Читаем без скачивания Мамалыжный десант - Валин Юрий Павлович

Тимофей все же оглянулся. Лежал навзничь штабной сержант, очки зацепились за одно ухо, отблески вспышек в стеклышке играют. Отсчитал свои финансы парень…

К трем часам ночи станция была сдана. Наши держались лишь у трех крайних зданий железнодорожных служб. Минометы немцев и бьющие прямой наводкой зенитки не давали поднять головы. Обнаглевшие бронетранспортеры открыто катались по лугу, особенно досаждал один, с малокалиберной автоматической пушкой.

Дело было совсем худо. Ползая за патронами, Тимофей видел лежащего в окопчике с автоматом генерал-майора. Если комдив в цепи, значит, от всей обороны полдыха и осталось. Главное, и люди пока есть, и патроны с гранатами, но позиция такая, что… Остается только ругаться и держаться.

Но было и хорошее: у пункта боепитания столкнулись с Сергеевым, тот набивал вещмешок пачками патронов. Обрадовались.

– Родичи, что ли? – поинтересовался раненный в ногу боец, вкручивающий запалы в «лимонки».

– Почти!

Немцы вновь усилили минометный огонь – понятно, сейчас атакуют. Тимофей забрал у убитого бойца винтовку и три обоймы, тщательно целясь, стрелял по вспышкам. Остальная опергруппа берегла патроны, кратко переговариваясь, готовила гранаты и прикидывала, как оно будет в конце. Было понятно, что немцы сомнут. Отступать было некуда: за соседним полуразбитым домом сидели радисты с рациями, дальше раненые, а немецкий бронетранспортер подъезжал метров на двести, нагло лязгал, строчил из двух пулеметов.

– Самое дурное – у нас же в машине гранат полно, – сожалел Сашка. – Надо было их побольше брать. А то «миномет, миномет». А что толку? Хлоп-хлоп, и все.

– Отож не канючь, – заворчал Павло Захарович. – Миномет свое дело сделал. На том свете сполна зачтется и райскую медаль Тимке навесят. А гранаты шо… Можно подумать, тебе их вдоволь дадут нашвырять.

– Вот чего вы спорите? Все одно сгорели наши машины, – сказал Сергеев. – Там как даст по крыше миной! Стропила обрушило, дым, искры. Я аж ошалел, а тут кричат: «Отходи! Отходи!» Раненого тащат, я вроде с ними. У кочегарки на немцев выскакиваем. Я как полосну навскидку, попадали вроде. Надо думать, тоже зачтется. Пусть и без святой медали.

Тимофей безмолвно согласился, приложился и выстрелил по мелькнувшей вспышке. Нечем немцев сдерживать. Вот это обидно. Неплохая опергруппа сложилась, пусть и технический состав, но надежный. Понятно, заменят, найдутся и другие дельные солдаты и сержанты, но в Будапеште работать СМЕРШ будет непросто.

Заныли и засвистели очередные мины, но тут в неровный шум боя вписалось и еще что-то. Глуховатый выстрел орудия, еще, сразу третий… Вроде со стороны дороги…

– Кажется, и танки ихние пришли, – со вздохом сказал Сашка.

Но танки были не «ихние», а совсем наоборот. Подошли «тридцатьчетверки» 6-й гвардейской. Горючего у них было в обрез, да и самих машин не так много, но вся обстановка у станции мгновенно изменилась. Еще пытались уцепиться за платформу немцы, частили по нашим танкам скорострельные зенитки, но их начали сшибать одну за другой. Немцы не выдержали и побежали. На склоне фрицев накрыл залп батареи «катюш».

Вот это было красиво: короткие оранжевые росчерки, несущие разящую вспышку пламени среди панически мелькающих крошечных теней…

– Отож люблю я такую технику, – разглагольствовал Торчок. – Большой убедительности оружие. И имя красивое. Хотя порой экстравагантностью перегибает…

Утро выдалось победным, но мрачным. Выручившие штаб дивизии двенадцать танков пошли от Томпы дальше, прочищать дорогу к передовым частям. По станционному поселку бродил штабной люд: собирали убитых, пытались завести те из машин, что относительно уцелели. Раненых было много, требовалась срочная отправка в санбат.

Опергруппа занималась своими делами. «Опелю-пежо» здорово разворотило радиатор, а на кузов и вообще жалко было смотреть. «Додж», как ни странно, уцелел, хотя и лишился тента – придавило рухнувшей крышей и пожгло, но одновременно и спасло. Видимо, пожар сам собой погас.

