Читаем без скачивания Волшебный корабль - Робин Хобб

Одна беда — жрецу Са не пристало носить нечто подобное. И отец, надо думать, заранее знал, что именно ответит ему сын. Но он продолжал тепло и дружески улыбаться, протягивая серьгу:

— Это тебе, сынок. Носи с гордостью.

«Правду. Только правду, — сказал себе Уинтроу. — Без горечи и обиды. Вежливо. Почтительно…»

— Благодарю. Но мне не нужен этот редкостный шанс, о котором ты говоришь. И ты, конечно, знаешь, что я ни за что не стану искажать свой телесный облик дыркой в ухе для ношения этой серьги. Я хочу быть жрецом Са. Я верю, что это и есть мое истинное призвание. Я знаю, тебе кажется, что ты предлагаешь мне очень…

— Заткнись! — В голосе отца был не только гнев, в нем угадывалась еще и обида. — Заткнись, говорю!

Мальчик крепко сжал зубы и заставил себя опустить глаза в стол. А отец продолжал:

— Я что угодно готов выслушать от тебя, кроме этого лицемерного лепета про Са и про твое жречество. Ну, скажи что ненавидишь меня, что у тебя спина трещит от непосильной работы… и я буду знать, что сумею переубедить тебя. Но когда ты прячешься за этой своей священнической лабудой… Или ты, может, боишься? Боишься, что тебе ухо проткнут? Боишься новой неизведанной жизни?…

Кажется, он был близок к отчаянию. И готов был ухватиться за любой способ переманить Уинтроу на свою сторону.

— Я не боюсь. Я просто этого не хочу. Почему ты не предложишь то же самое человеку, который просто жаждет этим заняться? — тихо ответил Уинтроу. — Почему ты не предложишь этого Альтии?

Глаза отца засверкали, точно синие камни. Он наставил на Уинтроу палец так, словно это было оружие.

— Все просто! Она баба! А ты, чтоб тебя, когда-нибудь станешь мужчиной! Мне блевать хотелось все эти годы, покуда Ефрон Вестрит таскал за собой дочь, обращаясь с ней так, словно она была ему сыном. И после всего ты возвращаешься ко мне и стоишь передо мной в этих своих коричневых юбках! С елейным голоском и телом как кисель. И тогда я поневоле себя спросил — а я-то чем лучше Ефрона? Вот передо мной стоит мой сын. И гораздо больше смахивает на бабу, чем Альтия. И я понял, что настало-таки время навести порядок в этой семье!

— Ты рассуждаешь как калсидиец, — заметил Уинтроу. — Я слышал, с женщинами там считаются чуть больше, чем с невольниками. Наверное, это оттого, что у них издавна было рабство. Если ты вправду веришь, что другой человек может быть у тебя в собственности, — еще шаг, и ты начнешь считать своей собственностью и дочь, и жену. И заставишь их жить так, чтобы тебе было удобно. Но здесь, в Джамелии и Удачном, привыкли гордиться деяниями наших женщин Я ведь изучал исторические хроники… Вспомни сатрапессу Мэловду, двадцать лет правившую без супруга, — ведь именно ей мы обязаны установлением Прав Личности и Собственности, на коих зиждется вся наша законность. А наша религия? Мы, мужчины, почитаем Са как Всеотца, тогда как женщины видят в Са Великую Мать, но Са от этого не меняется! «Только Союз может породить Продолжение». Так гласит самый первый помысел Са. Лишь в течение последних нескольких поколений мы принялись разделять целое на две половины, и…

— Я тебя сюда вызвал не затем, чтобы слушать жреческую болтологию! — оборвал его Кайл. Он поднялся, с такой силой толкнув стол, что тот неминуемо опрокинулся бы, не будь он намертво привинчен к полу каюты. Широким шагом он обошел кругом комнаты. — Возможно, ты не помнишь ее, но твоя бабка, моя мать, была из Калсиды. И, верно, она вела себя так, как надлежит женщине, а мой отец поступал как мужчина. И я не нахожу, чтобы подобное воспитание меня хоть как-то испортило. Ты на своих бабку и мать лучше посмотри. Они что, выглядят счастливыми и довольными? Они обременены кучей обязанностей и вынуждены все время принимать решения, неизбежно сталкиваясь при этом со всей жестокостью мира. Им приходится иметь дело со всяческими мерзавцами, они без конца переживают о каких-то счетах и долгах, не отданных вовремя. Не такую жизнь я когда-то пообещал твоей матери, Уинтроу, и твоей сестре! И я не хочу, чтобы твоя мать до срока состарилась под грузом забот, как твоя бабка со стороны Вестритов. Покуда я еще мужчина — такому не бывать. И покуда я в силах сделать мужика из тебя, чтобы ты наследовал мне и в свой черед воспринял обязанности главы этой семьи!

Вернувшись, Кайл Хэвен крепко хлопнул ладонью по столешнице и резко кивнул головой — ни дать ни взять припечатал судьбу всего семейства.

