Читаем без скачивания Внутри, вовне - Герман Вук

Я не чувствую к нему никакой привязанности. Да он и не напрашивается на привязанность, он слишком завязан и зациклен на самом себе. Но, по мере того как он мне открывается, чем больше я понимаю, какой у него острый практический ум, тем больше я поражаюсь, как он мог наделать столько глупостей в Уотергейтском деле. Какой роковой ляпсус свел на нет всю «пробивную силу», которая помогла голоштанному бедняку пройти весь путь наверх до Белого дома? Я часто об этом думаю, когда смотрю, как он сидит у камина в кондиционированной комнате и выкладывается передо мной только для того, чтобы хоть на минуту позабыть про храм филистимлян, который он сам обрушил на себя и который теперь постепенно падает, падает, падает ему на голову, словно снятый замедленной съемкой.

Но вернемся к генералу Леву. Это человек маленького роста. На взгляд, он ниже, чем Ли. Насколько я знаю, с тех пор как у них был роман сорок лет тому назад, они ни разу не встречались. И все-таки я могу понять, что она в нем нашла.

У семьи Герцев есть ветви в Америке, в Израиле и в Южной Африке. Дед генерала Лева и Марка Герца имел одиннадцать детей, из них трое сыновей в начале двадцатых годов против воли своего отца эмигрировали — один в Тель-Авив, другой в Кейптаун, третий в Нью-Йорк. Остальные их братья и сестры были убиты немцами. Герц-старший не хотел, чтобы его сыновья уезжали из России, опасаясь, что они станут менее религиозными.

Как и у Марка, у Моше — пышная шевелюра, но не с проседью, а совсем седая. Они мало похожи друг на друга. Хоть Марк и высокого роста, крепкий и жилистый и следит за собой, Моше Лев, я думаю, шутя-играючи положил бы его на обе лопатки. Ему за шестьдесят, но он выглядит как вылитый из чугуна. Манеры у него резкие, как обычно у израильских офицеров. Разговаривает он мягко — до тех пор, пока речь не заходит о делах военных, и тогда он выпаливает короткие, обрубленные, властные фразы.

В таких фразах он многое мне рассказал. Я знал, что он в Израиле — один из самых яростных голубей: он ратует за то, чтобы отдать Синай Египту и создать на Западном берегу и в Газе палестинское государство. О его биографии я знаю очень мало. В 1948 году, во время Войны за Независимость, он был летчиком-истребителем; он тогда уже был для такой работы староват, но израильтянам тогда было не до жиру. В тридцатых годах, когда Ли с ним познакомилась, он летал на спортивных самолетах; во время второй мировой войны он поехал в Родезию, записался добровольцем в британскую авиацию и сражался с немцами. Он слегка хромает: в 1948 году он повредил ногу, когда грохнулся его «Спитфайр». Этот самолет был собран из остатков списанных самолетов, оставленных англичанами в Палестине, и это был не лучший самолет в мире. Когда французы, которым Израиль безоглядно доверял, перестали продавать Израилю «миражи» — наложили эмбарго как раз тогда, когда египетский диктатор Насер провел у себя мобилизацию и объявил, что он уничтожит еврейское государство, — израильтяне решили, что им нужно создать свой собственный самолет: это был знаменитый «Кфир» — «львенок». Моше Лев принимал участие в конструировании и постройке «Кфира». Вот вкратце все, что я знаю про Моше Лева.

Я не спросил его, что он делает в Вашингтоне, а сам он не сказал. Мы немного поговорили об Уотергейте, который Моше Леву, как и большинству израильтян, кажется непостижимой бурей в стакане воды. Когда я сказал, что президенту, по-видимому, придется уйти, он огорчился.

— Как знать, кто его сменит? — сказал он, искоса бросив взгляд на вице-президента за соседним столом. — А он очень силен во внешней политике. Очень хорошо все понимает.

— Например, когда приказывает вторгаться в Камбоджу, чтобы реквизировать рис? — спросил я негромко, как подобало в этой ситуации. — Или когда бомбит гражданское население в Ханое и Хайфоне? Понимает?

— А как кончить войну, начатую другими, — спросил Моше Лев, — если народ решил, что она ему противна? И противник знает, что народ не хочет больше воевать? И нужно благополучно доставить домой полмиллиона человек из страны, которая где-то у черта на куличках? И еще добиться освобождения тысяч военнопленных? И все это, имея на месте боев союзника, который напрочь не хочет воевать? Это ведь такая история с географией, что не позавидуешь! Не он до этого довел, но он должен был быстро что-то делать, и он делал.

— А я-то думал, что вы голубь! — сказал я.

Моше бросил на меня загадочный взгляд:

— Это глупая газетная фраза.

— Может быть, вам хорошо было бы с ним встретиться? — спросил я. — Он был бы рад доброму слову.

— Хм! — Лев пожал плечами. — Нет. Он парень крепкий. Кстати, ваша дочь очень против него. Только помяни его, как она начинает шипеть и брызгать слюной. Будь у нее шерсть, она бы вся стала дыбом.

