Читаем без скачивания Сотворение миров - Ольга Ларионова

Первый раз в жизни!

И никакого восторга. Словно на каток пригласили. Нет, не получается у нее с обыкновенным человеческим счастьем. Где бы просто махнуть рукой и броситься ему навстречу, как в море с утеса; так вотрет, ей почему-то надо обязательно помедлить и призадуматься: не чрезмерна ли плата, когда за такое счастье надо обязательно поступиться частичкой себя?

Она шла мимо здешней унылой трапезной, и мимо строящегося вивария, и мимо штабелей безликих всепланетных блоков, и неприкаянно твердила: почему, почему, почему для того, чтобы стать счастливой, надо перестать быть самой собой?..

Это нечаянное и окаянное открытие мучило ее, как рыбья кость, и надо было остаться наедине с собой, повернувшись задом ко всей окопавшейся на Степухе цивилизации, чтобы в горестном одиночестве переболеть им, как свинкой или скарлатиной, а выздоровев, стать до последней клеточки прежней Варварой. За это возвращение она уже заплатила десятикратную цену — рассталась с человеком, который был из тех, что дважды на жизненной тропочке не встречаются. И ведь как чувствовала там, в метеостанции, выпотрошенной ураганом и захлестнутой злобной желтой пеной, что это преддверие счастья и останется для нее на всю жизнь самым-самым…

Она тряхнула головой, упрямо отбрасывая это воспоминание. Все осталось там, на берегу. Жаль только, что там осталось и морс. Очень недоставало воды. Сейчас она поняла, что именно тянуло ее сюда, за черту уже обжитой земли, навстречу заходящему солнцу, уже коснувшемуся подбородком краешка поджаристо-золотой осенней горы: в густом закатном свете можно было выкупаться. Он был так плотен, так веществен, что тело, подставленное прохладным янтарным лучам, словно теряло вес. Стараясь не упустить солнце, она взбежала на пригорок — и досадливо фыркнула: на наспех сколоченной изгороди восседал кто-то длинный и нелепый, каким только может быть высокий мужик, взгромоздившийся на тоненькую жердочку. На фоне медного солнечного диска беспомощно топорщилась куцая курточка, а широкополая соломенная шляпа была, вероятно, заимствована у пугала. Петрушка? Нет, этот сегодня уже пытался ее развлечь. Кёлликер? Похоже, он. Все они сговорились опекать и утешать ее со всей неуклюжестью и искренностью. Сейчас он приподнимет шляпу и каркающим голосом пригласит на жареную печенку перистого удава. Поклонник средневековой кухни…

Она чуть было не свернула с тропинки, но вовремя вспомнила, что прежняя Варвара легко и насмешливо шла навстречу кому бы то ни было. Легко и насмешливо отшучивалась. Легко и насмешливо оставляла позади все — и случайное, и дорогое.

Она снова тряхнула головой и ускорила шаг. Сидевший на изгороди шляпу не приподнял и развлекать девушку явно не собирался. Она прищурилась, стараясь притушить ресницами бьющее прямо в глаза солнце, и только тут поняла, что это не Кёлликер.

Это был Гюрг.

Лабиринт для троглодитов

Бесшумно перебирая ледяные скобочки трапа, Варвара спустилась с грузового горизонта и мягко спрыгнула на гулкий металлический пол, в очередной раз радуясь тому, что ее не заставили обуться в тяжеленные экспедиционные ботинки.

— Мороз-воевода дозором… — пробормотала она и тут же сморщила нос — нет, не свои это были владения. И тут, и тем более там, за бортом. Тем внимательнее надлежало быть с дозором.

Она заглянула в кубрик, откуда доносился семиголосый храп. Потолок едва светился золотисто-коричневым люминофором, и лица спящих выглядели одинаково загорелыми — чуть ли не до нигерийской черноты. На самом деле это было не так. Варвара сделала шаг вперед и очутилась в узеньком проходе между трехъярусными рядами коечных гнезд — слева шесть и справа столько же. Интересно, когда звучит сигнал тревоги или даже обыкновенный подъем, как это им удается не стукаться лбами в такой тесноте? Она поддернула обшлаг рубашки и глянула на часы: что ж, через один час и двадцать три минуты это можно будет проверить экспериментально.

Нижняя правая койка прогнулась и захрустела — это Сегура, первый пилот, вытягивался во весь рост. Если бы не эти два метра и двадцать сантиметров, Варвара никогда не усомнилась бы в том, что перед нею — самый благовоспитанный и застенчивый житель страны Восходящего Солнца. Гармоничность образа разрушали габариты гризли и голос, напоминающий охрипшего бизона.

Его сосед, Кирюша Оленицын, несколько уступал космолетчику в росте, но был развесист и розов, как цветущая яблоня. В бронзовом освещении он казался старше на добрый десяток лет.

Медбрат Дориан, на дневном свету белый, как Пьеро, и во сне выглядел печальным и сосредоточенным. Мумия бездушная, вот он кто. Варвара всегда считала себя — и не без основания — натурой замкнутой и мрачноватой, но по этим качествам Дориан давал ей все сто очков вперед.

Четвертым на этой стороне был Петрушка, уже успевший истосковаться по своему серому козлику. Богатейшая мускулатура, пожалуй, слишком великолепная для спортсмена-любителя, делала его похожим на фавна, но эта аналогия разом улетучивалась, стоило только взглянуть на его рыжие патлы. Если прибавить сюда вечную немного смущенную улыбочку, то больше, чем на лешего-подростка, он не тянул. За что Варвара его и любила.

Нижнюю койку слева отвели Грише Эболи, которого кое-кто поддразнивал «принцессой Эболи», и Варвара все не удосужилась поинтересоваться, а что бы это значило. Гриша — беда и забота всего экипажа: только две недели как из госпиталя, и хотя всемогущая Манук гарантировала его стопроцентное выздоровление, вид у него после всей мануковской интенсивной терапии был бледнее некуда.

Над Гришей сладко посапывал Сусанин, они с Сегурой — два сапога пара. Самозванный начальник экспедиции, которую никто не посылал, — просто погрузились в кораблик стратегов, брошенный на время отпуска на тамерланском космодроме, и полетели. А кто бы на их месте не полетел?

И третья полка, с высоты которой никаких звуков не доносится. Скульптурный профиль. Какое неподвижное, чужое лицо! Каково-то тебе в рядовых, командор? Она приподнялась на цыпочки, вглядываясь все пристальнее и пристальнее, не то пытаясь распознать что-то ускользнувшее от нее, не то испытывая собственную твердость духа. Твердость оказалась хоть куда… «Для меня вы все равны, все удалы, все умны, всех я вас… гм… люблю сердечно…» Что-то изменилось в застывшем лице, стало напряженнее, как от внутренней боли. Варвара беззвучно ахнула — как же это она забыла, что нельзя пристально глядеть на спящего! А что, если и он, в свою очередь, будет так же спокойно и холодно разглядывать ее? Ведь через день-два настанет и его черед стоять на вахте!