Читаем без скачивания Легион. Психопат - Уильям Питер Блэтти

— О, мне есть, чем заняться, правда. Я очень много читаю. И у меня есть другие хобби. — Он поглядел вверх на полку, и Мери перехватила его взгляд. Оттуда посверкивала глазами-бусинками белка. Чучело белки.

— Охота?

— Да нет. Просто набиваю чучело. Джордж Блунт дал мне эту белку. Он застрелил ее. Мама не хочет, чтобы я вертел в руках всякое оружие.

— Мистер Бейтс, простите, что говорю об этом, но сколько еще вы собираетесь продолжать такую жизнь? Вы — взрослый мужчина. И, конечно, понимаете, что нельзя вести себя как маленький мальчик до конца дней. Простите за грубость, но…

— Я все понимаю и сознаю, какая у нас создалась ситуация. Я ведь уже говорил вам, я много читал. И знаю, что говорит о подобных вещах психиатрия. Но я должен исполнить свой долг в отношении Мамы.

— Но, может быть, мистер Бейтс, вы исполните этот долг перед ней и перед самим собой, если устроите так, чтобы ее поместили в… лечебное заведение?

— Она не полоумная!

Извиняющийся, тихий и мягкий голос исчез; эти слова он выкрикнул визгливым тоном. Теперь толстяк стоял перед ней, его руки смахнули чашку со стола. Она со звоном разбилась, но Мери даже не повернула голову; она не могла оторвать взгляда от исказившегося до неузнаваемости лица.

— Она не полоумная, — повторял он. — Чтобы вы ни думали, чтобы все они ни думали. Неважно, что говорится в книгах, или что там доктора скажут в психбольнице. Я знаю, как это делается. Они быстренько запишут ее в сумасшедшие и запрут у себя, только дай им возможность, — мне стоит лишь вызвать их, и все. Но я не сделаю этого, потому что я ее знаю. Неужели так трудно понять? Я знаю, а они нет. Они не знают, как она заботилась обо мне долгие годы, когда всем вокруг было все равно, как она работала ради меня, чем она пожертвовала. Сейчас у нее, конечно, есть странности, но это моя вина, я виноват. В тот раз, когда она пришла ко мне и сказала, что хочет снова выйти замуж, я заставил ее отказаться от этого. Да, я заставил ее, я виноват! И не надо объяснять мне насчет ревности, самодурства — я тогда вел себя хуже, чем сейчас она. Если уж говорить о том, кто полоумный, я тогда был в десять раз хуже ее. Если бы они, эти доктора, знали, что я говорил и что делал в тот день, как вел себя, они моментально посадили бы в психдом меня. Ну что ж, в конце концов я смог преодолеть себя. А она не смогла. Но кто дал вам право определять, кого нужно изолировать, а кого нет? Мне кажется, временами каждый из нас бывает чуточку полоумным.

Он остановился, не потому, что не хватало слов, просто, чтобы перевести дыхание. Его лицо было очень красным, а толстые губы начали дрожать.

Мери поднялась:

— Я… пожалуйста, простите меня, — тихо произнесла она. — Честное слово, я не хотела. Прошу вас извинить меня. Я не имела никакого права говорить такое.

— Да, я знаю. Неважно. Просто я как-то не привык говорить с кем-нибудь об этих вещах. Когда живешь вот так, в полном одиночестве, в тебе все копится, пока не вырвется, как пробка из бутылки. Как будто тебя превратили в бутылку, или в чучело, вроде этой белки вон там.

Его лицо прояснилось, он попытался выдавить из себя улыбку.

— Забавный малыш, правда? Мне часто хотелось иметь такого; я бы приручил его, мы бы жили вместе.

Мери взяла сумочку.

— Ну, я пойду. Уже поздно.

— Пожалуйста, не уходите. Простите меня за эту дурацкую сцену.

— Вы тут не при чем. Я действительно очень устала.

— Но, может быть, мы еще побеседуем? Я хотел рассказать вам о своих увлечениях. Я устроил что-то вроде мастерской у себя в подвале…

— Нет, с удовольствием бы вас послушала, но мне действительно необходим отдых.

— Ну что ж, хорошо. Я провожу вас. Мне надо закрыть контору. Не думаю, что сегодня ночью сюда еще кто-нибудь заедет.

Они прошли через холл, он помог ей надеть плащ. Бейтс был очень неловок, и она почувствовала растущее раздражение, но потом Мери осознала, в чем дело, и подавила это чувство. Он старался не дотронуться до нее. Бедняжка и в самом деле боялся женщин!

Он держал фонарик, и Мери вслед за ним покинула дом, пошла по тропинке, ведущей к посыпанной гравием подъездной дорожке, опоясывающей мотель. Дождь прекратился, но вокруг царил непроглядный мрак, ночь была беззвездной. Обогнув дом, она оглянулась Второй этаж все еще был ярко освещен; интересно, легла ли уже его мать, подумала Мери. Может быть, она не спала, слышала их разговор, визгливый монолог сына, завершивший его?

Мистер Бейтс остановился перед дверью ее комнаты, подождал, пока она вставила в замок ключ, и открыл ее.

— Спокойной ночи, — произнес он. — Приятных сновидений.

— Спасибо вам. Благодарю за гостеприимство.

Он открыл рот, затем отвернулся. И снова, в третий раз за вечер, она увидела, как его лицо залила краска.

Мери захлопнула дверь и повернула ключ в замке.

В коридоре послышались шаги, затем раздался щелчок, означавший, что он зашел в контору рядом с ее комнатой.

Она не услышала, как он вышел оттуда; надо было разложить вещи, и она целиком погрузилась в эту работу. Вытащила пижаму, шлепанцы, баночку с ночным кремом, зубную щетку и пасту. Потом перебрала одежду в чемодане в поисках платья, которое она наденет завтра, когда ее увидит Сэм. Надо повесить его на вешалку сейчас, чтобы за ночь оно отвиселось. Завтра все должно быть идеально.

Завтра все должно быть…

И как-то сразу уверенность в себе, ощущение превосходства, охватившее ее при разговоре с толстяком, куда-то исчезли. Но разве эта перемена настроения произошла так уж неожиданно? Разве она не началась там, в доме, когда мистер Бейтс вдруг ударился в истерику? Что он там сказал, что-то такое, сразу резанувшее ее слух?

Временами каждый из нас бывает чуточку полоумным.

Мери Крейн расчистила себе место среди разбросанных платьев и опустилась на постель.

— Да. Это правда. Временами каждый из нас бывает чуточку полоумным. Вот, например, она, вчера вечером она пережила небольшой й^иступ безумия, увидев деньги на столе у шефа.

С тех пор она действовала как полоумная; должно быть, она и была полоумной, потому что только тронутая может вообразить, что ей удастся сделать все, как она задумала. Происшедшее казалось сном, мечтой, ставшей явью. Это и был