Читаем без скачивания Жизнь Никитина - Владимир Кораблинов

Но Ардальону уже не до еды было. Тетенькины слова безжалостно обозначили ту точку в его жизненном пути, откуда намеченная им широкая дорога уходила вдаль без него, а ему надлежало свернуть на узенькую, глухую тропинку, ведущую во тьму, в беспросветное житье, бог знает куда… До сих пор, все эти печальные и страшные дни, где-то в самых глубоких тайниках сознания, еще теплилась какая-то надежда, что что-то вдруг чудесное случится и все останется таким, каким намечалось в мечтаниях.

Но эти тетенькины слова о сиротках!

– Так что же я должен сделать? – робко, глухо спросил Ардальон.

– Да что же, мой друг, как не жениться, – пожала плечами тетенька, словно удивясь наивности и праздности вопроса, – да и священствовать с богом на папашином приходе. Я, Ардальоша, так рассуждаю об этом, – закончила она. – А насчет невесты ты уж, прошу тебя, не сомневайся: и хороша, и образованна, да и не бесприданница – пять тысяч, как одну копеечку, получишь… Это ли не деньжищи!

Ардальон молчал, подавленный такой неумолимой определенностью тетенькиных решений: свадьба, священство, пять тысяч приданого…

«Но как же так сразу – жениться? – слабо сопротивляясь тетенькиному замыслу, подумал. – Ведь это и по церковным правилам нельзя – только что похоронил отца…»

Тетенька же, подметив его растерянность и вместе с тем и некоторое сопротивляющееся сомнение и слозно угадывая его, кинулась на решительный штурм.

– Единственное, – сказала она, – это что папашину еще душеньку не отмолили… Ну, да это, думается мне, можно и обойти: с бедными сиротками припаду к стопам преосвященного владыки – он и разрешит, такие случаи бывали. А что до твоих мечтаний – всякие там Петербурги да сочинительство, – так это уж, прошу тебя, выкинь из головы. Сейчас не об том, голубчик Ардальоша, сейчас о хлебе насущном пещись надобно. Человек, знаешь ли, предполагает… Ты что? Ты что? – испуганно вскрикнула она, увидев вдруг на лице Ардальона какую-то нелепую, не ко времени и даже очень страшную в своей бессмысленности улыбку. «Ох, ненадежна, ненадежна порода!» – снова с опасением подумала тетенька.

– Здесь погребеноте, – глядя куда-то вбок, тихо сказал Ардальон.

– Что-о? – спросила тетенька. – Не пойму, дружок.

– Ничего, тетенька, – вздрогнул Ардальон.

– Да нет, ты шепчешь что-то?

– Я? – искренне удивился Ардальон. – Что вы, тетенька, это вам, верно, послышалось.

Улыбка, искажавшая его лицо, разгладилась. Спокойно и печально смотрел он на Юлию Николавну.

– Это вам послышалось, – уверенно повторил он.

– А, ну может быть, это случается, – согласилась тетенька. – Это, знаешь ли, как говорится, бес полуденный смущает: иной раз слышишь, будто кто-то тебя позвал, а никого нету…

«Все ж таки ужас какая ненадежная порода! – вспоминая Ардальонову улыбку, тревожно думала она, придя в свою каморку. – Возьмет да и выкинет что – не хуже дедушки… Ну да ничего, увидит Настеньку, мужское естество-то и взыграет, и все распрекрасно забудется…»

Спустя два дня тетенька Юлия Николавна, покинув домашнее хозяйство на косорукую черничку Агашу и забрав с собой малолетних Никошу и Феденьку, укатила в Воронеж.

Она вернулась через неделю и, только вошла в дом и даже не скинув еще дорожный бурнус, объявила, что все устроено как нельзя лучше и нужно не зевать, дело делать.

Дня два не умолкала ее трескотня, сыпался словесный горох, тарахтели россказни, как принял преосвященный Иосиф, как сперва у нее язык отнялся от робости («А только слезки – кап-кап!»), когда она припала к стопам владыки и Никошу с Феденькой поставила перед собой на коленки же… А потом с воплем ниц повалилась, восклицая: «Виждь, святый отче!» И так немотствовала, пока владыка, осердясь, даже ножкой иаволили топнуть, и тогда она живехонько вскочила, и все как есть, всю ужасную рассказала историю, и мальчиков, Никошу с Феденькой, подтолкнула, и они, как она их заранее научала, с плачем закричали: «Смилуйся, владыко!» После чего Иосиф сказал: «Ну, так и быть, по прошествии шести недель венчайте с богом».

Затем из тетеньки сыпались воронежские новости, из которых главнейшая была – как они попали нечаянно на превеликое торжество, где происходил воинский парад и молебствие, и палили из ружей, и песельники пели: на пустыре у Чернавского съезда открывали монумент Петру Первому.

И опричь того еще было множество рассказов, так что въедливый тетенькин голосок дребезжал, не умолкая, до тех пор, пока наконец не приступила она к энергическим действиям.

Эти энергические действия заключались в том, что, нарядившись в табачного цвета шелковое платье с широчайшим кринолином, она дважды ездила куда-то, а затем, словно репей, прицепилась к Ардальону и неутомимо поучала его и наставляла. Поучала, как вести себя с невестой на смотринах, как войти, как поклониться, о чем держать разговор. Далее, как после венца поставить себя с молодой женой таким образом, чтоб и ее не обидеть, и себя выказать хозяином в доме и главой, которому жена подвластна.

– Но уж невеста, дружочек мой, – краля и краля! – захлебываясь, с восторгом строчила тетенька. – И уж как разодета, как по-французскому лопочет, и на фортепьянах, ну прынцесса и прынцес-са! Так ведь и то прими во внимание, – с гордостью, важно покачивая головой, заключила тетенька, – что не где-нибудь воспитывалась – в барском доме, с мамзелями…

– Позвольте, тетенька, да кто же это наконец? – полюбопытствовал Ардальон.

И когда тетенька объяснила – кто, и рассказала всю ее историю, у Ардальона дух занялся. Как! Та самая очаровательная амазонка… «Бедная, бедная! – думал он, слушая тетеньку. – И ты страдаешь, и твоя жизнь так же безжалостно поломана… Но я буду любить и жалеть тебя, милая Настенька!»

История ее была удивительна.

Она рано лишилась матери, а отец, полоумный, запьянцовский поп Рафаил из соседнего с Тишанкой сельца Бродовое, и его сожительница Палагеюшка довели несчастную девочку до того, что она убежала из дому и дня два скиталась в лесу. Голодную, оборванную, ее подобрал лесной объездчик господина Шлихтинга и привел на господский двор.

Бездетная, одуревшая от деревенской скуки Шлихтингша обрадовалась Настеньке как занятной игрушке; из замарашки она решила сделать принцессу. И вот Настенька стала куклой. Для нее выписали учителей, гувернантку, обучили болтать по-французски, нарядили в дорогое платье. Она сделалась барышней.

Рафаил не вдруг хватился пропавшей дочери, а когда узнал, где она, смекнул, что на барском капризе можно и руки погреть. Он приплелся в усадьбу и предъявил свои родительские права. От пьяного попа щедро откупились, и он думать позабыл о своем кровном детище.