Читаем без скачивания Грани русского раскола - Александр Пыжиков

Осознание этого факта актуализировало тревожные размышления о будущем российской деревни. Многие заговорили об анархии крестьянской жизни, погрузившейся в общинное болото, как о свершившемся вопиющем факте. Наибольшее беспокойство при этом вызывал вопрос о собственности, а точнее то, как он был решен творцами освободительной реформы 1861 года. Князь А.А. Бобринский в одной из записок начала 80-х подчеркивал:

«Суть дела в том, что царствование покойного императора основало в России две собственности: собственность частную и собственность общинную и, породив вражду между этими двумя видами собственности, сочло нужным опираться на собственность общинную или социалистическую»[1046].

Данный вывод неизменно развивался и аналогичными экспертными оценками. Вот, например, одна из них, принадлежавшая А.П. Никольскому – будущему Главноуправляющему землеустройством и земледелием в правительстве С.Ю. Витте:

«...В нашем отечестве образовалось два совершенно обособленных мира, которые живут бок о бок, входят между собой в разнообразные сношения, но живут каждый по-своему. Ничего подобного не представляет ни одна цивилизованная страна. Везде есть различия имущественные, классовые, везде есть известный антагонизм, но чтобы какой-нибудь отдельный класс общества имел другие гражданские законы, чем все остальные... такого нет нигде, и у нас этого тоже не было ни до крепостного права, ни даже во время крепостного права, гражданский оборот крепостных крестьян нормировался главным образом волею помещика, который жил в общем законе... а нынешний крестьянский коллективизм... будто бы воплощение исконно русских начал, есть создание пореформенной эпохи»[1047].

Здесь обращает на себя внимание четкое осознание раздвоенности российской действительности. Конечно, это не было секретом и ранее, однако в данном случае речь идет о различии двух социумов, связанным с восприятием собственности, а не с этнографическими и культурными особенностями. Заметим, что в обоих приведенных выше мнениях своеобразие собственнических отношений трактуется как следствие пореформенного развития, не более того. Говоря иначе, те метаморфозы, которые деформировали создание гражданской общественной ткани, произошли как будто именно в это время; причем непосредственно по инициативе правительства, а точнее отдельных его членов. Однако правительственные реформы 1861 года, не смотря на всю свою огромную значимость, не являлись и не могли являться отправной точкой процессов, во власти которых оказалась русская деревня. На самом деле возникновению пореформенных реалий предшествовал долгий путь, и отмена крепостного права послужила лишь катализатором для структурирования крестьянского социума, который уже давно обособленно существовал в лоне империи. Помещичью опеку в данном случае явно не следует воспринимать как единственный регулирующий фактор многогранной сельской жизни. Неужели юридически-правовой аспект крепостного состояния, о котором пишет А.П. Никольский, можно считать достаточным для того, чтобы говорить о целостности социального организма, который затем был разрушен авторами освободительной реформы?!

По нашему мнению, общественный разлом, произошедший с Россией и так беспокоивший вышеназванных авторов, не может обосновываться исключительно каким-либо конкретным экономическим событием, пусть даже таким значимым, как демонтаж крепостничества. Недостаточны будут для этого ни социальные, ни культурные факторы, чаще других обсуждаемые в научной литературе. Их в обязательном порядке нужно дополнить не менее глубокими конфессиональными причинами: расколе на сторонников патриарха Никона и приверженцев старого обряда, разбившихся на многочисленные толки. Именно религиозная сердцевина определяла экономический, социальный и культурный фактор этих общественных слоев, а никак не наоборот. Весь жизненный уклад каждой из этих конфессиональных общностей держался на религиозных опорах, идейное влияние которых во многом и определило социально-экономическое лицо двух разошедшихся ветвей православия. Вот в этом смысле можно сказать, что правительство, но только не императора Александра II, а царя Алексея Михайловича положило начало разъединению страны, приведшим к формированию различных социумов. Именно с тех пор их бытие – и победителей-никониан и побежденных-раскольников – стало протекать в параллельных мирах, редко пересекающихся между собой. Отмена крепостного права и устранение помещичьей опеки сделало намного более явной действительность (во всех смыслах), в которой находилось русское крестьянство, взращенное на раскольничьей религиозноидейной ниве. Но эта сторона мало привлекала просвещенные умы. С 80-х годов XIX века религиозная составляющая уже не принималась во внимание (разве только в рамках этнографических исследований); ее изредка фиксировали лишь русские литераторы. Как было подмечено одним из них, для правящего класса народ-варвар является и одноплеменным, и одноязычным, и «даже единоверным, хотя между их христианством и нашим – пропасть»[1048]. А вот, например, программы российских университетов и научных обществ, переполненные планами по исследованию крестьянства, не включали ни одного параграфа по изучению старообрядчества и его значения в жизни народных масс[1049].

