Читаем без скачивания Голяком по крапиве. 202 записи из дневника порочной твари - Виктория Вайс

Запись №42

Я уже знала, что уезжаю и знала, что он остается. И он тоже знал. Но я не была уверена в неизбежности того, что должно было обязательно случиться этой ночью. По всем законам жанра, мы как две отрицательно зараженные частицы, должны были отталкиваться друг от друга, и не делиться ядом влюбленности, но все шло к тому, что физикой нужно было пренебречь. Были только две проблемы: я за последние восемь лет воздержания от мужчин почти забыла как правильно с ними спать, а он болен той же гадостью, что и я, но только в более запущенной форме и по этой причине его мужская сила иссякла, ну по крайней мере признаков жизни, когда мы целовались, не подавала. Я ничего не сказала Додику, а просто позвала к себе в палату сестру и попросила ее сделать на прощание одно доброе дело, положив незаметно ей в карманчик халатика 500 Евро. Вы думаете она отказалась? Нет. Кто же откажется от доброго дела… Вечером сестричка, как обычно, принесла Додику лекарства, разложенные в стаканчики и проследила, чтобы он выпил все пилюли.

– Почему сегодня четыре, а не две? – спросил он.

– Так надо, – ответила та, протягивая стаканчик с водой.

А он и не спорил, выпил и улегся на подушку, так ничего и не заподозрив. Я открыла дверь его палаты ровно через тридцать минут, села рядом и наклонившись, поцеловала его пересохшие губы, он страстно ответил, обнял меня и вдруг отпрянул…

– Что случилось? – спросила я.

А он замер и даже не моргает, боится шевельнуться… У него встал!… Шоу на мониторах в сестринской было, наверное, умопомрачительное, поскольку утром та самая сестра, уходя со смены, покрылась пунцовыми пятнами, встретившись со мной взглядом в коридоре. Я прикоснулась указательным пальцем к губам, она в ответ улыбнулась, прикрыв свой ротик вспотевшей ладошкой… Вот так 500 Евро и две таблетки Виагры делают с человеческими чувствами чудеса… Я понимала, что больше никогда не увижу несчастного Давида, но я была счастлива от того, что смогла сделать последние дни его жизни похожими на счастье…

Запись №43

Вот только сегодня ночью осознала весь трагизм прошедшего месяца. Не спалось, и вся подушка теперь мокрая… Жалко себя, но больше всего жалко Давида… Я поклялась ему и себе, что не буду звонить, чтобы не услышать в трубке вместо его голоса заунывные гудки… Я знала, что он умрет, а может быть уже умер… Можно ли считать меня тварью, которая бросила больного человека? Или я поступила правильно? А может быть не нужно было лезть к нему со своей любовью? А может быть ему не нужно было лезть под юбку пражской блядине, с которой он провел ночь своего совершеннолетия? Может быть не нужно было поддаваться всеобщему психозу молодняка и летать на выходные в Прагу, чтобы вдалеке от родителей безнаказанно побухать, покурить и потрахаться? Но он же это сделал… Хорошо что абсент был не паленый и трава настоящая, а то бы мог уже тогда вернуться в свою теплую Хайфу в цинковом ящике… Злая я все-таки… А может справедливая? Не знаю… Запуталась…

Запись №44

Как я могла забыть о поездках в пионерские лагеря. Сначала сильно не хотелось ехать туда, всё там было новое и непривычное, а потом не хотелось уезжать, расставаясь с теми, к кому так привыкла за эти три смены. Да, меня отправляли сразу на три смены. Представляете, какая свобода, нет не для меня, а для тех, кто остался дома. Мама свято верила, что отправляет меня на перековку, вырывая из привычной среды обитания, что я там наберусь не только здоровья, но и ума-разума. Как она ошибалась… Именно пионерские лагеря со своей бесшабашной вольницей превращали тепличных недорослей в настоящих оторв. И я не была исключением… Здесь невинные девочки быстро теряли свою невинность, ну хотя бы относительно, а мальчики приобретали первую мужественность в драках и непрекращающемся приставании к почувствовавшим вкус первой любви девчонкам. Ну а для нас вожделенной мечтой были не они, выпрыгивающие из своих коротких штанишек, а пышущие ненасытной страстью пионерважатые. Они казались тогда такими взрослыми, такими опытными и такими сексуальными в своих джинсах и белых рубашках с красными галстуками. Мы пожирали их своими взглядами, хихикали и делали всё возможное, чтобы остаться наедине с ними хоть на минутку. Мы тогда впервые пробовали подкрашивать глазки, неумело намазывали на пересохшие губы воняющую вазелином помаду и делали умопомрачительные, как нам казалось, прически… Но всё было зря. Вожатые редко обращали на нас внимание, сосредоточив всю свою мужскую силу на своих коллегах – восемнадцатилетних старухах из других отрядов. Это нас бесило и весь свой гнев мы вымещали на несчастных пацанах, доводя их до иступления своими коротенькими юбочками и выглядывающими из-под них белыми трусиками…

