Читаем без скачивания Пылающий туман - Ви КавИ
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кто-то, кажется, звал его. И его ли? Сокол окончательно потерял связь с реальностью.
Было множество криков. Таких отдалённых, словно они были в страшном сне. Знакомые голоса всё произносили одно слово, ошарашенно, а потом затихали.
Затухали так же, как огонь на книге, которая стремительно превращалась в пепел.
Но что случилось? Почему люди вопили? Всё же было прекрасно. Сокол впервые за долгое время побыл в шкуре человека, от которого ничего не зависело и который мог летать там, где ему заблагорассудится.
Так почему же?..
Когда он открыл глаза, то с удивлением обнаружил, что сидел рядом с постаментом на коленях, а сложенные в молитве руки были плотно прижаты к груди.
Сердце беспорядочно билось о грудную клетку, пока один глаз нервно дёргался. Сокол медленно, словно боясь увидеть что-то жуткое, развернул голову назад и…
Зрачки расширились до больших чёрных точек. Его лицо побледнело, а дышать стало так трудно, что почти невозможно. Горло резко пересушило, а губы, пытаясь что-то из себя безрезультатно выдавить, конвульсивно задвигались.
Вокруг больше не было живых людей. Возле него ходили высушенные до омерзения человеческие кости со свисавшей фиолетовой кожей. Все они были так изуродованы, что сложно было понять, кто есть кто.
Одно существо потянуло в сторону Сокола свою худую руку, которая сразу же отвалилась и упала с оглушительным шумом на пол.
Сокол закричал. Громко, надрывно. Голосовые связки напряглись до предела, готовясь в любой момент сорваться. Его никогда раньше не охватывал такой неконтролируемый ужас, но сейчас… сейчас это был сильнейший взрыв всех эмоций, которые разрывали его пополам.
Он согнулся и схватился за волосы в надежде избавиться от нахлынувших образов, заставлявших желудок сжиматься в спазмах.
Кажется, его тошнило, пока в голове что-то утомительно говорило:
Люди такой неустойчивый материал. Как жаль.
А затем раздался противный смех.
Глава 2. Непредвиденные обстоятельства. Часть первая
Сокол сидел в какой-то пропахшей мочой и рвотой таверне и выпивал уже в пятый раз непонятную бурду. Он с неприязнью поставил кружку на стол и вытер с неаккуратной бороды пену. Его губы изогнулись в ироничной усмешке.
До чего он, однако, докатился. Стыдно, но не настолько, чтобы это заставляло его что-то менять.
За день, если Сокол не разучился считать, он выпивал приблизительно десять кружек этой отвратительной кисловатой жидкости. Желудок, лишь чудом державшийся при таком неконтролируемом употреблении алкоголя, издал в очередной раз пугающий бурчащий звук.
Не весело.
Он скучающе глянул на какого-то мужлана, который дёргал за юбку расфуфыренную дамочку, разносившую кружки пойла. Та вместо того, чтобы как следует врезать ему, только глупо и вызывающе хихикала.
Мерзость.
Сокол перевёл взгляд и посмотрел на свои ладони. Он сжал пальцы и почувствовал острую боль, словно руки были исполосованы мелкими, кровоточащими царапинами. Впрочем, именно так всё и было.
Забавно. А ему ещё предлагали завести семью. Детишек наплодить, чтобы рядышком бегали, за одёжку хватали и в прятки звали играть. Плюнуть бы сейчас этим людям в лицо, чтобы знали, что ему не нужны никакие кровные связи. Всё угробит.
Низ живота заболел. Да так, что создалось ощущение, будто внутренности начали резать тупыми осколками стекла. Медленно так, мучительно. Доигрался, Сокол, молодец. Ещё один глоток — и точно скончаешься. Прямо здесь, где у каждого человека свои тараканы в голове. Не дай Сущий и чести мертвеца лишат. Разные же люди ходят в такие места.
Он горько усмехнулся. Ему было так всё равно на своё самочувствие и тело, что во всём Со́лфасе не нашлось бы ещё живой души, которая бы также плевала на жизнь, кипевшую вокруг неё. Сокол был в подавленном состоянии уже целый год, и он мечтал умереть, чтобы наконец-то избавить себя от страданий, преследующих его ежесекундно.
Иногда, в чреде унылых дней, у него возникало помутнение рассудка, когда ему казалось, что он жил в этом гиблом и беспросветном болоте с самого рождения. И здесь, куда не посмотри, — везде агрессивное лицо, готовое выпотрошить без жалости невинного человека и продать его органы либо на чёрном рынке, либо ниврам в их подпольном логове, если оно у них вообще было. Они же должны изучать людские тела, чтобы находить слабые места. Иначе в чём удовольствие?
Кислая мина Сокола вызывала у многих подозрения. Вокруг него ходили различные слухи, что, мол, этот человек, на самом деле, какой-то убитый горем вдовец, потерявший из-за нивра маленькую дочурку и прекрасную жёнушку. От этого Сокол смеялся в голос, когда некоторые, особо верующие в эти бессмысленные теории, подходили к нему, снимали шляпы и плаксиво выражали свои соболезнования.
Кретины.
С завидной регулярностью его также донимали, как ни странно, особые сосунки, которые впервые посещали таверну, расположенную за пределами захудалой деревни, и потому с любопытством слушали все сплетни. Они относились к категории невоспитанных дегенератов, но в них был свой толк: для Сокола они служили своеобразной отдушиной, когда они лезли к нему с насмешками и не понимали, что он не настроен на общение.
Он не хотел, чтобы его трогали и уж тем более доставали. И он делал всё возможное для того, чтобы его сторонились. К счастью, хозяин таверны не вешал на Сокола ярлыки и не запрещал ему, несмотря на неидеальное поведение, посещать его заведение. Он приносил прибыль — и это было главное.
По утрам его пробивало на противные размышления. Сокол, просыпаясь с раскалывающейся головой после похмелья, переставал смотреть на всё через призму алкоголя. Ему было больно, но каждый раз он игнорировал своё поломанное тело, просящее о пощаде. Если Сокол не будет пить, то его затопит скорбь, с которой он ни за что не справится. Его будут преследовать кошмары, в которых родные люди превращались в мёртвую высушенную плоть, распадающуюся на глазах.
Вечерами его посещала совесть. Она вгрызалась в сердце, будто надеялась затронуть какие-то сентиментальные струны души. Иногда это получалось, и тогда Сокол, не смея сдвинуться, ещё несколько долгих часов всматривался в потухающий
