Читаем без скачивания Новый Мир ( № 11 2006) - Новый Мир Новый Мир

Несоответствие с историческими фактами здесь налицо, однако позволительно предположить, что образ Володина сложился в творческом сознании автора еще в годы его пребывания в марфинской шарашке, то есть в условиях резко ограниченной осведомленности. Во всяком случае, весьма маловероятно, чтобы населяющие шарашку зэки были в курсе испытательного взрыва атомной бомбы. В романе никаких признаков такого знания нет, как нет их и в воспоминаниях Копелева. Вполне характерно, например, что ни Глеб Нержин (очевидный alter ego автора), ни Лев Рубин в споре о советской шпионской операции (глава 47) не обнаруживают никакого знания о ядерном взрыве. По Нержину, советские власти, затеявшие эту шпионскую акцию, — “воры”, которые “крадут секрет атомной бомбы”. Напрашивается мысль, что в романе доминирует “зэковская картина мира” и что именно поэтому советскому дипломату Иннокентию Володину приписана степень знания “атомного вопроса”, равная той, которой располагали в это время насельники шарашки.

Алексей Климов.

США.

"Один парадокс восприятия..."; И. Б. Роднянская. О "морализме" В. Набокова

“ОДИН ПАРАДОКС ВОСПРИЯТИЯ…”

Открытое письмо критику Никите Елисееву

Уважаемый г-н Елисеев!

Прочитал Вашу замечательную рецензию (“Прогулки с Пастернаком” — “Новый мир”, 2006, № 4) на книгу Д. Быкова “Борис Пастернак” (М., “Молодая гвардия”, “ЖЗЛ”). Существо рецензируемой книги, а также ее вездесущий автор, о котором нынче говорят даже ленивые, меня в настоящий момент не интересуют. Гораздо более любопытными представляются некоторые Ваши собственные пассажи, например вот этот: “Здесь есть один парадокс восприятия. На мой взгляд, успех „Лолиты” человечнее успеха „Живаго” и „Тихого Дона””. “„Лолита” — книга куда более нравственная, чем два романа двух нобелевских лауреатов. „Так пошлиною нравственности ты / Обложено в нас, чувство красоты!” — не отговорка циника, а спокойное убеждение настоящего моралиста, каковым Набоков и был (курсив Ваш. — И. Б. ). Мораль „Лолиты” очень проста: нельзя трахаться с несовершеннолетними, хотя очень хочется” (курсив мой. — И. Б. ).

Ох уж этот “парадокс восприятия”, г-н Елисеев!.. В наше постмодернистское время парадокс — наиболее конвертируемая интеллектуальная валюта. Нет сомнения, литератор Вы не банальный — как в умозаключениях, так и в лексике (употребленный Вами глагол, если он не в цитате, чрезвычайно парадоксален для критической статьи). А в рассуждениях о “Лолите” и Набокове превзошли самого себя. Это блистательный пример софистики, образец истины, ювелирно перевернутой с ног на голову! Но, увы, такой сальто-мортальный способ мышления совершенно искажает некоторые “начала и концы”, которые современный критик еще обязан различать ясно.

Когда-то, в пору моей активной приязни к Набокову, мне попалась статья о нем Георгия Иванова. Статья резко уничижительная. Как-то даже чересчур, с явным, нарочитым перехлестом. Она была написана в “сиринский” период В. Н., кажется, еще берлинский. В ней говорилось что-то насчет пошлой журналистской ловкости Сирина, употреблены были по отношению к нему слова: “смерд”, “черная кость”. С одной стороны, все как будто понятно: творческое соперничество, борьба за эмигрантский “престол” и т. п. Тем более что Сирина выдвигал на роль наследного принца литературный недруг Иванова — Ходасевич. К тому же Иванов был старше В. Н. на пять лет, а тут — “мальчишка выхватил пистолет и одним выстрелом уложил всех стариков, в том числе и меня”, как воскликнул Бунин, прочитавший “Защиту Лужина”. Повторяю, житейски все понятно, однако… Сейчас я думаю, что Иванов был прав, но не тогда, когда писал свою статью, а, так сказать, “наперед”, провидчески.

