Читаем без скачивания НА СТРАННЫХ ВОЛНАХ - Тим Пауэрс

– Проводить вас вниз? – предложил он тихо. Она покачала головой:

– Я там просто не выдержу.

Дэвис глянул в их сторону.

– У вас пока нет обязанностей, – обратился он к Шанданьяку. – Уведите ее куда-нибудь на нос, чтобы не путалась под ногами. Можете к тому же принести ей рома.

– Я не думаю… – начал было Шанданьяк, но Элизабет перебила его:

– О ради Бога, конечно.

Дэвис усмехнулся и поторопил их размашистым жестом.

Через несколько минут они уже стояли на полубаке у правого борта, где паруса грот-мачты защищали их от ветра. По пути Шанданьяк успел заглянуть на камбуз и, наполнив глиняные кружки ромом, протянул одну Бет.

Канаты, скрипя, ползли через блоки, заскрипел такелаж, паруса развернулись под ветром, и корабль, описав широкую дугу, пошел на северо-восток. Шанданьяк потерянно созерцал, как переполненная шлюпка постепенно отдаляется от корабля, пока совсем не скрылась из виду за кормой. По левому борту за «Кармайклом» не отставая следовал пиратский шлюп. Со своего места, где он, облокотившись о перила, прихлебывал тепловатый ром, Шанданьяк видел только мачту и паруса маленького суденышка. По мере того как корабль набирал скорость, шлюп уходил все дальше, и теперь Шанданьяк видел весь длинный, с низкой посадкой, корпус. Он слегка покачал головой, словно все еще не веря в случившееся.

– Что ж, могло быть и хуже, – сказал он вполголоса Бет, пытаясь убедить в этом не только ее, но и себя. – Мне, по-видимому, простили нападение на их предводителя, а вы защищены от этих существ… положением вашего отца.

По палубе, ниже того места, где они стояли, сновал, насвистывая себе под нос, один из пиратов, присыпая песком лужицы и пятна крови. Шанданьяк поспешно отвернулся и продолжил:

– И когда мы наконец выберемся из этой передряги, то все матросы, уплывшие на шлюпке, засвидетельствуют, что мы с вами остались здесь не по своей воле.

Шанданьяк ощутил гордость тем, что голос его прозвучал спокойно и ровно. Он торопливо отхлебнул рому, пытаясь унять нервную дрожь в руках и ногах, которая появилась теперь, когда кризис миновал.

– Боже мой, – ошеломленно пробормотала Бет, – мне остается только надеяться, что он погибнет здесь. Он никогда теперь не сможет вернуться домой. Его даже не отправят в сумасшедший дом – его повесят!

Шанданьяк кивнул, думая о том, что даже и такая казнь слишком мягка после всего, что натворил ее отец.

– Я должна была заметить признаки надвигающегося безумия, – продолжала Бет. – Я же видела, что он стал… эксцентричен, в последнее время он занимался такими странными изысканиями… Но у меня даже в мыслях не было, что он когда-нибудь сделается опасен, как бешеная собака, и начнет убивать людей.

Шанданьяку припомнился матрос, застреленный подле пушки, и тот, другой, кого Харвуд убил выстрелом в лицо.

– Это не было припадком… безумия, мисс Харвуд, – отрывисто сказал он. – Все было проделано равнодушно и методично – так кок давит муравьев на кухонном столе, одного за другим, а потом моет руки и принимается за стряпню. А этот ваш доктор-толстяк занимался тем же на другом конце корабля.

– Френд, да… – прошептала она. – В нем всегда ощущалось нечто мерзкое. Без сомнения, именно он вовлек моего бедного отца в эту отвратительную авантюру. Но мой отец все-таки безумен. Послушайте, как раз перед тем, как мы оставили Англию, он отсутствовал почти всю ночь и вернулся на рассвете, весь в грязи, без шляпы, с какой-то вонючей деревянной шкатулкой. Он не хотел говорить, что там находилось, а когда я спросила, он посмотрел на меня так, словно никогда раньше не видел. С тех самых пор он не расстается с этой шкатулкой, постоянно держит ее при себе. Она и теперь в его каюте, и, клянусь, он о чем-то шепчет ей по ночам. О Господи, ведь вы же читали его трактат! Он был таким блестящим мыслителем. Ну что еще, кроме сумасшествия, может объяснить тот факт, что он, автор «Оправдания свободы воли», вдруг начинает плести околесицу про воловьи хвосты и двухголовых псов?

Шанданьяк различил в ее голосе страх и сомнение, хоть она и старалась сохранить самообладание.

– Не стану спорить, – мягко согласился он. Бет допила ром.

– Наверное, мне лучше спуститься вниз и… Джон, не могли бы вы помочь мне раздобыть еды?

Шанданьяк оторопело уставился на нее.

