Читаем без скачивания Мучения Минти Мэлоун - Изабель Вульф

— Мама, — выпалила я, — ты что, украла деньги? — Я была потрясена до глубины души. В частности, тем, что меня назвали «звездой радио „Лондон»». — Ты украла деньги? — повторила я.

— Разумеется, нет, — вознегодовала она.

— Слава богу.

— Все очень запуталось.

— Запуталось? — Где-то я это уже слышала. — Мам, кража есть кража.

— Это была не совсем кража, — осторожно поправила она. — Это было… перераспределение, вот и все.

— Что ты имеешь в виду?

— Сама посуди, у «Голодающих Камеруна» миллионы. Люди все время жертвуют им деньги. А три месяца назад я вступила в Общество протезирования собак…

— Куда?

— ОПС, — объяснила она. — Они изготавливают протезы для собак. И у них вообще нет ни пенни! Так что я решила отдать им деньги, собранные для «Голодающих Камеруна».

— И сколько?

— Всего-то пять тысяч фунтов.

— Как ты добыла эти деньги?

— Да все как обычно — ярмарки, гаражные распродажи. Только вместо того, чтобы послать деньги «Голодающим Камеруна», я положила их на свой счет. Но не присвоила, — торжественно заверила она, — а перевела на счет ОПС.

— О, господи.

— Но Минти, ты только представь этих бедных маленьких собачек, ковыляющих на трех лапках. У меня сердце разрывается. Мне их так жалко. Я же никогда раньше ничего подобного не делала. Думала, никто и не заметит. Но они раздули такой грязный скандал!

— Неудивительно.

— Мне запретили работать для «Голодающих Камеруна», и может… и может… — она закрыла рукой глаза. — Может, мне придется сесть в тюрьму!

— А папа знает?

— Да все об этом знают, — в отчаянии произнесла она.

И я позвонила папе. У него был на удивление веселый голос. Он казался невозмутимым и не разделил моих опасений, что маму посадят за решетку.

— Скорее всего, назначат большой штраф, — заявил отец. — Она же себе денег не оставляла. До сих пор уверена, что не сделала ничего дурного.

В первый мой день на работе сослуживцы вели себя очень тактично. Спрашивали, как мне понравилось в Лос-Анджелесе, и ни слова не проронили о маме, хотя все газеты кричали о ней. В конце концов, я сама затронула больной вопрос на утреннем совещании: мне хотелось, чтобы коллеги знали правду. Я не могла допустить, чтобы кто-то из знакомых думал, будто моя мать присвоила деньги.

«В любом случае, плохой рекламы не бывает», — заключила я, безрадостно усмехнувшись.

На самом деле моя жизнь превратилась в кошмар. Я очень переживала. Мало того, что я видела Джо с другой, и страдала от разницы во времени — на меня навалилась бессонница. В одну из ночей, проворочавшись до трех часов с открытыми глазами, я включила радио на прикроватном столике и услышала знакомый голос:

— Это полное девьмо! — спорила Мелинда с одним из тех ненормальных, что звонят на радио по ночам. — Все только и твевдят что о дельфинах! — возмущалась она. — Но никто не подумал о тунце!

— О тунце? — оторопел звонивший.

— Их же едят, потому что они несимпатичные. У них рот до ушей и лоб покатый. Но кого это волнует? — воскликнула она.

Я застонала и зарылась лицом в подушку. Через несколько минут развернулась новая дискуссия — о специальных дверях для инвалидов в лондонских автобусах.

— Какой бвед, зачем устваивать в каждом автобусе вход для инвалидов? — вопрошала она.

— Как это зачем? — изумился собеседник.

— Ведь инвалиды не ездят на автобусах! Даже вебенок знает. Скажите, когда в последний ваз вы видели инвалида, входящего в автобус?

Боже, она грубит звонящим! Невероятно. Чуть что не по ней, сыплет оскорблениями!

— Дай отдых своим голосовым связкам! — огрызнулась она на Кевина из Форест-Хилла. — Заткни вот, недоумок! — досталось Биллу из Бекенхэма.

«Слава богу, в такое время нас почти никто не слушает», — подумала я, погружаясь в сон. Никто, кроме нескольких тысяч полуночников, психов и возвращающихся с рейв-пати деток под кайфом.

Следующие несколько дней прошли в томительном ожидании: выдвинут ли «Голодающие Камеруна» обвинения против мамы? Другие благотворительные организации получили доступ к ее банковскому счету, чтобы проверить, не «перераспределяла» ли она и их средства. Будущее не сулило ничего утешительного. К тому же Пердита выглядела так, словно вот-вот лопнет. Ее раздувшийся живот болтался из стороны в сторону, как мешок; она едва могла передвигаться. Мы устроили ей гнездо под лестницей, выложив большую картонную коробку кухонными полотенцами. Прошло два дня, три, а котята все не появлялись. Напряжение стало невыносимым. На четвертый день, вернувшись с работы, я застала Эмбер в истерике.

— Кажется, у нее начались схватки! — стонала кузина.

