Читаем без скачивания Антология современной уральской прозы - Владимир Соколовский

Сальвадор Дали — это сю-у-ур.

Алла Пугачёва и Аркадий Райкин — точно миллионеры. Им всё можно.

Фрейда зовут Зигмунд.

Данте — это итальянец, он написал «Божественную комедию». Дантес — это француз, который стрелял в Пушкина.

Натали Саррот была француженка и русская одновременно.

Винсент Ван Гог отрезал себе ухо.

Чюрленис болел шизофренией.

Иисуса Христа распяли в 33.

Соль и сахар — белые враги человека.

Тулуз-Лотрек был карлик, Бетховен был глухой, лорд Байрон — хромой, Гомер — слепой.

Выучив наизусть какое-нибудь стихотворение Мандельштама, прочтите его в удобный момент с выражением, глядя вверх под углом 45°.

На досуге набивайте рот морскими камушками, как это делал древний грек Демосфен, тренируйте дикцию, много раз повторяя: «Э-кзи-стен-ци-а-ли-зм».

Вы очень любите джаз, потому что там синкопа.

Гомосексуалисты и клептоманы такие же люди, как и мы, только больные.

Бах — великий композитор, но, к сожалению, его очень любят дилетанты. Бах и орган — совсем не одно и то же.

Все дело в нюансах!

Роман «Альтист Данилов» — это Булгаков для бедных, но забавно.

Энн Ветемаа — эстонский писатель-интеллектуал. Тоже забавно.

Индийские йоги могут умирать на время. Они среди нас, но мы их знаем только в лицо.

Психоделический рок мы встречаем уже у «Битлз».

«Аббы» — все миллионеры. Им всё можно.

Кандинский — отец абстракционизма. Кандинский — это надо видеть.

Казимир Малевич написал картину «Чёрный квадрат» ещё до революции.

Малевич — один из отцов абстракционизма. Это надо видеть.

Хлебников — «поэт для поэтов». Он синтезировал математику и поэзию, он почти никогда не умывался, был пророком, его боялся даже Маяковский.

Омар Хайам писал рубаи. Шекспир — сонеты. Басе — хокку. Исикава Такубоку — танки.

Классической и популярной музыки нет — есть только хорошая и плохая музыка.

Вы любите как Рахманинова, так и «Пинк Флойд». Вам также импонируют Стравинский и Вивальди.

«Машина времени» уже не та. «Литературная газета» уже не та. Никита Михалков — уже не тот.

Истина внутри нас, вас и их.

Антониони лучше Феллини, а Куросава лучше Антониони. Японцы вообще себе на уме.

Все мы немного гуманоиды, каждый чуть-чуть сумасшедший.

Зомби — это когда мёртвые ходят.

Сакэ — это рисовая водка, икебана — это букет цветов.

Слово «маразм» пишется с одной «р», в отличие от слова «сюрреализм», где их две.

Женщине бросить курить сложнее, чем мужчине.

Все философы обкакались.

В каждой консервной банке содержится рак.

От старых хрычей нету житья.

Босохождение укрепляет нервы.

В Тибете живут люди, которым исполнилось 500—600 лет.

1982

ПОСЛОВИЦЫ, ПОГОВОРКИ, АФОРИЗМЫ, ЗАГАДКИ И ПРИБАУТКИ

Все дороги ведут в Свердловск.

Говорят, в Свердловске кур доят.

Язык до Свердловска доведёт.

Свердловск слезам не верит.

В огороде бузина, в Свердловске дядька.

Ни в Свердловске Богдан, ни в Верхней Пышме Селифан.

Ах, Свердловск, жемчужина вдали от моря!

Бойся свердловчан, дары приносящих.

Незваный гость хуже свердловчанина.

Я свердловчанин, следовательно я существую.

Я свердловчанин, и ничто человеческое мне не чуждо.

За одного свердловчанина двух несвердловчанинов дают.

Бажов мне друг, но истина дороже.

Что позволено Бажову, то не позволено быку.

Или Бажов, или никто!

Мамин-Сибиряк у ворот.

До каких пор, Лев Сорокин, ты будешь испытывать наше терпение?

Нож в печень, свердловский рок-клуб вечен.

Урал — крыша мира.

Уральцы — весёлые ребята.

А что роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей!

Загадка: Зимой белый, весной серый, летом серо-зелёный.

(Свердловск)

Прибаутка: Свердловское радио спрашивают: «Какой город самый красивый в мире?» — «Свердловск», — отвечает радио. — «А на какой город направлены американские ядерные головки?» — «Челябинск тоже хороший город», — отвечает свердловское радио.

1986

ЁЛКА В ГОРКАХ

Мария Александровна очистила с яблок кожурки. Володя на них засмотрелся: такие кисленькие, зелёненькие, и сам не заметил, как все съел.

— Дети! — строго сказала Мария Александровна. — Кто съел кожурки? Это плохой поступок.

Володя покраснел и встал.

— Это я. Я больше никогда так не буду.

