Читаем без скачивания Операция «Цитадель» - Богдан Сушинский

Штубер еще раз взглянул на солнце. Нет, он предпочитал бы густой туман. Когда их, группу коммандос, начнет расстреливать личная охрана Хорти, клубы тумана вовсе не помешали бы барону еще раз полюбоваться жизнью.

— Пора, — поторопил его Виммер-Ламквет. — Ланцирг ждет. Хотя я предпочитал бы войти с парадного.

— Дворянские предрассудки.

— Если вас что-либо погубит, Штубер, так это страсть к конспирации…

— Однако в Африке вас это не погубило, господин Виммер-Ламквет, он же — Стефан Штурм, Эрнст, Консул, или как вас там еще величали по нашим фальшивым документам… Наоборот, только благодаря умению маскироваться и конспирироваться вы и сумели унести оттуда ноги.

— …А если вас погубит не страсть к конспирации, то уж наверняка — ваши пролетарские убеждения, — с некоторым опозданием завершил свою мысль Виммер-Ламквет.

— Потому что в основе убеждений — идея. Истребить можно народ — идею истребить нельзя, — изрек Штубер, подражая грузинскому произношению Кобе, «вождю всех времен и народов».

Он проследил, как Виммер-Ламквет и Ханске, не спеша, обошли здание конторы компании и скрылись за углом, после чего закурил сигарету и осмотрелся. В шагах десяти от него прогуливались Скорцени и Лилия Фройнштаг. Роль влюбленной давалась Лилии значительно проще, чем Скорцени роль влюбленного. Но это их проблемы, тем более что так оно происходило и в жизни.

Чуть поодаль еще двое крепких парней из эсэсовского батальона «Центр» неумело скрывали под кожаным пальто десантные автоматы. Их появление вселяло в Штубера надежду на успех, поскольку чувствовалось, что весь район оцеплен. По крайней мере, он знал, что теперь «люди Скорцени» стояли в подъездах, прятались в парадных, заняли все столики в ближайшей пивной, хозяин которой был давним агентом гестапо. Несколько человек даже расположились в трех заранее освобожденных для этой операции квартирах. Их хозяева-евреи были предусмотрительно отправлены вчера ночью в концлагерь.

«Что ни говори, а работать со Скорцени интересно, — подумал гауптштурмфюрер. — Его умению выстраивать каждую операцию с замысловатостью сложной шахматной партии следует поучиться каждому. Как, впрочем, и его хладнокровию».

Раскуривая сигарету, Штубер неспешно пошел «тропой», проложенной Стефаном Штурмом, — под таким именем прибыл в Будапешт «вождь Великой Африки» Виммер-Ламквет[95], а также Ханске. Нет, его прогулка никого не заинтересовала и не насторожила.

Тем временем Ланцирг уже с нетерпением поджидал его.

— Налево. Комнатушка уборщиков помещения, — прошептал он, как только Штубер, все так же не спеша, незаметно осматриваясь, вошел внутрь. — Те двое уже там. Сейчас закрою.

— Не надо. Дверь оставь открытой, — упредил его Штубер.

— Зачем? Это не предусмотрено.

— Приказ, — настоял гауптштурмфюрер, как старший группы захвата. — Этот выход еще может понадобиться.

— Не исключено, — сдался Ланцирг, помня, насколько Скорцени и Штубер дружны.

— И не вздумай прозевать появление Хорти.

— Кстати, рядом, в одном из кабинетов, томится канцелярской скукой мой знакомый, некий Мошкович, — намекнул Ланцирг.

— И что?

— Из окна его кабинета ситуация вырисовывается яснее. Рискнем?

Высокий, худощавый, в сером мешковатом костюме, Ланцирг и сам был похож на мелкого конторского служащего. Никому и в голову не могло бы прийти, что этот человек сумел повоевать в шести странах, получить три ранения и пять раз побывать в тылу врага.

Штубер вспомнил об этом не случайно. Только вчера, на досуге, об этом человеке ему, почти с восторгом, рассказывал Виммер-Ламквет. А уж он-то слыл крайне скупым на похвалу.

— Стать гостем твоего Мошковича, конечно, предпочтительнее. Но ведь еврей же.

— Побойтесь бога, Штубер! Вы же в Венгрии, и вокруг вас — сотни тысяч евреев.

— Все еще?!

— Пора становиться нацитерпимым, друг мой, коммандос.

— «Нацитерпимым» — хорошо сказано. Как бы там ни было, а я не люблю сидеть в кладовках, да к тому же с видом на Дунай.

— Сейчас прощупаю. Чтобы не влипнуть.

Спустя несколько минут, Ланцирг вернулся и провел Штубера в кабинет Мошковича.

— Так это же совсем иной пейзаж! — удовлетворенно глянул Штубер в окно, не обращая внимания на старого, совершенно облысевшего служащего, с ярко выраженными еврейскими чертами лица. — Сам не прочь бы поработать в таком кабинете.