Пердита вопила так, что уши закладывало. Она вся извертелась, боялась оставаться одна, оглушительно мяукала и таращилась на нас. Такого мы не ожидали.

— Лори уверял, что она спрячется и спокойно родит.

— Нет. Я только что ему позвонила, — ответила Эмбер. — Он сказал, что Пердите нужна помощь. Молодые самки иногда начинают нервничать.

Мы сели и стали ее наглаживать. Сидеть нам пришлось долго. И вой становился все громче.

— Как ты думаешь, скоро все закончится? — спросила Эмбер.

— Полагаю, часа через два.

Чтобы убить время, мы таращились в переносной телевизор и ждали. Посмотрели «Голубого Питера», шестичасовые новости, переключились на «Улицу Коронации» и досмотрели до конца. За этим последовал «Бруксайд» и прямой эфир национальной лотереи[87] . Котят все не было. Прошли девятичасовые новости, «Секретные материалы», но ничего не происходило. Когда по экрану побежали титры ночных новостей, у Пердиты начались мощные схватки. То она лежала безмятежно, то корчилась в конвульсиях, а в перерывах урчала, как газонокосилка, чем несказанно нас удивила.

К полуночи схватки участились. Судороги раздирали пасть несчастного животного, исторгая из нее безмолвный стон. Было страшно наблюдать, как силы природы неумолимо делают свое. Стоило нам с Эмбер пошевелиться, как Пердиту охватывала паника, и она начинала вопить. К двум часам ночи кошка вконец вымоталась и легла на бок, тяжело дыша и вывалив розовый язычок.

— Она уже полумертвая, а ведь ей еще рожать, — в отчаянии произнесла Эмбер.

— Может, поймать какую-нибудь музыку? — предложила я и щелкнула выключателем.

По радио вещала Мелинда. Послушав минутку, мы оцепенели. Если раньше главным ее пороком была некомпетентность, то теперь она прямым текстом посылала слушателей: «Вешай твубку занудный ставый певдун!.. Заткни пасть!.. Кончай мямлить, импотент несчастный!.. Отсохни, ставикан!»

— Почему она так грубит? — ужаснулась Эмбер.

— Наверное, ненавидит работать в ночную смену, — предположила я. — Злится, что больше не ведет «События», и вымещает злобу на слушателях.

— На нее могут пожаловаться в Комиссию стандартов радиовещания, — сказала Эмбер.

«А сейчас векламная пауза», — произнесла Мелинда.

Ландшафтное садоводство — это искусство. Позвоните в компанию «Сад и огород». У нас работают опытные специалисты…

Я выключила радио. Было уже три часа ночи, а Пердита так и не родила. И вдруг мы кое-что увидели. Появился маленький пузырик, потом что-то белое, и на газету выскользнуло крохотное, влажное, пушистое существо, напоминающее утонувшего мышонка. Пердита быстро повернулась, раскусила оболочку и начала облизывать новорожденного котенка шершавым язычком.

— Это был трехцветный кот из квартиры 31, — убежденно произнесла я, увидев тигровые полоски.

— Слава богу, не рыжий, — с улыбкой облегчения проговорила Эмбер. Котенок вытянул передние лапы — они были не больше бумажных скрепок — и вслепую стал нащупывать дорогу.

— Ой! — вскрикнула Эмбер, когда котенок нашел сосок и стал пить молоко.

Пердита урчала и мяукала, потом ее снова пронзила судорога, и, через несколько минут, появился еще один котенок, тоже в мешочке. Пердита энергично его облизала, и он тоже присосался к ее животу.

— Близняшки! — воскликнула я. И тут мы услышали странный хруст.

— Ой, смотри! — восторгалась Эмбер. — Она съедает послед! Правда здорово, Минти?

— Не знаю, — поежившись, произнесла я.

— Мудрость матери-природы, — проворковала Эмбер, глядя, как Пердита хрумкает плацентой. — Там полно витаминов.

Поразительно: как Эмбер, испытывающая глубокое отвращение к человеческим родам, может с таким восторгом принимать роды у кошки? Котята попискивали, как игрушечные крысы, а Пердита вылизывала сморщенные тельца и нежно похлопывала их передними лапами, чтобы они ели. И все урчала и урчала. Потом ее тело снова напряглось.

— Три! — закричали мы через две минуты.

— Тройняшек ей не осилить, — сказала Эмбер. — Придется помочь.

Через двадцать минут все вроде бы закончилось. У живота Пердиты слепо толклись три мокрых котенка, будто плыли брассом сквозь ее мех. Только мы собрались накрыть коробку одеялом, чтобы им было уютно, темно и спокойно, как началось копошение. Пердиту снова пронзил спазм, и появился четвертый котенок. Он был не похож на других — черный и щуплый. И как-то странно двигался. Крошечные лапки лихорадочно дергались, голова заваливалась на бок. Пердита понюхала котенка, но вылизывать не стала. Она вообще его проигнорировала. Мы сняли оболочку ватой и подтолкнули котенка к матери, но та делала вид, будто его не существует.