Читаем без скачивания Русский диверсант - Сергей Михеенков

— Что, страшно?

Воронцов ничего не ответил. Гридякин снова закурил:

— Может, трибунал. А может, и так оформят. Приказом по армии. Полк срочно формирует штрафную роту. Приказ такой пришел. Из штаба дивизии. Участок боевых действий, как видишь, у нас трудный. Самое место, чтобы кровью искупить… Сформируют из вас отдельную штрафроту, выдадут оружие и — вперед! Кому на месяц, кому на два, а кому и на все три.

Глава тридцать третья

В маленький городок у подножия Альп в середине зимы начали приезжать в отпуска выжившие под Сталинградом сыновья и мужья тех, кто все эти месяцы с тревогой читал берлинские газеты. В один из дней у дома госпожи Бальк остановился почтальон. Он поставил у чугунной решетки свой велосипед, поправил фуражку, порылся в сумке, перекинутой через плечо, и поднялся по широким ступеням, вытесанным из местного камня, к парадной.

Шура тем временем выгребала из нижнего подтопка большой изразцовой печи золу. Она услышала, как охнула госпожа Бальк, как зазвенела упавшая на пол тарелка. Хозяйка утром принимала каких-то гостей из соседнего городка, должно быть, родственников мужа. Долго сидела с ними в комнате. И Шура, носившая им кофейный напиток на красивом фарфоровом подносе, слышала, о чем они разговаривали. Снова о Сталинграде. Кто-то из женщин всплакнул. Немецкий, на котором разговаривали здешние жители, сильно отличался от того, который она изучала в школе. Но вскоре она начала понимать и этот диалект и даже изредка отвечать требовательной хозяйке какой-нибудь короткой фразой. Однажды, когда госпожа Бальк пребывала в хорошем расположении духа, что случалось очень редко, особенно по отношению к остарбайтерам, она сказала Шуре, что у нее прекрасное, вполне берлинское произношение. Легкая улыбка вздрогнула в уголке ее тонких, всегда плотно сомкнутых губ.

— У меня в школе была хорошая учительница, — по-немецки ответила Шура. — Она немка.

— Как ее имя?

— Роза Соломоновна Гинзбург.

Улыбка исчезла в уголке еще плотнее сжатых губ госпожи Бальк.

Гости говорили о том, что большая армия немцев попала в окружение на Волге, то ли близ Сталинграда, то ли в самом городе. В берлинских газетах, которыми госпожа Бальк разрешала растапливать печи, говорилось о том, что Сталинград взят доблестными войсками генерала Паулюса. Печатался портрет генерала — человек, одетый в кожаное пальто и офицерскую фуражку, улыбался. Лицо его не было грозным, как большинство портретов немецких генералов, которые она видела в газетах. Этот генерал был похож на учителя математики Ивана Севастьяновича. Иван Севастьянович был не местный. Он приезжал к ним в Прудки из райцентра и жил на квартире через три дома. На фронт их учитель ушел вместе с отцом Шуры. В один день. В газете рядом с портретом генерала печаталось изображение немецкой медали за взятие Сталинграда.

А теперь Шура вдруг узнала, что все это — неправда. Сталинград не взят. То же самое год назад немцы говорили о Москве. А потом оказалось, что в Москву их не пустили. Более того, именно там их здорово побили.

Иногда над их промозглым городком высоко в небе пролетали самолеты. Сережа сказал, что это союзники, американцы. Они бомбят немецкие города и корабли где-то далеко, на юге. Там тоже идет война. Иногда выстрелы слышались и в горах. Там прятались партизаны и русские военнопленные, бежавшие из лагеря. Но однажды по главной улице городка прогнали небольшую группу людей в изорванной одежде. Они были избиты и едва передвигали ноги. Вели их со стороны гор! Прохожие смотрели на них с ненавистью и шептали вслед им: «Партизаны. Русские скоты. Спелись с лягушатниками… Союзники…» Вечером, в бараке, перед отбоем, начальник лагеря, в котором жили рабочие-остовцы, объявил им через переводчика:

— Германия — страна высокой культуры, порядка и дисциплины. И всякое неповиновение строго наказывает. Сегодня были пойманы те, кто неделю назад бежал из мужского лагеря в горы, к партизанам. Они думали, что мы их уже не найдем. Но мы их нашли. Все они, а также французские террористы, схвачены и сегодня вечером расстреляны. То же будет с каждым из вас, кто посмеет нарушить внутренний распорядок лагеря. То же самое будет с каждым из вас, кто посмеет ослушаться своих хозяев. То же самое будет с теми, кто посмеет плохо работать и кто будет уличен в воровстве!

А утром, когда они шли на работу, к ним подбежал Сережа и сказал, что ночью из тюрьмы бежали двое партизан, приговоренных к казни. Один француз, а второй русский. Мужской барак примыкал к бараку, в котором жили пленные французы. Они-то и сообщили о побеге.

