Читаем без скачивания Литерный эшелон - Андрей Марченко

Все, решено: это будет его последнее дело.

Принесли заказанное пиво: запотевшую кружку, по которой стекала словно слеза капля воды.

Пиво пришлось ждать долго: народец сей, видимо славился нерасторопностью и необязательностью.

Конрад Афанасьевич взглянул на брегет, будто собираясь вычислить, насколько задержался здешний официант. Но вот беда: время он не засекал.

Лещинский принялся подводить стрелки часов: эти путешествия из страны в страну, из одного часового пояса в другой совершенно сбивали с толку. Сейчас в Москве, верно, уже спят…

Убрав брегет, стал пить пиво без опаски: с такой-то жарой алкоголь выгонит за полчаса. Пиво приятно охладило: крупными градинами выступил пот, стало не так жарко, легче дышалось…

За иностранцем в кафе наблюдали с вялым интересом: люди в европейском костюме здесь, в этом квартале были нередки: мелкие американские коммерсанты, английские моряки с кораблей военных и торговых заходили сюда чуть не каждый день. Ранее частенько можно было наблюдать германцев, но сейчас в этих водах появляться им стало опасно.

Народа в кафе было мало: за стойкой со смазливой разносчицей о чем-то латиноамериканском беседовал владелец заведения. Двое английских моряков в уголке скучно тянули пиво, сверяясь с хронометром: далеко ли до вечера, не пора ли перейти на что-то покрепче.

У самого выхода густозагоревший мужчина лет пятидесяти одиноко пил кофе. От чашки проистекал поистине божественный аромат, шел пар… Но пить кипяток при этакой жаре? Нет, этого Лещинский решительно не понимал.

Мужчина был колоритен. Вопреки мнению Кондарада Афаньевича о поджарости латиноамериканцев, этот был плотным и весил никак не менее семи пудов. Лицо украшали пышные усы, через щеку тянулся застаревший шрам. Одет он был в парусиновые штаны и цветастую рубашку. На ногах сандалии на босу ногу. Волосы были заправлены под платок, на поясе висело мачете – не разберешь, на что более оно похоже: не то на саблю, не то на нож.

Это делало латиноамериканца похожим на карибского флибустьера с замечательных картин Говарда Пайла. Впрочем, на здешнего Лещинский бросил лишь один скользящий взгляд: тут люди, что порох. Слова не скажешь, но начнешь разглядывать, оскорбятся, начнут в нервном припадке махать мачете. Заныла рана на руке.

«Флибустьер» же поступал невзаимно: смотрел на русского не то чтоб во все глаза, но вдумчиво и внимательно. Раз их взгляды пересеклись, но и тут Конрад Афанасьевич не выдержал, отвел глаза.

Лещинский еще раз отщелкнул крышку брегета, посмотрел на циферблат. Так обычно смотрят люди, у которых еще есть время, но не то чтоб много. В их взгляде скользит раздумье: не пора ли выходить или же не пропустить ли еще кружечку пива.

Не пропустить!

Лещинский нахлобучил котелок, доселе лежавший на столе, засобирался. Поспешил к двери, около нее отвесил учтивый, но незамеченный поклон хозяину заведенья и, пускай подавиться, «флибустьеру». Тот от проявленной вежливости ничуть не изменился – ни один мускул не дрогнул на загорелом лице. Ну, зато и не зарезал – и то хорошо.

И тут едва не случился пренеприятный конфуз – на апельсиновой, оброненной кем-то из посетителей, корочке Конрад Афанасьевич поскользнулся и чуть не упал.

– Пся крев! – теряя равновесие, ругнулся Лещинский на родном, почти забытом языке.

Одной рукой успел придержать шляпу, второй – часто замахал у носа «флибустьера».

Но не упал. А, встав твердо на ноги, вышел из заведения, отправился к набережной.

На улице себя подумал: это же сколько языков он знает: русский, польский – родные. Украинский, французский – свободно. Английский, финский – с ошибками, но довольно прилично, мог понять, о чем говорят. Немецкий… Немецкий – хуже. Еще можно вспомнить латынь, изученную в гимназии, но в ней Конрад Афанасьевич не практиковался лет тридцать с лишним – все собеседники вышли.

Через полминуты «флибустьер» тоже поднялся, крикнул владельцу заведения:

– Gracias!

Тот кивнул, не прекращая разглядывать милое личико разносчицы.

По набережной Лещинский шел средним шагом, с любопытством, но без нахальства рассматривая здешних дамочек.

Здесь все было пропитано латиноамериканским, игривым нравом. Даже река будто танцевала танго: ее русло склонялось то влево, то вправо. Набережная для удовольствия почтенной публики повторяла изгибы реки. Для людей, спешащих по делу, имелись простые прямые проспекты.

По одному «флибустьер» легко обошел Конрада Афанасьевича.