Бензин из «опель-пежо» слили и отдали для штабного грузовика. Начали разбирать завал в амбаре-капонире, и тут Тимофей осознал, что упустил нужное.

– Народ, я пойду Саламонова поищу. Все ж командир. Чего потом говорить-то начальству?

– У склада шпал ищи, – сказал Сергеев. – Я его там видал – бежит, полушубок распахнут, наган в руке. Прямо пулю так и ищет. Вон там до сих пор горит чего-то.

– Не, мы его позже видели. У насыпи, – припомнил Сашка. – Наверное, там и лежит. Иди, Тимка: и правда, офицер, свежий, новый, надежды на него возлагали, будут интересоваться.

К насыпи сержант Лавренко пошел на всякий случай мимо шпал, что оказалось не особо хорошим решением. Вонючий дым прибивало к земле, прямо не пожар, а какая-то газовая атака. Преодолев заграждение, Тимофей вышел к рельсам, поговорил с бойцами. «Лейтенанта в полушубке» они не видели, но уже воскресили пробитый водопровод у водокачки, можно было умыться. Сержант Лавренко ополоснул физиономию непредсказуемо брызгающей ледяной водой.

Тут к «водопою» подошло начальство. Генерал-майор – уже без автомата – тоже решил умыться. Мельком глянул на Лавренко.

– А, минометчик из Особого. Наблюдали. Молодец! Наглядно показал, как нужно уметь действовать трофейным вооружением. Майор, фамилию сержанта запишите. Представим к награде.

Комдиву подали белоснежное полотенце (странно было видеть такую чистоту в это закопченное и грязное утро), и генерал-майор ушел заниматься своими генеральскими делами.

Слегка польщенный Тимофей назвал адъютанту свою фамилию, заодно спросил: не видели ли лейтенанта Саламонова? Оказалось, столь выдающуюся личность уже все знают.

– Ранен. Ноги ему, кажется, перебило. У медиков ищи. Это там, за окраиной.

Найти лейтенанта труда не составило: белый полушубок, наверное, имелся один-единственный на всю дивизию.

– Тимофей?! Жив? – Лейтенант пытался приподняться на локте.

– Вы лежите, лежите, товарищ лейтенант. Я проведать и доложиться.

Раненые, лежащие по соседству, косились. Видимо, неугомонный Саламонов успел им чего-то этакого наговорить.

– Личный состав цел, машины – одну побило, другую сделаем. До места доберемся в срок, вы не волнуйтесь. Карту маршрута вы бы отдали на всякий случай, – осторожно намекнул Тимофей.

– Карту? Да, карту! – Лейтенант потянул полевую сумку. – Вы осторожнее, Лавренко, видишь, как получается.

– Да уж, нехорошо. Ну ничего, в госпитале подлечат, живо на ноги встанете. А мы немного вернемся и доберемся как приказано.

– Нет, Лавренко, ты не понимаешь. Я же третий раз на фронте. Первый раз еще в эшелоне зацепило, высадиться не успели. Бомбежка, будь она проклята! Вылечили, на формировку… Я там такую работу в комсомоле вел, у ребят глаза горели! Только полк позиции начал занимать, меня осколком… Да еще в спину! И сейчас… Это же у меня первый полноценный бой был. Один барабан отстрелять успел. И опять…

Лейтенант изнемог от своей горячей речи и неожиданно заплакал.

– Ну что вы, честное слово… – Тимофею стало жутко неловко. – Сделали, что могли.

– Да! Да, что мог, – Саламонов утирал глаза рукавом полушубка, развозя грязь. – Но мало, мало я сделал!

– Так еще наверстаете. Вы бы, товарищ лейтенант, не по комсомольской линии шли, а по военной. Может, больше повезет?

Саламонов кивал, закрыв лицо рукавом, но, наверное, ничего не слышал. Тимофей и сам знал, что говорить бесполезно. Такой уж человек лейтенант. Ему ноги хоть совсем отшибай, в голове все то же останется – вихрь свистящий. Слишком уж разум светлый, тени сомнения в нем совсем не бывает.

– Выздоравливайте. А мне там… к машинам…

Тимофей спрятал карту, пошел между раненых. Смотрели, помалкивали. Только санитар с немецким автоматом на шее кивнул, отзывая в сторону. От санитара попахивало.