Между тем свидетельства тех, кто вышел из народных низов, неизменно указывали на раскольничью принадлежность русской деревни. Обратимся, например, к интересным воспоминаниям московского купца 2-ой гильдии Н.М. Чукмалдинова, родившегося в крестьянской семье близ Тюмени. Он писал, что в его родном селе Кулаковка большинство населения принадлежали к федосеевскому и филлиповскому согласию: хотя по церковным записям подавляющее большинство числилось православным. Сам Чукмолдинов обучался грамоте у одного филлиповского наставника, к которому его отвели родители[1050]. Церковные обряды (крещение, венчание и т.д. ) вся эта якобы синодальная паства исполняла только в случаях, когда никак не получалось от них уклониться: в реальной же жизни влияние местного духовенства на жителей оставалось практически незаметным. Для священников РПЦ все старообрядцы, значившиеся православными, составляли доходную статью, время от времени оплачивавшие пасторские номинальные труды[1051]. А вот еще свидетельства о конфессиональной обстановке в крестьянских низах. Например, записи писателя Н.П. Белдыцкого, сделанные им в 80-х годы XIX века в Чердынском уезде Пермской губернии. В ходе поездки по ряду волостей автор беседовал с одним из местных сельских священников о. Дмитрием. Тот жаловался на слишком неприязненное отношение со стороны местного населения, которое в действительности оказалось в основном приверженцем беспоповского раскола. Церковь здесь посещается неохотно: «стоят без всякого благоговения, а потом смеются». Таинств не признают, к священникам относятся непочтительно, считая их слугами антихриста. На вопрос – что же у них за вера? – отвечают: их вера христианская – лучше церковной[1052]. Схожая ситуация наблюдалась и в Ковровском уезде Владимирской губернии. С середины 60-х годов в этой местности по метрическим книгам значилось только 284 старообрядца. И современные исследователи соответственно оперируют в своих трудах названной цифрой[1053]. Однако по признаниям епархиальных священников Ковровского уезда:

«прихожане вообще тут ревнители мнимой старины и не смотря на пастырские увещевания они все знаменуют себя двуперстным перстосложением»[1054].

То есть проблема соотношения официальной статистики и реального положения дел стоит здесь не менее остро.

«Русские ведомости» публиковали интересные наблюдения о раскольниках на Вятке. Автор статей описывал типичную ситуацию в одном из приходов Вятской губернии. В этой конкретной территории насчитывалось 5617 душ, из них раскольников по метрическим книгам значилось всего лишь 78 человек. Однако, как выяснилось, настоящими православными являлось менее 15% населения, да и те по признаниям местного духовенства «очень ненадежны»[1055]. Основная масса же принадлежала к различным беспоповским толкам, одни именуют себя «даниловцами», некоторые «федосеевцами», другие «игнатьевцами». Причем в их взглядах религиозные воззрения старообрядчества перемешаны самым оригинальным образом с элементами суевериями. Объединяющим началом у всех выступает неприятие священства господствующей церкви, богослужебные обряды заменены простыми молитвами и чтением книг, причем наставники должны делать соответствующие разъяснения[1056]. Кстати, наставником может быть всякий, кто обладает знаниями: он избирается общим собранием. Расколоучителя в повседневной жизни занимают место приходского попа, проводят свои крестины младенцев, хоронят умерших и совершают браки: они пользуются большим уважением, а потому что легко находят общий язык со всеми крестьянами. Раскольники высоко чтут государя, но к ближайшему начальству относятся в высшей степени скептически, даже враждебно, величают власти «кровопийцами», «живодерами», «антихристовым семенем» и т.д.[1057]