Долгий день катился к закату.

Закончив гулять, с опустевшей набережной отправился в сторону порта, и когда шагнул в одну узкую улочку, из тени вышел давешний «флибустьер». Его рука лежала на рукояти мачете.

– What's? What's happening? – воскликнул Лещинский.

«Флибустьер» улыбнулся. Из-за шрама улыбка вышла кривоватой.

– Дзень добрый… – ответил флибустьер.

– Кхе-кхе… Крепка, зараза. Что это за дрянь?

– Это самбука, – пояснил «флибустьер». – Вроде нашей анисовой. Гадость, конечно, но привыкаешь. Ну, за встречу!

Выпили, закусили порезанным ломтиком апельсина.

Говорили на русском: Лещинский заметил, что польский он изрядно подзабыл. Но собеседник был не прочь поговорить и на русском:

– Дон Лео…– представился флибустьер. – Или, ежели угодно, Лешек.

– Конрад, – представился Лещинский, умолчав о своем отчестве.

К чему упоминать, что дед настолько русифицировался, что единственному сыну дал среднерусское имя. Выпили еще раз по старому русскому обычаю, на брудершафт.

– Весьма приятно. Как я соскучился за родными, за земляками.

– А вы стали бразильцем еще похлеще бразильцев…

– Пришлось… А что вас сюда занесло?..

– Коммерция. Гляжу, во что вложить деньги. Вот, рассуждаю, что лучше: зерно или лес…

– Нет-нет… Я уже нашел: каучук. Европе он нужен все больше и больше, спрос только будет расти. Я сам этим делом занимаюсь. Ежели вы серьезно – возьму в долю. Всегда лучше иметь компаньона, нежели конкурента. Будете наездами?

– Нет, желаю переселиться… Покончить со своим холостяцким положеньецем… Только опасаюсь, что девки тут ветрены. Как увижу, во что они одеваются… Кхе-кхе… Это же бесстыдство. У нас, в Петербурге или в Москве, такие одеяния непозволительны!

– Уверяю вас – тут все больше католички, у них строгое воспитание… А что одеты – так ведь климат совсем не варшавский… Матка-Боска! Какая же жара! – проговорил Лешек, подойдя к окну.

После присел в кресло за своим огромным столом, откинулся на спинку кресла.

– А вы прям креолом стали. Еще ваш ножичек… Позвольте полюбопытствовать?..

Лешек улыбнулся своей кривоватой улыбкой и протянул мачете. С полупоклоном Конрад принял его.

«Правша», – совершенно справедливо заключил флибустьер-поляк. Под столом у него хранился револьвер огромного американского 50-го калибра. И сейчас, через столешницу, Лешек целился в гостя. Сделает тот неверный шаг, и пули разнесут человека вдребезги, словно фарфоровую вазу.

Конрад такого шага не сделал. Он помахал оружием в изрядном отдалении от нового друга, разогрел и размял руки. Решил: оружие преинтереснейшее, но непривычное. Так что лучше по старинке.

Мачете он вернул с легким поклоном. Как водится, опасное оружие подал рукоятью от себя. Лешек принял мачете, и незаметно вернул револьвер в потайную кобуру. Холодное оружие, впрочем, оставил тут же, на столе.

– Вы сказали, «в Петербурге»… – осторожно спросил Лешек. – Вы отбыли оттуда до войны?..

– Был несколько лет назад… Да, еще до войны. Все больше колесю по миру. Владивосток, Иокогама… Мне понравилось в Новом Орлеане. Чрезвычайно музыкальный город. Стрит-бэнды, марш-бэнды! О, я бы хотел консервировать эту музыку и экспортировать ее в Россию. К сожалению, граммофонные пластинки не передают этого музыкального чуда.

В голове зазвучал недавно услышанный регтайм. И рука Лещинского запорхала, словно дирижировала незримым оркестром в своей голове.

«…Нет, – подумал Лещинский. – Не вполне. Рука не восстановилась. Придется опять одной левой».

Правой рукой Конрад Афанасьевич изобразил какой-то невообразимый знак. Лешек или Дон Лео проследил за ним со всем вниманием. Но из рукава левой руки возникла финка – совсем маленькая, крошечная рядом с мачете. Возникла, взрезала воздух…

…И горло дона Лео.

Он хотел закричать, но вместо того из горла вырвался хрип, воздух, смешанный с кровью. Да и кто его услышит? Супруга уехала в провинцию, слуги по поводу праздника отпущены.

– Вы, верно, знаете, за что я вас убиваю, – вещал Лещинский. – Вы были приговорены в Российской империи к смертной казни, но бежали… Вас искали восемь лет – слишком долго даже как для убийцы. Причина, видимо не в этом, вы что-то знаете… Но меня это ничуть не интересует. Иначе бы кому-то пришлось убить меня. А я – профессионал.