Уинтроу молчал. Просто глядел на отца и мысленно пытался найти хоть что-нибудь, что было у них общего, хоть какое-то основание для взаимного понимания. Пытался… и не мог. При всем их кровном родстве этот человек был ему совершенно чужим. Все, во что свято верил Кайл Хэвен, было полностью противоположно жизненным установлениям его сына. Попытки хоть как-то достучаться до него были вполне безнадежны. В конце концов Уинтроу тихо проговорил:

— Са учит нас: никто не властен предначертывать ближнему своему его жизненный путь. И даже если ты закуешь в кандалы его плоть и запретишь высказывать мысли, хотя бы и вырвав язык — душу его удержать ты все равно не сумеешь.

Какой-то миг отец просто смотрел на него… «И тоже видит перед собой чужака», — подумал Уинтроу.

— Ты трус, — хрипло выговорил Кайл. — Паскудный трус.

Он шагнул мимо Уинтроу, и тому понадобилась вся его выдержка, чтобы от испуга не съежиться на стуле. Но Кайл всего лишь распахнул дверь каюты и взревел во все горло, призывая Торка. Тот появился настолько стремительно, что Уинтроу понял — шлялся небось где-то поблизости, а может, даже подслушивал. Что до Кайла Хэвена, он то ли этого не заметил, то ли внимания не обратил.

— Отведи юнгу обратно в рундук! — резким голосом приказал Торку отец. — И в дальнейшем наблюдай за ним пристально. Пусть до отплытия выучит все свои обязанности, и выучит хорошенько! И чтобы на глаза мне он больше не попадался!..

Эта последняя фраза была исполнена очень глубокого чувства. Так, словно на капитана Хэвена ополчился весь мир.

Торк мотнул головой, и Уинтроу, молча поднявшись, вышел следом за ним. Он разглядел ухмылочку на роже Торка, и сердце у него упало. Он понял: отец только что отдал его мерзавцу на растерзание. И тот это знал.

Он беспощадно подгонял Уинтроу, ведя его обратно в узилище, а внутрь через порог буквально швырнул — мальчик едва успел нагнуть голову в низкой двери. Он едва не упал, споткнувшись. Кажется, Торк еще отпустил какое-то ядовитое замечание прежде, чем с треском захлопнуть дверь, но Уинтроу не расслышал. Отчаяние было бездонным. Но вот снаружи лязгнул грубый засов, и юный жрец понял: по крайней мере на последующие шесть часов его оставят в покое.

Торк ему не оставил даже свечи. Уинтроу пробирался ощупью по стене, пока его пальцы не ткнулись в сетку гамака. Он неловко забрался в него и попытался устроиться поудобней. Все тело слишком болело, но наконец он вытянулся и замер. Корабль едва заметно покачивался на тихих волнах, приглушенные звуки едва достигали канатного рундука… Уинтроу зевнул, едва не вывихнув челюсть. Непосильная работа, потом плотный ужин… владевшие им гнев и отчаяние постепенно начали отдаляться. По долгой привычке он начал готовить дух и тело ко сну. Следовало одну за другой потянуть и расслабить все большие и малые мышцы тела, приводя их в гармонию и порядок… насколько позволял жесткий гамак.

Умственные упражнения были труднее. Когда его только привезли в монастырь, ему был преподан очень простой ритуал, называвшийся Ежедневным Прощением. Он был доступен даже младенцу. Все, что требовалось, — это мысленно пересмотреть события дня и отделаться ото всего, что причиняло боль: скверное должно покоиться в прошлом. Запоминать следовало лишь успешно выученные уроки и светлые моменты прозрения.

Потом, по мере продвижения по пути Са, Ежедневное Прощение усложнялось. Нужно было уметь приводить день в равновесие: осознавать ответственность за те или иные поступки и учиться на приобретаемом опыте, не отягощая себя сожалениями и вековечной виной… Было похоже, что сегодня должным образом провести ритуал Уинтроу не удастся.

Странно… Как просто было любить путь Са и заниматься медитацией в тиши упорядоченных дней монастырского быта! Там, за толстыми каменными стенами, был так очевиден глубинный смысл мироздания. Как легко было всматриваться оттуда в жизни пахарей и пастухов и неизбежно обнаруживать, сколь многие из своих несчастий они накликали на себя сами!.. А вот теперь Уинтроу оказался в самой гуще, в самой круговерти суетной мирской жизни.

И, отнюдь не утратив способности к постижению ее законов, был слишком придавлен усталостью, чтобы как следует поразмыслить и прикинуть, что можно изменить. Что бы он ни предпринимал, клубок лишь еще больше запутывался…

— И я не знаю, как с этим быть, — тихо произнес он в темноту. Он горевал, как покинутое дитя. И беспомощно гадал, скучает ли по нему хоть кто-нибудь из его прежних наставников…