Читаем без скачивания Мой любимый враг (СИ) - Шолохова Елена

Улыбка тотчас сползла. Я запаниковала: господи, он слышал? Или нет? Хоть бы нет!

А даже если и слышал, старалась я себя успокоить, что тут такого? Ну, неловко, да. Но ничего ужасного в моих словах ведь не было. Сказала только, что терпеть не могу и всё. А это моё личное дело.

И всё равно – как же неудобно…

Стоп, а если он слышал Гольца? Что там Славка плёл? Красивый, стильный, сексуальный, кажется? Ой нет… Не дай бог. Пусть уж лучше он слышал, что я его терпеть не могу, чем всё это…

10

Самые опасные враги – это знаете кто? Бывшие друзья. Или, в моём случае, бывшие подруги. Потому что им известны все твои слабые места, куда можно ударить побольнее, и все твои самые стыдные тайны, которые можно растрепать.

И в том, и в другом я убедилась на собственной шкуре. Причём не раз.

На следующий день после того дурацкого ролика с храпом меня ждал сюрприз похлеще. Случилось то, чего до одури боялась тётя Валя.

– Ларионова, – выкрикнул со своего места Шлапаков, едва я переступила порог кабинета химии. – А что, правда, у тебя батя – зэк? Откинулся на днях, говорят. Ты же нам втирала, что он у тебя где-то служит…

– На границе, – подсказала Филимонова и презрительно скривилась.

Я от неожиданности замерла. Сердце ледяным камнем рухнуло вниз. Откуда этот придурок узнал? Господи, откуда?!

И тут до меня дошло. Зеленцова! Кто ещё мог это знать, кроме моей бывшей лучшей подруги?

Всё ещё в ступоре я перевела на неё потрясенный взгляд.

Она стояла рядом с учительским столом и тоже смотрела на меня иронично и надменно, готовая язвить и насмехаться в ответ на любую мою реплику. И весь класс тоже на меня уставился, как будто всем стало до смерти противно от моей лжи. Даже Славка Гольц… особенно Славка Гольц. Он смотрел на меня так, словно я вдруг превратилась в мерзкую жабу.

Правильно было бы окатить и его, и Зеленцову тонной ледяного презрения, а остальных – вообще проигнорировать, гордо пройти к своей парте и сесть как ни в чем не бывало. Но я так не умею. Я всегда всё принимаю близко к сердцу, закипаю моментально и теряю самообладание.

– Ну ты и сучка, – бросила я Зеленцовой в лицо.

– А ты – лживое трепло, – мстительно прошипела она и тут же едко добавила: – Видела вчера твоего папашу-пограничника. В «Экспрессе» скандалил с кассиршей. Она ему бутылку в долг не хотела продавать. Блин, он реально отжигал! Стращал всех, пальцы гнул, пока его охрана не выпнула на улицу, как пса. Хочешь полюбоваться? Я всё записала…

Пьяным отцом я и вчера вдоволь налюбовалась. Воочию. До сих пор как вспомню – так вздрогну.

– Засунь эту запись себе… сама знаешь куда, – огрызнулась я.

Прошла к своей парте, за которой уже две недели сижу в гордом одиночестве. С того дня, как Зеленцова отсела от меня к Бусыгиной.

Стыдно, конечно, что меня поймали на лжи. Стыдно, что все теперь знают про моего отца и таращатся на меня, как на прокаженную. Стыдно так, что лицо не просто покраснело, оно полыхало как в огне.

Ну да, врать плохо. А что я должна была говорить им, этим холеным и обласканным мальчикам и девочкам, когда пришла в их класс несколько лет назад? Они и без этого факта приняли меня в свой круг с большим скрипом. К тому же ещё и тётя Валя мне строго-настрого запретила говорить правду о себе. Да и права, оказывается, была тётя Валя – вон как всех перекосило от презрения.

Стыд жег, душил. От обиды хотелось плакать. А от злости на Зеленцову меня буквально разрывало изнутри. Подлая-подлая дрянь! И остальные тоже… можно подумать – все святые. А Гольц… слов нет просто…

– Ну, что уставились? – не выдержав, вскипела я, обращаясь ко всем и ни к кому. – Да, я соврала про отца. И что с того? Кто-то пострадал от этого? Кому-то сделалось плохо? Как будто вы тут все такие честные, ни разу никому не врали. Угу.

Большинство молча опустили глаза. Только не Филимонова, которая продолжала пялится на меня, насмешливо кривясь.

