Читаем без скачивания Юность Маркса - Галина Серебрякова

Старый Бауэр и Рутенберг развесили на деревьях цветные фонарики для вечерней иллюминации.

Карл смущен вниманием всего дома. Даже старый пес неопределенной породы встретил его ласково и несколько раз потерся мордой о колено студента. Чуткие знатоки людей — животные и дети тянулись к Марксу и дружили с ним.

Позже всех явились Кёппен и Луиза Астон с двумя подругами. Карл привык к тому, что Бауэров, вопреки обычным правилам берлинского общества, посещали девушки без сопровождающих их теток или матерей. Луиза Астон считалась в кругах молодых гегельянцев девушкой без предрассудков, вполне эмансипированной и передовой. Она бывала иногда отталкивающе криклива и развязна — особенно когда менее всего была уверена в себе. Сначала Маркс отнесся к ней недоброжелательно. От женщины он требовал сдержанности, скромности и хорошего светского воспитания. Но постепенно поведение Луизы начало казаться ему вполне допустимым и правильным. Он неожиданно нашел в ней недурного собеседника и доброго товарища.

Подруги Луизы были посредственные, ничем не замечательные девицы, начитавшиеся Гуцкова и мечтавшие прослыть героинями его книг.

Они потребовали пахитосок, расселись, как заправские курильщицы, но при каждом слове, которое изрекали как откровение, так краснели и смущались, что Бруно и Карл быстро прониклись к ним состраданием.

— В них ни ума, ни женской гордости. Бедняжки ловят женихов, и к тому же самым неудачным способом. Их считают грешницами, а в действительности они непорочны. Любители пресной невинности бегут от них, считая их непристойными, а ищущие пороков слишком опытны, чтоб не разглядеть в них добрых немецких гусынь, которые сожгут новую мораль на огне церковной свечи, едва их поведут к венцу, — шепнул, цинично подмигнув Карлу, Бруно Бауэр.

— Какой акт любовной мелодрамы ты разыгрываешь со своей Гретхен? — тихонько спросил Карл и шутливо сощурил глаза.

— Увы, мы застряли на первом. Моя партнерша питает слабость к монологам, и пьеса обещает быть нравоучительной. К сожалению, ум и добродетель редко совмещаются в женщине. Если первое — тезис, то второе — антитезис… Не всякому удается найти синтез, каким является, судя по всему, что я знаю, твоя трирская невеста.

На пороге столовой появилась торжествующая матушка Бауэр с дымящейся миской супа. Сели обедать. Соседкой Карла оказалась сама хозяйка дома. Лучшей он и не хотел — они были давнишними друзьями.

Эдгар торжественно втащил бочоночек с пивом и поставил на стол несколько бутылок рейнвейна. Начались тосты, задребезжали рюмки и стаканчики.

— Пусть здравствует наш Карл, пусть живет и разит врагов верный сын Трира!

Маркс едва успевал отвечать и чокаться.

Госпожа Бауэр поцеловала его и назвала «сыночком». Луиза бросила розу на его тарелку, а Бруно поднял бокал за Женни. Казалось, ученые громовые споры не настигнут в этот день друзей и, кроме шуток, смеха и бестолковой шумихи, ничто не осложнит веселого пира. Но к концу обеда внезапно появились неулыбчивый Альтгауз и огромнолобый Шмидт, учитель закрытого пансиона для дворянских девиц. Оба мрачно уселись за стол, налили вина и быстро нагнали приятелей.

— Послушай, Шмидт, — приставали к учителю, — признавайся же в своих победах. Неужели ни одна из твоих воспитанниц не шлет тебе любовных писем?

Шмидт загадочно улыбался и отнекивался, но лицо его не выражало недовольства. Он был польщен.

Альтгауз принялся поддразнивать Бруно, оспаривая и вышучивая его разоблачение четвертого Евангелия.

Не прошло и минуты, как, позабыв о кофе со сливочным тортом, все присутствующие, кроме стариков Бауэров, двух подруг Луизы Астон и тихого Эгберта, встали из-за стола. Альтгауз с улыбкой торжествующего Мефистофеля доедал пирожное.

От четвертого Евангелия быстро перескочили к различию между христианским и еврейским богом.

Бруно и Карл принялись ходить по комнате, сначала рядом, потом в разные стороны и, наконец, навстречу друг другу. Карл, заложив руки за спину и глядя себе под ноги, двигался медленно и слушал молча.

— Иегова, — горячился между тем Бруно, размахивая руками и вприпрыжку пробегая из угла в угол столовой, — Иегова жестокий, суровый мститель. Еврейский бог самый требовательный из всех, созданных людьми. Он — кара, он — судья, он — мрачный вещатель бед. Его боятся, и страх рождает и крепит веру. Что может быть сумрачнее еврейских похорон? Как и магометане, израильтяне гнушаются смерти. Труп, будто падаль, зарывается в землю без гроба, в одном саване, под вой живых. О, Иегова страшен!

