Читаем без скачивания Delirium/Делириум - Лорен Оливер

— Нет, до субботы свободна. А что?

Я потираю ладонями плечи — задувающий в окно ветерок довольно прохладен; волоски на руках встают дыбом, ноги покрываются гусиной кожей. Вот и осень подступила...

— Нам надо встретиться завтра. Я... я кое-что тебе покажу.

Алекс вновь поворачивается ко мне лицом, и что это за лицо! Дикое, взбудораженное, глаза темны до черноты. Таким я никогда его не видела. Невольно отшатываюсь.

— Как! Ты мне ещё не всё показал? — Я неуклюже пытаюсь шутить, но вместо смеха из моего горла вырывается всхлип. «Ты пугаешь меня! — хочется мне сказать. — Мне страшно!» — Это что-то интересное? Хоть намекни, а?

Алекс глубоко вдыхает, но ничего не говорит. Я уже начинаю думать, что он оставит мой вопрос без ответа.

Но он наконец произносит:

— Лина, я думаю, твоя мать жива.

Глава 21

СВОБОДА — В СМИРЕНИИ; ПОКОЙ — В УЕДИНЕНИИ; СЧАСТЬЕ — В ОТРЕЧЕНИИ

Когда я была в четвёртом классе, нас повели на экскурсию в Склепы. Каждый младший школьник в обязательном порядке должен хотя бы раз посетить Склепы; таков один из пунктов правительственной программы борьбы с диссидентством и воспитания законопослушных граждан.

Единственное, что я вынесла из этой экскурсии — чувство бесконечного ужаса. Ещё смутно помнятся пронизывающий холод, потёки сырости и пятна плесени на почерневших бетонных стенах, тяжёлые, напичканные электроникой двери. Честно говоря, я думаю, что приложила все усилия, чтобы избавиться от неприятных воспоминаний. Вся цель этого увеселения для младших школьников состоит в том, чтобы запугать, травмировать их психику до такой степени, чтобы они потом всю жизнь ходили по струнке. Ну что ж, что касается нанесения травм, тут нашему правительству, похоже, нет равных.

Но что мне запомнилось очень хорошо — то, как я потом вышла в чудесный весенний день, под ясные солнечные лучи с непередаваемым чувством огромного облегчения. К нему примешивалась озадаченность, поскольку, как выяснилось, чтобы выйти из Склепов, нам, по сути, пришлось спуститься на первый этаж, пройдя несколько лестничных маршей! Всё время, пока мы путешествовали по внутренностям тюрьмы, даже когда взбирались по ступенькам, меня не покидало чувство, что мы где-то под землёй, закопались по крайней мере на несколько этажей вглубь. Там было так темно и тесно, стояло такое зловоние, что возникало чувство, будто тебя заживо похоронили в огромном гробу вместе с другими разлагающимися трупами. Ещё помню: как только мы выскочили на свежий воздух, Лиз Бильман ударилась в слёзы. Стояла и ревела, не обращая внимания на вьющуюся над её плечом бабочку. Мы все остолбенели: Лиз была не из неженок, скорее наоборот — сорви-голова, каких поискать. Не плакала, даже когда сломала на физкультуре лодыжку.

В тот день я поклялась, что никогда не вернусь в Склепы — ни под каким предлогом и ни по какой причине. Но на следующее после разговора с Алексом утро я здесь, у тюремных ворот — стою или хожу туда-сюда, обхватив рукой живот. Сегодня за завтраком я не смогла проглотить ни кусочка, только выпила кружку густой чёрной грязи, которую мой дядя величает словом «кофе». И напрасно — надо было съесть хоть что-нибудь; теперь желудочная кислота, кажется, так и разъедает мне внутренности.

Алекс опаздывает.

Небо плотно заволокли лиловые тучи — предвестники бури. Синоптики предсказали грозу — на то и похоже. За воротами, в конце недлинной мощёной дороги возвышается мрачное здание Склепов. На фоне пурпурного неба оно — само воплощение кошмара. С десяток крохотных окошек, похожих на немигающие паучьи глаза, разбросаны по всему фасаду. Перед самим зданием и между воротами — небольшой двор. В моём детстве, помнится, здесь был пышный луг, но сейчас это только газон, тщательно скошенный, с серыми проплешинами там и сям. И всё же эта живая зелень, с неимоверным трудом пробившаяся сквозь твёрдый грунт, как-то очень не к месту здесь, у страшного застенка, где, кажется, не должно быть ничего растущего и цветущего, где само солнце — непрошенный гость. Это край, грань, в этом месте нет времени, нет радости, нет жизни.

Собственно, «край», «грань» здесь можно понимать вполне буквально: Склепы вплотную примыкают к западной границе — их задняя стена выходит на реку Презумпскот, а дальше простираются Дебри. Электрическое (в некоторых местах) заграждение упирается одним концом прямо в заднюю стену Склепов и продолжается по другую сторону, а само здание служит чем-то вроде перемычки.

— Привет!

Алекс. Он шагает ко мне по тротуару; ветер, сегодня довольно прохладный, треплет его волосы. Надо было мне надеть что-нибудь потеплее лёгкой летней маечки. Алексу тоже холодно: вон, обхватил себя руками. Ещё бы: на нём лишь льняная форменная рубашка, которую он обязан носить, когда стоит вахту у лабораторий. На шее болтается на цепочке бейдж. Даже джинсы он надел не обычные, потёртые, а новенькие, хрустящие. Вся эта парадность — часть плана. Чтобы мы оба получили доступ в Склепы, ему необходимо убедить тюремное начальство, что мы здесь с официальной миссией. Одна радость — на нём всё те же стёртые кроссовки со шнурками цвета фиолетовых школьных чернил. Благодаря этому маленькому знакомому штришку находиться в этом месте хотя бы терпимо — можно сосредоточиться на чём-то привычном, почувствовать, что мой друг здесь, рядом, и у нас всё должно получиться. Крошечный проблеск чего-то родного, привычного в мире, который вдруг изменился до неузнаваемости.

— Извини, я опоздал, — говорит он, останавливаясь в нескольких шагах от меня. В его глазах я различаю беспокойство, хотя ему удаётся сохранить на лице невозмутимое выражение. По двору непрерывно наворачивает круги охрана, целый наряд стоит сразу же за воротами. Здесь не место для проявления нежных чувств.

— Ничего страшного. — Мой голос срывается. Ещё как страшно. Кажется, у меня лихорадка. С самого разговора накануне моя голова непрерывно кружится, а всё тело то горит в огне, то дрожит от холода. Мозги — и те ворочаются с трудом. Просто чудо, что я вообще сумела вырваться из дому.

Ещё чудо, что я не забыла напялить брюки, двойное чудо, что не прибежала в тапках, в последний момент вспомнив, что надо бы влезть в туфли.

«Мама может быть жива! Мама может быть жива!» Такова единственная мысль, занимающая весь мой ум, для других разумных мыслей в нём места не осталось.

— Ты готова? — Он старается говорить ровно и бесстрастно на случай, если наш разговор дойдёт до ушей сторожей, но я угадываю еле заметную нотку волнения в его голосе.