– Что, Филя, смотришь? – запальчиво спросила я. – Хочешь сказать, ты всегда говоришь правду и только правду и ничего кроме правды?

– Враньё вранью рознь. Класс я во всяком случае не дурила. И вообще не имею привычки пускать пыль в глаза, – ехидно процедила Филимонова.

– Ну да, прям афера века. А то, что ты пишешь сочинения за Паутова, а Паутов делает за тебя задания по информатике – это честно?

– Это взаимовыгодное сотрудничество.

– Расскажи об этом русичке. И информатичке.

Филимонова хмыкнула себе под нос и наконец заткнулась. Но меня уже понесло.

– Вас вообще никого не должно волновать, кто мой отец! – вскочив из-за парты, чеканила я. – Вас это никаким боком не касается. И нечего из себя корчить оскорбленное достоинство. Нет никакой вашей заслуги в том, что у вас предки – крутые бизнесмены, архитекторы, рестораторы… кто там ещё не знаю… и моей вины нет в том, что мой отец…

Я бросила случайный взгляд на Славку Гольца и осеклась. Он тоже на меня смотрел, смотрел как на говорящее чучело, и тут же отвернулся. Отвёл стыдливо глаза. Опять…

Просто дежа вю какое-то. И это было бы смешно, не будь оно так горько и обидно. Он снова меня не поддержал, предпочёл отгородиться. И это снова выбило меня из равновесия. Я на полуслове замолкла и тяжело опустилась на место. Предатель! Трус! Хотелось рухнуть ничком на парту и разрыдаться.

Я закусила губу, чтобы и впрямь не заплакать.

– Ларионова, а за что твой батя сидел? – снова полез ко мне Шлапаков.

Я промолчала, все ещё борясь с рвущимся наружу плачем. Но Шлапаков не отставал.

– А где он чалился? Сколько лет? Ну, скажи, за что сидел-то, а?

– За то, что грохнул мразь одну, – выпалила я зло.

Ну а чего теперь уже стесняться?

Шлапаков на миг застыл с открытым ртом, растерянно сморгнул, но потом недоверчиво усмехнулся.

– Ну да, ну да…

Поверил или нет, но лезть на рожон больше не стал.

Самое смешное, что я лишь отчасти сейчас приврала. Отец не грохнул того парня, лишь избил до полусмерти. И как бы жутко ни звучало, тот подонок всё это заслужил. Даже не так! Заслужил он гораздо больше, чем получил. Можно сказать, он ещё легко отделался…

11

Случилось это девять лет назад. Хотя нет, почти десять, если считать с самого начала. С того январского утра, когда мама повела нас с сестрой на ёлку в ТЮЗ.

На мне под пуховиком был костюм цыганки. А для Ариши мама сшила наряд Снежинки – белое воздушное платье из тюля, украшенное блестящими бусинками. В придачу к нему мама сплела из серебристого бисера и тонкой проволоки крохотную диадему, как мне тогда казалось, красоты невероятной.

Помню, мой костюм мне жутко не нравился. Я даже накануне порезала ножницами длинную пеструю юбку с расчетом, что мне теперь тоже сошьют Снежинку. Но получила лишь взбучку.

«Ну какая ты снежинка, Таня? Посмотри на себя, ты вон даже без костюма – вылитая цыганочка», – говорила мама.

Черные кудри свои, которые к семи годам отросли уже до пояса, я тоже пыталась состричь и опять же – выхватила от отца ремня. Ну почти. Мама вступилась и уговорила подвыпившего отца меня помиловать. Нет, тогда отец не пил, ну или крайне редко, только по большим праздникам. А это был как раз Новый год…

В общем, осталась я ни с чем. То есть – с наспех зашитой цыганской юбкой и вырезанным клоком волос. Правда, потом мама сжалилась и дала мне свои бусы.

Ариша же, получив костюм Снежинки, верещала от восторга. Крохотную корону она отказывалась снять даже на ночь, а на мои попытки хотя бы притронуться к этой красоте – сразу поднимала вой. А наутро напялила её под шапку.

До остановки мы доехали в пустом троллейбусе. На улицах, даже в центре, тоже было безлюдно. Впрочем, оно и понятно – десять утра первого января, все отсыпались после новогодней ночи…

Как сейчас помню – мы втроём стояли на переходе, ждали зеленый свет. Немного опаздывали, и мама нервничала. Боялась, что начало представления пропустим.