям известных отцов очень трудно утверждаться и легко жить. Может быть, одно вытекает из другого.

Вы скажете, что бывает иначе. Сын может превзойти отца. Да, но тогда это будет как раз обратный случай. Следовательно, отец не добился крупного успеха, и сын со временем затмил его. Такое бывает реже или просто менее известно. Этот случай, казалось бы, благоприятный для сына, тоже чреват неудобствами. Он не совсем этичен по отношению к отцу. Последнему, может быть, и все равно — но каково сыну? Каково ему думать об отце как о неудачнике и ощущать себя стоящим на его плечах?

Каково сознавать, что жизнь отца свелась лишь к расчистке пути?

Короче говоря, я настоятельно советовал бы молодым уклониться от жизненного пути отца и искать себя на других тропинках. По крайней мере, никому не будет обидно.

Мы выбрались из рассуждений и вернулись туда, откуда начали. То есть к моменту окончания мною десятого класса. Мы шли с отцом по берегу Амурского залива и говорили о будущем. Мое будущее рисовалось отцу блестящим — он верил в меня. Мне оно виделось тоже не менее грандиозным — но в какой области?

Архитектор? Журналист? Математик? Физик? Писатель, черт возьми?!..

Какие возникали в наших головах картины! Международные фестивали, съезды и симпозиумы! Тиражи книг! Научные открытия! Статьи во всех газетах! Стыдно вспоминать…

Сейчас мне за тридцать. Я выезжал за границу однажды, о чем в свое время. Моя фамилия известна на этажах дома, где я живу, и института, где я работаю. Тем не менее, я довольно-таки счастлив, потому что этой известности я добился сам.

И дело вовсе не в известности.

Я стал физиком. В то время многие хотели стать физиками, химиками и инженерами. Сейчас почему-то нет. Кажется, я руководствовался желанием проникнуть в тайны материи. В тайны я не проник, но точные науки дали мне необходимое для жизни стремление к истине. Сознание того, что свою правду можно экспериментально проверить и математически доказать, очень помогает жить. Другими словами, мне радостно думать, что есть незыблемые вещи, вроде закона сохранения энергии, над которым не властны мнения начальства, постановления партии и исторические оценки. В окружающей нас жизни, а также в истории, литературе и искусстве, тоже есть такие вещи, но, Господи! — сколько воды утечет, пока правда восторжествует.

Жена

Я был бы неправ, если бы в своей автобиографии ни словом не обмолвился о жене. Собственно, я уже обмолвился.

Я перевелся в Ленинград, окончив два курса института. Перевод был связан с новой службой отца. Я по-прежнему был комнатным домашним растением. Жизнь вне семьи пугала меня.

Менее чем через год я женился на девушке, которая училась со мною в одной группе.

Методика выбора жены еще менее разработана, чем методика выбора профессии. Я смутно надеялся, что судьба сведет меня в нужный момент с той, которая… И тому подобное. Я не прикладывал к этому никаких усилий. Моя будущая жена еще менее того. Она даже активно сопротивлялась. Но судьба сделала свое дело на самом высоком уровне, направив нас друг к другу и бережно подталкивая до самых дверей Дворца бракосочетаний.