Мария Александровна решила Володю не наказывать, тем более, что во всём остальном он был совершенно примерным.

Так прошли детство, отрочество, юность, и уже спустя годы в Петербургской тюрьме Владимир Ильич размышлял над тем, хорошо ли обманывать тюремщика.

— Мента обмануть — святое дело, — подумал Ильич и обмакнул щепку в чернильницу из хлебной корки. — Будут знать, как нашего брата в кутузку!

Ильич записал молоком между строк в книге «легального марксиста» Струве: «Феликс! Яша и другие! Боритесь до конца! Я вас не выдам. Слава РСДРП(б)! Народ и РСДРП(б) едины! Решения Первого съезда РСДРП(б) выполним!» Написал, молоко выпил, корку съел, тюремщик так ничего и не понял.

Пролетели незаметно годы подпольной борьбы, ссылки, эмиграции. Владимир Ильич весело выглядывал из шалаша, переговаривался с Зиновьевым о партийных делах, отмахивался от слепней, писал приказы в Питер:

«Пусть пригонят «Аврору». Очень надо. Я кое-что придумал. Сходите на Путиловский. Передайте рабочим, чтоб винтовки не отдавали.

Чао-какао. Ваш Ильич».

Зиновьева совсем мухи облепили, он хлоп-хлоп себя по щекам:

— А в Питер Вам, Владимир Ильич, надо на паровозе. Самый лучший способ.

— Сам знаю, что на паровозе. Кхе-кхе! А ты что это, Зиновьев, весь в мухах, никак обделался! А? Мухи-то знают куда садиться! Ха-ха! Али шпиков напугался, весь обсерился.

— Всё вам, Владимир Ильич, шуточки.

Три месяца спустя Ильич в парике шёл с явочной квартиры в Смольный. Вдруг из-за угла высунулась сутулая в котелке фигура.

— Эй, Ульянов! Это ты? — спросил незнакомец.

— Шпик, шпик, шпик, — моментально сообразил Ильич, свернул в соседнюю улицу и припустил.

— Ульянов, стой! — крикнул шпик. — Я тебя узнал! Стой-стой! Немецкий шпион! — Тут-то и пригодились Ильичу занятия физкультурой, которые он не прекращал даже в камере-одиночке. Шпик не отставал, уже было чуть-чуть не схватил Ильича за фалду, но навстречу бегунам попались путиловские рабочие, которые сразу почуяли неладное и поставили на всякий случай шпику ножку. Хлобысь! Рылом в грязь!

— Что ж ты, антилигент! — засмеялись рабочие. — Под ноги-то не смотришь!

Шпик вскочил мигом, но Ильич уже прошмыгнул в Смольный.

— Угицкий! — с порога крикнул Ильич. — «Аврору» пгигнали?

— Так точно.

— Телеграфируй на богт. Пусть залпа дадут по Зимнему. Пусть Керенский обгсегется.

Ба-бах! Ильич бегом по кабинетам. Сначала к Кржижановскому:

— Давай, Жужжалка, пгидумывай ГОЭЛРО, лепестгичеством Госсию обмотаем.

Потом Дзержинскому:

— Создавай, Эдмундыч, Чеку, пегеловим пгоституток-эссегов.

Потом к Луначарскому:

— Ну, Лунатик, хочешь букваги печатать?

— Хочу.

— Давай-давай, теперь габочим букваги пгигодятся. Ой, как пгигодятся.

Прогромыхала гражданская война, давала о себе знать отравленная пуля эсерки Каплан, Владимира Ильича приковала постель, он коротал дни в Горках, окружённый заботами Надежды Константиновны.

Как-то раз заехал в Горки Сталин проверить, нет ли у Ленина радиоприёмника, и Владимир Ильич наткнулся на него возле кладовки.

— Вот тебе, вот тебе! Шлёп! Шлёп! А ещё сын сапожника! Как тебе, Сталин, не стыдно! Яков Свегдлов такого бы себе не позволил.

Сталин ретировался и осклабился, мол, ну, что вы, Владимир Ильич, режим, врачи, дисциплина.

— Нельзя вам волноваться. — Удалился Сталин восвояси.

Владимир Ильич разволновался.

— Надюшка! Этот Иоська ждёт не дождётся моей смегти, чтобы извгатить наше с Магсом учение.

— Не бери, Володя, в голову! Феликс Эдмундович не допустит.

— Скажешь! Все хогоши. Тгоцкий — евгей, Бухагин — газмазня, Иоська — газбойная гожа.

— Как ты, Володя, ругаешься. Нельзя тебе. Поехали-ка лучше к деткам в Горки на ёлку. Отвлечёмся.

— Детки-детки, — подобрел Ильич. — Люблю деток. Ха-ха. Счастливые они — будут жить при коммунизме.

Вся в шарах, игрушках, флажках новогодняя ёлка сверкала посреди избы.

— Дети! — спросила учительница. — Знаете, кто к нам сейчас придёт?

— Дедушка Мороз! — хором протянули дети.