В первый же день их разделили на группы. Мужскую группу сразу же погнали на окраину городка. Там, у самой реки, были построены щитовые домики. Женщин привели к длинному кирпичному бараку. Объявили, что сейчас на них оформят документы, что каждая из них должна назвать свою фамилию, национальность, возраст. Затем их сфотографируют и снимут отпечатки пальцев. В бараке командовали полицейские и женщины в военной форме. Женщины в руках держали палки, которые время от времени пускали в ход.

— Ой, Шурочка, куда мы попали… — шептала Ганька, в ужасе оглядываясь на полицейских. — Как скот нас гоняют…

На них завели карточки. Потом полицейские принесли бачки с баландой и хлеб. Вечером погнали в баню. А после бани, не разрешая одеться, выстроили в коридоре и приказали сдать одежду на дезинфекцию. После этого вновь построили и объявили, что сейчас все вновь прибывшие будут подвергнуты медицинскому осмотру. Осмотр проводили грубо. Несколько врачей. Женщины-полицейские им помогали. У входной двери стояла старшая — в черной форме с белыми рунами СС в петлицах.

Девушки по очереди подходили к столам, за которыми сидели врачи. Те тщательно осматривали каждую.

Шура хорошо понимала, о чем разговаривали врачи, их реплики.

— Бог мой, среди них одни девственницы! — сказала одна.

— Радуйся, Эльза, теперь ты уверена, что твой Рудольф действительно верен тебе.

— Рудольф не на Восточном фронте.

— А где же, в Африке? Или в Нормандии? Девушки из Нормандии, я уверена, выглядели бы иначе…

— Нет, он в Африке.

— О, тогда тебе снова не повезло! Женщины побережья очень страстные. Не чета этим вялым славянкам.

Немки смеялись.

В углу комнаты, за ширмой, стояло гинекологическое кресло. Шура и Ганька с ужасом смотрели на него. «Не бойтесь, девочки, ничего плохого они вам не сделают. Только осмотрят. Так надо», — шепнула им стоявшая рядом женщина, видя, что одна из полицейских уже направилась к ним, постукивая палкой по каблуку сапога, начищенного до зеркального блеска.

Вечером их привели в спальный барак. Кровати стояли в два яруса. Ганьке досталась верхняя койка, Шуре нижняя. Утром им вернули одежду. От нее пахло тем же, чем пахло в блиндажах возле Прудков после того, как оттуда убрались немецкие артиллеристы. Снова чем-то покормили, так что Шура даже не запомнила, что ела. Все происходящее она воспринимала как в бреду. Раздалась команда: «Raus!» Все хлынули к дверям. Полицейские построили их в одну шеренгу. Сличили с карточками. Погнали по улице к центру городка, мимо высокого остроконечного здания ратуши. «Arbeitsamt», — прочитала Шура готические буквы вывески над входом в здание. Здесь их уже ждали одетые в штатское пожилые немцы. Они по очереди проходили вдоль шеренги, оценивающе осматривали ее, иногда останавливались, цокали языками, хмурились, улыбались. Некоторых тут же уводили, вручив немцам в штатском их карточки. Шеренга у стены становилась все короче. Крайних справа и слева сгоняли к середине. Правда, до палок здесь дело не доходило. Как только из середины выпадали двое-трое остовцев, их места тут же заполнялись оставшимися.

Шура тут же вспомнила, как однажды в колхоз приехали цыгане и, сговорившись с председателем о покупке жеребца, осматривали табун. Нечто похожее она видела и теперь. Только тогда и цыгане, и председатель смотрели на жеребца иначе.

Напротив Ганьки и Шуры остановилась женщина лет сорока пяти и указала на них тростью зонтика:

— Diese, diese… und diese.

Это была госпожа Бальк, владелица небольшой кожевенной мастерской и загородной крестьянской усадьбы с небольшой фермой, доставшейся ей от родителей. Полицейские тут же выдернули из шеренги Сашу, Ганьку и ту самую женщину, которая ехала с ними в вагоне и потом всегда старалась держаться где-нибудь рядом. Женщину звали Зоей.

Первый месяц они работали за городом. Bauernhof — крестьянская усадьба оказалась довольно обширным поместьем, в центре которого стоял двухэтажный кирпичный дом, мрачный, как средневековый замок. В нем хозяйничал хромой Verwalter — управляющий Herr Gals. Гальс оказался человеком требовательным, дотошным, но не злым. И в первый же день он заставил кухарку приготовить наваристый вкусный суп, так что девушки, изголодавшиеся за долгую и изнурительную дорогу, присаживались к кастрюле несколько раз. Затем господин Гальс установил строгий распорядок, и на кухню их звали всего дважды. Но это была хорошая еда, в которой было даже мясо. Иногда на ферме появлялась сама Die Wirtin — хозяйка. И тогда они бегали бегом, выполняя ту или иную работу. Так приказывал Гальс. Фрау Бальк не разговаривала с ними даже тогда, когда ей что-нибудь не нравилось. Громко звала своего Verwalter и коротко отчитывала его за то или иное упущение. Она даже не смотрела в их сторону.