Читаем без скачивания Судьбы человеческие - Фэй Уэлдон

Мне бы хотелось напоследок сообщить читателю, что, например, Эвелин в тот вечер в «Савойе» была в ударе и пленила некоего… ну, скажем, А.А. из «Санди таймс», но, к моему сожалению, ничего такого не произошло. Эвелин была настолько «нацелена» в жизни на своего мужа, на его настроение, заботы и капризы, что едва ли могла ориентироваться в этом «внешнем» мире. Она уже не была в нем самостоятельной личностью. Это совершенная правда, что лекарство от дурного обращения с тобой одного мужчины — завести другого; однако, как, скажите на милость, его «завести», если твое сердце, душа, мозг «съедены» тем, первым?

И Эвелин понуро ехала домой одна. Эта судьба всех тихих, верных, сникших жен, которые в конце концов становятся приложением к мужу.

Утро, наступившее после знаменательной ночи

Когда оно наступило, это первое утро для Хелен, и не луна, а солнце осветило своими лучами скомканную постель, и Клиффорду пора было на работу, Хелен подумала, что ей вовсе необязательно выбираться из постели, разве что за тем, чтобы приготовить кофе для них двоих и сделать несколько телефонных звонков, потому что было совершенно ясно, где она проведет следующую ночь: в постели Клиффорда.

Этим чудесным утром Клиффорду было мучительно больно покидать Хелен. Выйдя из дому на холодный чистый воздух, он вздохнул с сожалением, что не может далее прикасаться к Хелен, ощущать ее тело, сливаться с ним. В сердце у него была нешуточная боль, правда, по столь радостной причине, что он игнорировал ее и вошел в офис, улыбаясь и насвистывая. Секретарши переглянулись. Было непохоже на то, чтобы в этом была виновата Энджи. Клиффорд позвонил Хелен, как только смог остаться один.

— Как ты? — спросил он настойчиво. — Чем занимаешься? Конкретно.

— Конкретно? Пожалуйста, — ответила она. — Я встала, выстирала свое платье и повесила его сушиться на окно. Я покормила кошку. Думаю, что у нее блохи: она так чешется, бедняжка. Я куплю ей ошейник против блох, можно?

— Делай, что хочешь. Мне все понравится, — проговорил он и сам был удивлен сказанным. Но это была правда. Хелен каким-то образом вытравила из него весь его критицизм, весь скепсис.

Он теперь верил своему телу, верил во все чудесное в жизни; и все это: свою жизнь, свое тело, свою кошку — он доверил ей, Хелен, после всего-то четырнадцати часов знакомства с нею. Он ни мало не задумывался над тем, что это неблагоприятно отразится на его работе. Клиффорд занялся газетами.

Пресс-секретариат Леонардос в единственном лице — Клиффорд — за несколько спрессованных часов работы делал все с размахом — и эффектно. Любое проведенное шоу, вечер или выставка занимали значительное место в светской жизни и давали весьма интересную и изящно поданную информацию на разворотах газет.

В любой день ныне беспрецедентное зрелище представало взору на Пикадилли, возле фронтона Леонардос: длинные, ажиотажные очереди желающих попасть на очередное мероприятие (беспрецедентное потому, что это были шестидесятые, вспомните это время — и вкусы времен предыдущих). Зеваки (ах, простите меня, публика) желали знать, что подразумевал Клиффорд за день до этого в своей публикации под «великим даром предвидения Иеронима Босха». Тот факт, что фантасмагории Босха были частью его собственного настоящего видения мира, а не частью будущего человечества, вызывал у Клиффорда кое-какие уколы совести, но не слишком болезненные. Лучше поразить публику творениями прошлого, чем скучным натурализмом настоящего; лучше эти яркие, по-своему привлекательные мазки безумной фантазии, чем надоедливые, унылые напоминания о безумстве настоящего. Слегка покривить душой в пользу искусства — небольшой грех.

И в первую эту ночь, читатель, была зачата Нелл. По крайней мере, так считает Хелен. Она говорит, что знала и ощутила это внутри себя: будто солнце и луна слились.

Во вторую ночь Клиффорд и Хелен прекратили объятия достаточно надолго, чтобы успеть рассказать друг другу кое-что о себе.

Клиффорд, неожиданно для себя самого, рассказал Хелен самое ужасное из воспоминаний детства, чего он не рассказывал никому ранее: как его во время войны отправили в деревню, чтобы спасти от гитлеровских бомбежек, и он был испуган, одинок и беспомощен без родителей, которые весьма мало заботились о его душевном состоянии. Хелен перечислила Клиффорду — правда, весьма увлеченно и неполно — свои прежние «грехи», но ее исповедь была прервана поцелуями Клиффорда, и он проговорил:

— Твоя жизнь начинается лишь сейчас; все, что было до меня, забудь. Запомни только это.

Вот так, читатель, и встретились Клиффорд и Хелен, и так была зачата Нелл — в пылу горячей и длительной страсти. Я специально избегаю, читатель, слова «любовь», потому что то была слишком дикая и неожиданная для любви встряска. Любовь — что барометр, который указывает весь диапазон от «обильных осадков» до «ясно», но, однако, «любовь» — единственное слово, данное нам для описания подобных жизненных коллизий. Так что к любви нам рано или поздно придется перейти.

На третью ночь раздался страшный стук во входную дверь, и рывок чудовищной силы вышиб замок: то Джон Лэлли предвкушал застать свою дочь и своего врага и ментора в, так сказать, деликатной диспозиции.

Семейные отношения

Клиффорд с Хелен, к счастью, невинно спали в объятиях друг друга, когда к ним ворвался Джон Лэлли. Они в изнеможении уснули на постели, предварительно приведенной в хаотическое состояние; одна нога, волосатая, на другой — нежной и гладкой; ее голова на его груди; для постороннего взгляда в невероятно неудобной позе, а для любовников, настоящих любовников — как нельзя более комфортно (не для тех, впрочем, кто начеку, как бы улизнуть из дому, пока не наступит время завтрака). Настоящие любовники спят, как младенцы, глубоко и безмятежно; они знают, что, когда проснутся, то ничего не кончится, а лишь продолжится. Уверенность в будущем счастье пронизывает весь их сон: они улыбаются в дремоте.

Так, для Хелен звук выломанного замка и удара по дереву двери превратился отчего-то в писк пушистого цыпленка, вылупившегося у нее на глазах из хрустящего яйца, что она держала в руке; а для Клиффорда — в свист снега под его лыжами, когда он мастерски и безошибочно несся по заснеженным склонам гор. Для Джона же, вид улыбающейся во сне дочери на постели улыбавшегося во сне врага, который отобрал у него последнее сокровище, явился последней каплей, переполнившей чашу его гнева. Он зарычал. Клиффорд нахмурился во сне: ему снилось, что под ним разверзлась пропасть. Хелен пошевелилась и проснулась. Забавное чириканье новорожденного цыпленка превратилось в рычанье, переходящее в вой. Она села на постели — и увидела прямо перед собой отца. Она натянула простыню на голую грудь.