Проза Сирина — это все еще та же классическая традиция (то, что Иванов обвиняет его в перелицовке французских сюжетов, — ерунда, с таким же успехом Пушкина можно попрекнуть Вальтером Скоттом). Да, традиция еще классическая, но уже с эстетским “смотрением слов в зеркало”, как заметил один современный критик, Ваш коллега. Это переложение центра тяжести на слово, на стиль с идеи, психологии, сюжета и проч. уже началось у Бунина, и притом — у Бунина дореволюционного. Подобного еще не видим ни у Толстого, ни у Чехова — у них все “соразмерно и сообразно”, если воспользоваться определением Пушкина (резонерские отступления в “Войне и мире” ничего не портят). У Достоевского наоборот: слово в небрежении, а идея, психология и сюжет господствуют. Хорошо известно, что за “дурной стиль” Достоевского терпеть не мог тот же Бунин, да и В. Н. не отставал: чуяли антипода. Лесков вроде бы тоже “стилист”, но несколько в ином роде (сказ и т. п.), и все необходимые пропорции у него соблюдены. Ну-с, так вот, традиция еще не разрушалась, но, повторяю, смещался центр тяжести, нарушалась гармония. Размывался художественный идеал, достигнутый в “Капитанской дочке”, в “Тамани” (замените, если угодно, эти произведения другими — на Ваш вкус) и даже в “Старосветских помещиках” (хотя Гоголь — явление особое, чрезвычайное). Расшатывался канон, на который равнялись все “лучшие” — от Гончарова и Тургенева до того же В. Н. Этот идеал или канон — ясно ли виделся или брезжил — никогда не мерк, не релятивизировался, не “постмодернизировался”, так сказать.

Проза Сирина — еще в каноне, хотя он же и начинает подтачивать канон изнутри. Между прочим, наши трепетно любимые Платонов и Бабель уже резко выпадают из канона. Пожалуй, ранний Булгаков в “Записках юного врача” — его самый верный хранитель в пору разгула всевозможных серапионовых братьев и сестер. Не хочу в кого-либо швырять персональный булыжник, но надо ведь понимать, что сегодняшние Викторы Ерофеевы и Сорокины в близком или отдаленном прошлом были какими-то замечательными сочинителями “заложены” и подготовлены. И зеленый свет для них невольно зажег и В. Н. — в том числе. В “Лолите” В. Н. как раз таки — “черная кость”. И совсем не из-за сюжета — Вы понимаете, но это надобно подчеркнуть для болванов. “Лолита” — ведь не просто произведение чужой литературы. Хотя и переведенная на русский самим В. Н., она — явление другого духа. Не того, что “Дар”, например. И дело не только в переходе В. Н. в иную культурную среду, в другую литературу и проч. Задолго до Америки в сочинениях Сирина центр тяжести сместился настолько, что полетели все скрепы, и традиция начала разрываться. Она уже трещит по швам в “Приглашении на казнь”. Канон (или художественный идеал) был сокрушен и, повторяю, не одним В. Н., и не у него одного (советская литература, где добровольные “разгромы” и “разломы” порою трудноотличимы от подневольных, — разговор отдельный). И отсюда — как следствие — эта самая духовная мутация. Всегдашний ужас В. Н. перед пошлостью сыграл с ним в “Лолите” злую шутку: роман от начала до конца пестрит “огнями чресел”, “скипетрами страсти”, “маленькими невольницами с прелестными ягодицами”, унитазами, которые “обрушиваются Ниагарой”, и прочими невозможными для прежнего русского читателя вещами. В прозе Сирина темное художественным способом еще изображалось как темное, а светлое — как светлое. Это до определенной степени заботило творца Годунова-Чердынцева и Цинцинната Ц., но было уже совершенно не важно для создателя Гумберта Гумберта. Такое безразличие обусловлено не внезапной беспринципностью автора, не характером героя, а тем, что Набоков окончательно выпал из традиции, в которой стиль для писателя — не единственная ценность. А В. Н. постоянно — к месту и не к месту — твердил обратное. Этим воззрением он, по-видимому, еще с отрочества был обязан нашей доморощенной “оскар-уайльдовщине”. Никаких “спокойных убеждений настоящего моралиста” у В. Н. никогда не было (я полагаю, что само словосочетание “настоящий моралист” вызывало у него жесточайшую изжогу). Дориан Грей в мешковатом костюме мистера Пиквика смотрелся бы клоуном, а не образцом добродетели, г-н Елисеев.

Все это я так длинно излагаю для того, чтобы нам с Вами четко различать те самые “концы и начала”. И осознавать, что и плевелы подчас растут долго, а то ведь у некоторых получается так: “Явился гадкий Сорокин и все опошлил…” Имеющий глаза да увидит. Но надо иметь зоркие глаза. И ясную голову, не обремененную чрезмерно парадоксальным мышлением.

С искренним уважением

Иосиф Беленький ,

доктор искусствоведения.

Ашкилон, Израиль.

О “МОРАЛИЗМЕ” В. НАБОКОВА

От редакции — г-ну Иосифу Беленькому