– Прямо сейчас? Э-э… конечно. Что вы…

– Нет, не сейчас. Когда наступит время обеда. Теперь мне, наверное, будет еще труднее уклониться от диеты, которую предписал Френд, а теперь, как никогда, я должна сохранять ясность рассудка.

Шанданьяк улыбнулся и снова подумал о том, что бывает, когда пожалеешь бездомную собаку.

– Сделаю все, что смогу. Но Бог знает, чем эти дьяволы питаются. Может статься, что травки Френда окажутся предпочтительнее.

– Вы их просто не пробовали. – Бет шагнула к трапу, но остановилась. – Это был действительно мужественный поступок, Джон, то, как вы вызвали этого пирата.

– Это не было вызовом, просто сработал рефлекс. – Шанданьяк почувствовал раздражение. – Мне нравился старый Чаворт. Он мне напоминал другого старика. Ни у одного из них не было ни на грош здравого смысла. Боюсь, я тоже его лишен, иначе плыл бы сейчас в шлюпке вместе с остальными. – Он залпом допил остатки рома. – Что ж, увидимся позже.

Он смотрел вперед, мимо бушприта, на голубеющий под солнцем горизонт, а когда оглянулся, она уже ушла. Только тогда Шанданьяк немного расслабился и принялся следить за работой новой команды. Пираты ловко шныряли по вантам, быстрые, точно пауки, ругаясь на английском, французском, итальянском и паре других языков, которые Шанданьяку еще не доводилось слышать. С грамматикой они были явно не в ладу, но следовало признать – по степени непристойности, богохульства и изобретательности оскорблений пираты выжимали максимум из доступных им языков. Он невольно улыбнулся и вдруг сообразил, что вся эта многоязычная и в общем-то добродушная ругань сильно напоминает то, что он привык слышать в тавернах Амстердама и Марселя, Брайтона и Венеции. В его памяти они слились в единый образ портовых кабаков, где они с отцом, бывало, грелись у жаркого огня, потягивая вино и обмениваясь новостями с другими путешественниками. Временами юному Шанданьяку казалось, что их марионетки – компания аристократов, путешествующих в сопровождении двух слуг-людей. И вот теперь, семь лет спустя, Шанданьяк вдруг понял, что куклы, пожалуй, были не такими уж и плохими хозяевами. Правда, плата была нерегулярной, но ведь великие дни кукольных театров уже закончились к 1690 году, году рождения Шанданьяка, когда правители Германии отменили наконец свой десятилетний запрет на исполнение пьес живыми актерами. И все же временами наступали и благословенные дни, когда деньги буквально шли им в руки, и тогда сытные обеды и теплые постели казались куда как приятнее в сравнении с предыдущими месяцами холодных комнат и пропущенных завтраков. Пират, посыпавший палубу песком, закончил свою работу, но, проходя мимо грот-мачты, неожиданно поскользнулся и чуть не упал. Он с вызовом огляделся – не смеется ли кто над ним, потом высыпал остатки песка на скользкое пятно и ушел. Не на крови ли Чаворта тот поскользнулся, подумал Шанданьяк. И ему припомнилась ночь в Нанте, когда его отец попытался обороняться ножом против банды бродяг, поджидавших их за винной лавкой. Франсуа Шанданьяк тогда как раз был при деньгах, но ему было уже под шестьдесят и он не питал никаких надежд на будущее. И вот вместо того, чтобы отдать деньги, как он благоразумно поступал раньше, когда их пару раз так же грабили, он вынул нож, которым вырезал кукол для новых представлений…

Шанданьяк облокотился о так и не выстрелившую пушку и только теперь позволил себе почувствовать удовлетворение от того, как пригревает солнце спину, как по всему телу от рома разливается приятная истома и что он цел и невредим.

Нож выбили сразу, точным ударом башмака, а потом были кулаки, зубы, колени, пинки, и когда бандиты наконец удалились, пересчитывая серебро в туго набитом кошельке и шумно радуясь богатой добыче, им наверняка казалось, что они оставили лежать пару трупов. В последующие годы Шанданьяк иногда жалел, что это оказалось не так: ни отец, ни он сам полностью не оправились после той ночи.

В конце концов они все же добрались до своего номера в гостинице. Отец потерял передние зубы и левый глаз. Сам Джон долгое время не владел парализованной правой рукой, по которой прошелся чей-то каблук. Целый месяц он опирался при ходьбе на трость и лишь через год перестал мочиться кровью. Поврежденная рука, пусть даже потом он и научился ею пользоваться в полной мере, послужила поводом, чтобы навсегда оставить кочевой образ жизни. Ему удалось выклянчить у дальнего родственника в Англии деньги на проезд и согласие поселить его в своем доме, и к двадцати двум годам он нашел себе место бухгалтера в текстильной фирме.