— У Сандры всегда очень твердые убеждения.

— Само собой. Она настоящая еврейка.

Странно, что он такое говорит, подумал я, если учесть Сандрино отношение к Израилю, или ее отказ в детстве пойти в еврейскую школу и отмечать «бар-мицву», или ее нежелание выполнять дома хоть какие-то еврейские обряды с тех пор, как она достаточно выросла, чтобы ее уже нельзя было больше шлепнуть по мягкому месту. Кажется, Моше Леву Сандра очень нравится. Он говорит о ней с теплой улыбкой. Когда я встретился с ним в кибуце, он заметил, что Сандра с первого взгляда его поразила: она, дескать, очень похожа на мою сестру Ли. С тех пор он больше ни разу о Ли не упоминал, но в тот раз, когда он произнес ее имя, глаза у него засверкали. Я, конечно, никогда не узнаю, что между ними было сорок лет назад, но, должно быть, что-то таки да было.

— Да, кстати, — сказал он более суровым тоном, — если вы можете как-то на нее повлиять, убедите ее вернуться домой. Или пусть хоть переедет в Иерусалим или в Тель-Авив.

— Мне кажется, что в Поле Мира ей нравится.

— У нее нет никакой военной подготовки, — сказал Лев. — Эти американские добровольцы годны лишь на то, чтобы работать на кухне да сортировать апельсины. Если что случится, так они сплошная обуза.

— Вы думаете, что-то может случиться?

Он молча посмотрел на меня и пожал плечами.

— Израиль же сейчас в безопасности, — сказал я неуверенно. — По крайней мере, таково мое информированное мнение.

— Таково же информированное мнение всего Израиля, вплоть до премьер-министра и министра обороны. Ну ладно, теперь я могу рассказать своим внукам, что я обедал в Белом доме. Спасибо. Мне пора назад в посольство. Кстати, где, вы сказали, живет ваша сестра?

— В Портчестере, — ответил я.

— Портчестер. Это штат Нью-Йорк, да?

— Да, Нью-Йорк.

— У нее есть внуки?

— Три.

— А у меня четыре. Ладно, передайте ей от меня привет.

Ах, Ли, бедная Ли! Глаза генерала снова засверкали.

Да, бедная овдовевшая Ли! Скрученная артритом, вся поседевшая, выкуривающая в день по нескольку пачек сигарет «Кэмел» без фильтра, она живет в своем большом доме в Портчестере одна как перст, разве что мама «заскочит на огонек» на пару недель или месяцев или один из ее женатых сыновей закатится со своей женой и буйным выводком. Боже правый, как она была хороша, когда познакомилась с Моше Левом! Перед этим у нее была целая серия жутких ухажеров, я всех их помню — помню, как они выглядели, как танцевали, как курили свои сигареты или трубки, помню, как, приходя домой, я застигал их с Ли: они обнимались в холле, или на диване в гостиной, или… ладно, не важно, это все давно было и быльем поросло. Все они были сплошные шлемазелы: на что только Ли могла нарваться! Но хуже всех шлемазелов был Франк Файтельсон. Если бы не Файтельсон, Ли никогда не познакомилась бы с Моше Левом, а наше семейство не сделала бы гигантского и величественного шага вверх по социальной лестнице, переехав в Манхэттен.

Когда Ли окончила колледж Хантера, мама с папой, представляете себе, предложили ей деньги на поездку за границу. Но ей почему-то этого больше не хотелось. Она четыре года пыталась заарканить Франка Файтельсона, и теперь наконец-то казалось, что она прижала его к стене. Сначала он отнекивался тем, что прежде ему нужно кончить медицинский факультет, потом — тем, что у ординатора нет времени для жены, и, наконец, тем, что для того, чтобы жениться и содержать семью, ему необходимо сначала скопить деньги на рентгеновский аппарат. И тогда Ли, ничего не сказав родителям, предложила, что она возьмет деньги, предназначенные для ее поездки, и купит Файтельсону рентгеновский аппарат. Ха! Она пыталась обскакать стреляного воробья!

Мама всегда умела угадать, когда дело нечисто. Уже много лет она пыталась убедить Ли, что Файтельсон — это вовсе не доктор ее мечты. Наконец, когда, отказавшись от предложения Ли купить ему рентгеновский аппарат, Файтельсон снова ускользнул из ее силков, Ли с тяжелым сердцем позволила посадить себя на корабль, идущий в Европу. Забегая вперед, можно рассказать, что, когда год спустя она вернулась домой после встречи с Моше Левом, доктор Файтельсон приполз к ней на коленях; он ныл и скулил, он звонил ей по телефону среди ночи и в конце концов официально сделал ей брачное предложение, даже не прося ее купить ему рентгеновский аппарат. Несмотря на все его великодушные уступки, Ли сказала ему, чтобы он убирался с глаз домой, и, должно быть, это доставило ей огромное удовольствие.