— Сразу же хочу предупредить, — насторожился служащий, — что вакансий здесь нет и в ближайшее время не предвидится.

— Вы заявляете это с такой уверенностью?

— А кто еще может заявить об этом с такой уверенностью? — оскорбился служащий, грассируя на своем немецком идише.

— Да знаю я в этом городе одного такого, — загадочно улыбнулся Штубер. — Великолепный специалист по вакансиям. — И едва сдержался, чтобы не уточнить: «по еврейским вакансиям».

Из окна хорошо просматривалась почти вся площадь перед конторой и последние кварталы двух подступающих к ней улиц. В конце одной из них Штубер заметил крытый брезентом грузовик, предусмотрительно подогнанный Скорцени для того, чтобы в него можно было поместить раненых и убитых в перестрелке.

«Воистину убийственная предусмотрительность», — скаламбурил барон фон Штубер. Но что поделаешь, они не имели права оставлять после себя никаких следов, никаких улик.

— Главное, что Скорцени позаботился о нашем катафалке, — повел подбородком в сторону этой мрачной армейской машины Ланцирг.

— Надеюсь, Господь ниспошлет мне сегодня что-нибудь достойнее этого армейского катафалка, — загадал свою судьбу гауптштурмфюрер Штубер, но тут же вспомнил, что Ланцирг в открытую назвал имя обер-диверсанта рейха. Толкнув коллегу в бок, он кивнул в сторону Мошковича, однако Ланцирг лишь снисходительно ухмыльнулся.

— Он уже обо всем догадался, — достаточно громко, чтобы мог слышать сам Мошкович, произнес Ланцирг. — Молчание — в обмен за право выезда в Палестину через Турцию[96].

— В таком случае будем считать, что в вашем лице господин Мошкович уже подготовил себе достойную канцеляристскую замену. Кстати, может, и нам уже пора подумать о путях «стамбульского эсэс-исхода» из Европы? Как-никак, турки нам не враги. Думайте, Ланцирг, думайте.

— Если бы я не думал об этом, то с чего вдруг завязывал бы столь трогательные отношения со служащим дунайской пароходной компании Венгрии, который как раз и представляет здесь известные сионистские круги Палестины? — вполголоса, хотя и не особенно таясь, проворчал коммандос Ланцирг.

33

Борнемисца — сорокалетний, полнеющий, с отчетливо наметившейся лысиной, перепахивающей большую черноволосую голову, мужчина встретил «майора Дравича» и его «адъютанта» с любезной улыбкой, усадил за стол и сразу же велел секретарше принести чаю с коньяком.

«А ведь этого провинциального мерзавца придется брать вместе с Хорти, — внимательно проследил за его знаками гостеприимства Розданов. — Обрати внимание, как он старается подготовить благоприятную почву для переговоров!»

В чем его-то выгода, терялся в догадках поручик. Если бы речь шла о переговорах с англичанами или американцами, — его старания еще можно было бы как-то объяснять. Но ведь речь идет о растерзанной гражданской войной, межнациональной враждой и оккупацией Югославии, будущее которой еще более мрачное и призрачное, нежели будущее Венгрии.

Так чего Борнемисца, Хорти и их сторонники добиваются, решаясь на переговоры с представителями югославских коммунистов, на что рассчитывают? В частности, владелец пароходной компании «Феликс Борнемисца»? Уцелеть, когда к власти в Будапеште придут прорусские или проюгославские коммунисты? Так ведь конфискуют всю твою контору к чертовой матери. И расстреляют, «как врага трудового народа». Или отправят в Сибирь.

Но даже эти погребальные перспективы могут открыться со временем, а пока что в Будапеште господствуют германцы. И вздернуть тебя — пять минуть развлечения. Впрочем, русские уже тоже пришли. Честь имею кланяться.

— Господин Хорти сейчас появится, — проговорил владелец компании, указывая пальцем на оживший телефон.

— С нетерпением ждем.

Слава богу, Борнемисца не владел ни сербским, ни хорватским, а говорил на каком-то скверном немецком, сымитировать который было несложно. Особенно Розданову с его славянским акцентом.

— Да, да, дорогой Николас! — все с той же любезностью кричал Борнемисца в трубку. — Они уже у меня. Всего лишь небольшое дельце, связанное с дунайским судоходством. Мой девиз: «Война войной, а торговля торговлей». Половина кораблей потоплена. Нужно думать, как жить дальше. Что? Да-да, конечно. Никто, кроме меня. Жду.

«Все, что шло после слов „Они у меня”, уже выглядело жалкой попыткой хоть как-то сбить с толку подслушивающих, — подумал Розданов. — Хоть какая-то видимость конспирации, пусть даже слишком запоздалая и неуместная».