Читаем без скачивания Тень евнуха - Жауме Кабре

– Я не смогу. И денег у меня нет.

Тереза вместо ответа вынула из сумки карту Европы. На ней был отмечен маршрут и дни прибытия в разные города: Париж, Страсбург, Франкфурт, Прага… «Это такое счастье, я же никогда раньше не была в Праге». Но мне это было совсем не в радость, потому что это путешествие опять отдаляло меня от Терезы, а ведь как раз теперь мы могли бы…

– Ну давай, Тереза.

– Увидимся, когда я вернусь. Двадцать восьмого числа я буду в Барселоне.

Тереза совсем не изменилась: ее жизнь шла по расписанию, намеченному этим козлом Армандом. И планы эти ее вполне устраивали. Она довольно улыбнулась, сворачивая карту.

– Это твое последнее слово? – Микель ощутил некоторую досаду оттого, что эта женщина так упряма, но ему не хотелось этого показывать.

– Да, я же тебе уже сказала, что не могу ничего поменять.

Они еще довольно долго проговорили, пытаясь загладить неловкость, вызванную этим спором. Восстановилось блаженное спокойствие, и Микель чуть не сказал ей: «Я люблю тебя, Тереза, и никогда не переставал тебя любить». Но я не стал ей об этом говорить, потому что боялся, что мне уже и без того слишком повезло с этой встречей, и потому что в глубине души ее упрямое желание отправиться в это несвоевременное путешествие в Прагу меня задело. Мы говорили о многом. Она тоже не сказала мне, что любит (думаю, что собиралась сказать, но почему-то сдержалась). Когда счет был оплачен и официант ушел, Микель уселся на стуле поудобнее и закурил.

– Хочешь кофе?

– Нет. Я никогда его на ночь не пью. К тому же кофе тут ужасный. Мне пора, Микель, завтра рано утром мы уезжаем.

Первые шаги по Арлингтон-стрит прошли в молчании. Я думал: «Что же для этой женщины важнее: я, Прага, скрипка, музыка, она сама?» Мне было вполне ясно, что в этом перечне я далеко не на первом месте. Но надежды терять не стоило. От мысли о моем месте в этом списке мне стало досадно. Поэтому, когда она сказала: «Поговорим обо всем, когда я вернусь», я ничего не ответил. На перекрестке с Пиккадилли, за сто ярдов до отеля «Ритц», мы остановились.

– Ну, я пошел к себе в гостиницу, – сказал я, почти не соображая, что говорю. Мне кажется, я сказал это в отместку за то, что все у нее запланировано, машины всякие, маршруты идиотские.

– Ладно. Я напишу тебе из Праги.

– Счастливого пути, Тереза.

– Спасибо.

Они расцеловали друг друга в щечку. Ласково и отчужденно, с надеждой и с недоверием. В этом было нечто странное, как электрический заряд, как…

– Когда ты вернешься в Барселону… ты мне позвонишь?

– Да.

– Правда?

– Да, Микель. Я же тебе сказала, что позвоню.

Тереза порылась в сумке. Подняв медовый взгляд, словно в доказательство серьезности своих намерений, она мне что-то протянула:

– Держи. – И подарила мне зажигалку Айзека Стерна. Вот эту зажигалку, Жулия.

– А хочешь, я сам тебе позвоню? – С зажигалкой в руках.

– Нет. Я сама. Клянусь тебе. – И оба они подумали о зажигалке.

Внезапно она быстро, украдкой, поцеловала меня в губы. Поцелуй этот меня растрогал. Я тут же сделал вид, что ничего такого не было, даже не знаю почему. Может, в какой-то мере я ощущал необходимость продолжать сердиться из-за ее вздорного путешествия.

– До свидания, Тереза.

Тереза пошла к отелю, и я, не дождавшись ее ухода и в полной уверенности, что через двадцать дней мы увидимся, тоже развернулся, полагая, что правильно поступаю, демонстрируя некоторую твердость в отношениях с этой женщиной, которая наполняет мою жизнь смыслом и кружит мне голову. Это был красивый жест – уйти не оборачиваясь: именно так я поступал и в другие моменты своей жизни. И чтобы подчеркнуть это еще сильнее, я пару раз чиркнул колесиком зажигалки. Ее подарка. Но через тридцать шагов я почувствовал себя полным идиотом. Что – она как-то препятствовала нашей новой встрече? Нет. Может быть, была не рада, что они снова встретились? Рада. Или не поблагодарила его тысячу раз за коробочку конфет с ликером? Еще как. Разве она не выслушала с ангельским терпением его детальный критический разбор ее выступления? А как же. Да, с ангельским терпением и со смирением, которым я так восхищался. Разве она не поцеловала меня в губы (быстро и украдкой) на прощание? Разве не подарила мне дорогой подарок? Подарила. А я все настаивал и настаивал, повторяя, не уезжай в Прагу, останься на два дня, не уезжай, ну же, Тереза. Дурак ты, Микель, Симон, Клара.