Запись №45

Он был лохмат и брутален. Вальяжно стоял пред трепещущим строем малолеток и перелистывал списки вновь прибывших. Кроссовки Adidas и джинсы Lee превращали его вообще в какого-то небожителя. Я думала, что упаду в обморок, когда услышала свою фамилию, слетевшую с его губ. Это означало, что я зачислена в отряд имени Олега Кошевого, в отряд, где вожатым был мой новый герой. Честно признаться, я сейчас даже не помню как его зовут, но образ сохранился в памяти на всю жизнь. Пусть даже это опровергало банальный тезис, что женщина любят не глазами, а ушами. Хотя какая я тогда была женщина, так микроскопическая пародия. Но несмотря ни на что я уже тогда жаждала любви. И меня не смущало, что от моего бога дурно пахло, и особенно когда он снимал свои сказочные кроссовки, я не обращала внимания на белые круги от высохшего пота на его рубашках, меня даже не раздражал запах изо рта, ведь его можно было унюхать только когда он был рядом, а это такое счастье, когда он был рядом, даже когда отвешивал подзатыльник за какое-нибудь правонарушение. Боже, а его немытые жирные волосы! Мне казалось это таким хиповым… Он играл нам по ночам на гитаре всякие странные песни про какие-то острова и замки, про какие-то закрытые двери и не гаснущие на ветру свечи… А еще про алюминиевые огурцы на брезентовом поле… В конце второй смены я не выдержала, и прижав его к стене своими слегка проклюнувшимися сиськами, дрожащим голосом сообщила, что люблю его и готова сделать ради него всё что он захочет… Закрыла глаза и ждала… А он обхватил мой нос своими пахнущими табаком пальцами, крепко сжал и со всей силы повернул в сторону… Было очень больно и очень обидно… Кончик носа моментально распух и посинел… Жить больше не хотелось… Я тайком, из приемной старшего пионерважатого позвонила домой и попросила маму срочно забрать меня домой.

Запись №46

Прошел ровно год с того злополучного эпизода в пионерском лагере. Моя слива на носу за пару недель рассосалась, но обида на лохматого хиппи, сделавшего ее, осталась. За это время я сильно изменилась: подросла, похорошела, еще больше округлившись в некоторых интересных местах, обзавелась кудрявым треугольничком внизу живота и стала чуть-чуть умнее, поскольку прочла «Анжелику», кое что из Мопассана и весь раздел большой медицинской энциклопедии, где рассказывалось о строении человека и его способности к деторождению. Я даже уже умела целоваться… Ну так, не умела, а скорее просто целовалась пару раз. И даже была удостоена чести быть облапанной группой препубертирующих одноклассников. В общем всё шло в правильном, как мне казалось, направлении. Приближалось лето, и мама, не изменяя себе, принесла с работы путевку в пионерский лагерь сразу на три смены. Умоляюще посмотрела на меня, опасаясь получить отказ, но я не стала брыкаться и с радостью приняла подарок, ведь у меня уже созрел план, как провести это лето… Моему счастью не было предела, когда я в ряду вожатых увидела моего прошлогоднего обидчика. Он, правда, немного изменился. Куда-то делись немытые патлы и заношенные джинсы. На нем были выглаженные светлые брючки, белая рубашечка с коротким рукавом и модные сандалии вместо кроссовок. И все это благолепие венчала очень симпатичная улыбающаяся мордашка с аккуратной прической. Когда же он произнес мою фамилию, я даже не удивилась. Он явно узнал меня и сделав паузу, сопроводил взглядом мой элегантный проход перед строем. Как он позже пожалеет об этом… Ну а пока меня интересовало лишь одно, что случилось с моим «принцем», почему он так кардинально изменился? Поспрашивала, поподслушивала, посплетничала и вот что оказалось: у идейного хиппи папа был большой шишкой районного масштаба и понимая, что ждет его сына в будущем, сделал ему вливание и промывание, кому надо подмазал, с кем надо поговорил и дитятю взяли да приняли кандидатом в члены КПСС, что гарантировало ему в дальнейшем выгодное распределение на теплое местечко, стремительный карьерный рост и полное житейское благоденствие. Сынуля взвесил все за и против, и взяв у папы сорок копеек, отправился в парикмахерскую… Мне от всего этого стало вдвойне противно, и начистив перышки, я принялась осуществлять свой план мести. Оказалось, что я была еще той Лолитой и мне не составило никакого труда сделать так, чтобы он не мог оторвать от меня глаз. На утренней гимнастике я всегда была рядом с ним или чуть впереди, на прогулке именно у меня внезапно случался солнечный удар и он нес меня на руках до самого медпункта, уткнувшись носом в расстегнутую на груди блузку, на речке я выныривала рядом с ним и как бы случайно с плеч слегка спадал купальник, вечером в кинотеатре я снова усаживалась впереди и дурманила его ароматом «Красной Москвы». Ровно через неделю, во время дежурства по корпусу, он остановил меня в коридоре, когда я задрав юбку мыла полы, и прошептал мне на ухо, что ждет меня сегодня после отбоя в дальней беседке… Знали бы вы, что такое «дальняя беседка» и сколько девчонок там лишилось девственности… Но это отдельная история… И я пришла. Он сидел на лавочке, жадно курил и каждую затяжку запивал вином, налитым в граненый стакан. Рядом стояла почти пуста бутылка Портвейна. Он вылил остаток во второй стакан и протянул мне. Я морщась выпила его, а он следил за каждым мои глотком, словно ожидая мгновенной реакции, как от цианистого калия. Ручонки потянулись к моей блузке и начали расстегивать пуговички.