— Да, христианский бог куда приятнее. Христос так хорош собой, что я готова была бы быть Магдалиной! — отозвалась Луиза.

Она пересела на качалку, разбросала оборки светлого платья и, откинувшись назад, приняла одну из самых неотразимых своих поз. Но никто не замечал ее пухлых запрокинутых рук и манящего взгляда.

Госпожа Бауэр молчала, испуганно озираясь. Безбожный разговор, так часто затеваемый в доме, всегда был ей не по сердцу. Восхищаясь знаниями и красноречием сына, она боялась за него. Как знать, не отомстит ли небо за святотатство?

— Чем больше изучаю я буддизм, тем увлекательнее кажется мне эта религия, — сказал внезапно Кёппен.

Все обернулись к нему.

— Буддизм учит человека совершенствоваться. В конце концов в нем много материалистического.

— Еще больше эгоистического, — подсказал Маркс.

— Ты прав. Найти свое я — вот лучшая цель всякого стремления, быть в дружбе со своим я — такова самая истинная и возвышенная дружба. Этого Будда требует от людей. «При помощи своего я — побуждай свое я, при помощи своего я — преследуй свое я, и таким образом ты, бдительно охраняя свое я, будешь жить в блаженстве, монах! Ибо защита нашего я — есть само наше я, прибежище нашего я. Держи в узде свое я, подобно тому как торговец держит в узде благородного коня…» — так учит Будда.

— Но ведь это подрыв власти бога и замена его я! — сказал кто-то.

Бруно Бауэр нетерпеливо поводил плечами.

— Кёппен нестерпим со своей азиатчиной! Наступление Будды менее всего угрожает Германии, — сказал он, занятый, как всегда, только собой и тем, что казалось ему, Бруно, интересным. Молодой доцент отличался крайней самопоглощенностью и не признавал права людей заниматься чем-либо, не имеющим к нему отношения, ему безразличным.

— О, прошу вас, — попросила Луиза, скорчив ребячливую мину, — дайте Кёппену поговорить об Индии; он красноречив, как Шехерезада.

— Но Бруно хотел сказать нам нечто очень важное, — несмело вмешалась госпожа Бауэр.

Тем не менее, ободренный Луизой, Кёппен не отступал:

— Будда говорит монаху Саригутте словами Христа! «Будь добр и…»

— Были в жизни Будды романтические приключения? — собравшись с духом, спросила вдруг Лоттхен, подруга Луизы.

Кёппен, которого прервали на полуслове, сердито поморщился, но ответил:

— Подобно Христу, Будду считают человеком. Он родился в роду Сакиев в середине шестого столетия и был назван Сиддхагтха.

— Ах, — тяжело вздохнул Рутенберг, о котором все позабыли, чем он и воспользовался, опустошив до дна пивной бочоночек, дар Эдгара. — Ах, что нам предстоит теперь, когда Кёппен дал волю своей страсти! Какое дело нам, добрым немцам, до голодных индусов и их богов!

— Впоследствии, — не унимался Кёппен, — мальчик из рода Сакиев, что значит «могучих», был известен более всего под прозвищем аскета Готама. Будда — значит пробужденный, познающий.

Кёппен говорил со все возрастающим увлечением. Его всегда спокойные руки задвигались, чертя неопределенные узоры по воздуху. Иногда он живописно складывал их в пучок — жест мыслящего человека.

— Любил ли Готама? — кокетливо спросила Лоттхен.

— Его звали также Сакия Муни, то есть мудрец из рода Сакиев. Родина его — предгорья Гималаев и среднее течение Ранти.

— Можно подумать, что ты его односельчанин, — пошутил Маркс.

— Мать Будды звали Майей.

— Как, и тут непорочное зачатие? — удивился Бруно.

— Нет, человечье; отцом Будды был мужественный и любвеобильный Суддходана, он женился после смерти Майи на сестре ее, Маханаджаната.

— Но был ли Будда женат? — уже обиженно настаивала Лоттхен.

— И даже на нескольких женщинах, — язвительно ответил наконец Кёппен. — От одной жены он имел сына Рахула. Но в двадцать девять лет разочаровался он в женщинах, богатстве и пожелал уйти от мирской суеты. Так возник бог. Происхождение богов на разных материках — важнейшее дело века, — кто это будет оспаривать?

— Фи, значит, Будда безнравствен, — заметила Лот-«тхен.

— Не более иных богов. Безнравственность христианства непревзойденна. Сомневающимся рекомендую перечитать Вольтерову «Девственницу», — зевая, ответил Карл.