Микель развернулся и бросился бежать. Тереза уже стояла у сияющего огнями входа в отель «Ритц», и ее силуэт четко рисовался на темном фоне. Микель побежал к ней. Но на полпути остановился – отдышаться. Ему не хотелось подбежать к ней и, задыхаясь, выпалить: «Да, я люблю тебя, Тереза, я так тебя люблю». Но пока я переводил дыхание, Тереза обернулась и замерла. Огни отеля «Ритц» освещали ей пол-лица, и я подумал, что она так прекрасна, как будто сошла с картины Латура[201] или Караваджо. Тереза улыбнулась, я остановился. (Что делать, прокричать ей: «Я люблю тебя, Тереза»? Подойти поближе и прошептать на ушко?) На две секунды мы оба замерли, и это была целая вечность, как та, что я пережил под прицелом «Скайхока А-4N» с лейтенантом Самуилом Гольдштейном за штурвалом, пока не бросился на землю, спасаясь от выстрелов. Вечность, продлившаяся несколько секунд, которая изменила мою жизнь. Возможно, эта вечность перед отелем «Ритц» изменила меня гораздо больше, чем вечность на вершине Курнет-эс-Сауда. Не успела моя нерешительность разбиться на тысячу осколков, как Тереза, еще стоявшая вполоборота, снова улыбнулась мне, и я подумал, что выглядеть я буду немного смешно, если под внимательным взглядом наблюдавшего за нами чинного швейцара скажу ей: «Я люблю тебя всем сердцем, изо всех сил, любовь моя, Тереза» – и признаю, что без всякой причины разозлился на отъезд в Прагу. И тогда мне пришло в голову, что я скажу ей, что люблю, когда она вернется из Праги. От этой мысли я прирос к земле. Я только и сделал, дважды евнух, что улыбнулся ей в ответ. Я точно знаю, я почувствовал ее долгую нерешительность, что Тереза чего-то ждет, пока она не решилась повернуться и войти в отель. И я увидел, как она вновь исчезла из моей жизни, растворившись в ослепительном сиянии ненужного света.

5

В редакции «Журнала» Дуран отказался оплачивать счета за два ужина в Лондоне. Размахивая руками как никогда, Микель раздраженно отбивался: «Ты что, хотел, чтоб я там питался водой из Темзы?» – а Дуран лишь отрицательно качал головой, улыбаясь и просматривая разложенные на столе счета.

– Не нравится мне, что ты водишь меня за нос.

– Мне кажется, нам с тобой нужно серьезно кой о чем переговорить.

И я сел перед ним, вполне готовый к тому, чтобы уволиться и начать все сначала на новом месте. Я уверен, что так расхрабрился и был готов бросить работу по той причине, что у меня появилась реальная возможность возобновить отношения с Терезой. Это придавало мне сил, делало меня сильнее.

– Что такое?

– Ты мне не доверяешь?

– Не доверяю.

– Тебе не нравится, как я работаю?

– Нравится.

– А что тогда?

– Никто, кроме тебя, таких неоправданных расходов мне не приносит.

– Дуран, предупреждаю, что я слаб и смертен.

– Чего?

– Для поддержания жизни мне нужно обедать и ужинать.

– Но ведь не в ресторане «Махариши» высшего класса, да еще и вдвоем! – Он иронически мне улыбнулся. – Я бы порекомендовал тебе пиццу «Времена года». Слыхал про такую?

Мне показалось унизительным, что ужин с Терезой становится мотивом для спора с шефом, но я не собирался отступать ни на шаг. Дуран взял счет за ужин и посмотрел мне в глаза:

– С кем ты там ужинал?

– Со Стайнером.

Что доказывало, что Микель Женсана-и-Жиро был не только слаб и смертен, но и не во всех отношениях совершенен. Что у него, как у всех, были секреты и он врал, как и все. Но ему ни в коем случае не хотелось вмешивать священное и неприкосновенное присутствие Терезы в редакционные дрязги. Я указал на бумажку, являвшуюся предметом разбирательства:

– Я пять дней просидел в Лондоне, сделал интервью высочайшего качества, провел переговоры в отношении следующего интервью, а ты со мной споришь из-за счета на пятьдесят фунтов!

– Шестьдесят три.

– Давай сюда.

Я выхватил у него бумажку и положил в карман, отказываясь таким образом от всех своих притязаний на героическую самозащиту. С видом мученика.

– Я и сам могу оплатить ужин со Стайнером.

И я вышел из его кабинета, несколько наивно надеясь, что его хотя бы чуточку начнет мучить совесть. И пошел к своему столу, потому что меня позвали к телефону.

– Не понял, кто меня спрашивает?

– Я сама не поняла. – Лали передала мне трубку и встала из-за стола, чтобы дать мне спокойно поговорить. – Голос какой-то странный.

– Сиди-сиди, куда ты?

Но она показала мне знаками, чтобы я не волновался, что она как раз собиралась пойти выпить кофе. Издалека, из-за своего стола, Жулия посмотрела на меня так, что я испугался.