Читаем без скачивания Трикстер, Гермес, Джокер - Джим Додж

Ирма рассеянно улыбнулась и слегка погладила Честера.

— Я тридцать пять лет проработал на «Дженерал Моторс», — прервал паузу Эрни, — на заводе в Детройте. Мы с Ирмой женаты уже тридцать четыре года. Три года назад я вышел на пенсию, дети выросли, дом оплачен на много лет вперед, так что мы с Ирмой просто путешествуем, куда судьба занесет. Когда ездишь повсюду и смотришь, что происходит, чувствуешь себя моложе. Прошлой осенью мы ездили по Новой Англии.[29] Листопады там красивые — все кругом в красных и желтых листьях. Здесь мне меньше нравится, мрачновато как-то. Впрочем, солнце хорошее — закаты, все такое…

Ирма, все с той же рассеянной улыбкой, добавила:

— Закаты красивы везде.

— А чем вы занимались на «Дженерал Моторс», Эрни? — спросил Дэниел.

— Да чем только не занимался. Собирал детали, устанавливал кузовы, закручивал болты, доводил машину до ума на последней стадии.

— И вам нравилась ваша работа? — продолжал Дэниел.

Эрни пожал плечами:

— Работа есть работа, ты же сам говоришь.

— Нравилась-нравилась, правда, Честер? — обратилась Ирма к пуделю.

Честер отрывисто гавкнул.

Ирма удовлетворенно кивнула.

— Ты знаешь, — продолжал Эрни, чуть повернувшись к Дэниелу, — я не против рутинной работы. Она как-то затачивает жизнь. Даже если все время делаешь одно и то же, это никогда не то же самое. Взять хоть эти кузовы машинные — ведь у всякого свой голос. Миллионы кузовов — и в каждом что-то свое. Понимаешь?

— Кажется, да, — проговорил Дэниел.

— А наш папочка понимает, о чем говорит? — поинтересовалась Ирма у Честера.

Честер гавкнул два раза.

— Дважды означает «нет», — перевела Ирма, хитро блеснув глазами.

— Псина меня терпеть не может, — проворчал Эрни. — Это я решил, что ему нужно поразмяться. Спустил его с поводка в парке, а тут откуда не возьмись этот доберманище, который чуть не оттяпал ему ползадницы, пока я успел сгрести его в охапку и удрать. И никак ему не втолкуешь, что такова жизнь: доберман пуделишке — волк. Ну, был бы он на поводке, что бы это изменило?

Дэниел откинулся на сиденьи и сказал дрожащему пуделю:

— Ты не любишь больших собак, верно, Честер?

Честер спрятал морду.

— Он такой занятный, — пропела Ирма. — Понимает все, что ему скажут.

Дэниел попрощался с Эрни, Ирмой и Честером возле западного въезда в Лас-Вегас, когда солнце садилось, заливая все кругом такими сильными и чистыми красками, таким буйством золотого и алого, что закат на рубашке Эрни поблек и почти испарился, а сам Эрни выключил мотор, и некоторое время они сидели и смотрели в тишине сквозь ветровое стекло, а Честер даже вытянул передние лапы на приборную доску, чтобы лучше видеть. Дэниел был заворожен тем, как легко распространяются в воздухе цвета, как неумолимо Земля прощается со светом и переходит во тьму. Ему вдруг захотелось вырваться из кабины грузовика, исчезнуть, исчезнуть или разрыдаться. Но исчезнуть на людях было нельзя. Он проглотил ком в горле и проговорил:

— Ну что же, на этой великолепной ноте я покину вас. Огромное спасибо за то, что подвезли, и за чудесную компанию.

Не дослушав обращенных к нему слов прощания, Дэниел выпрыгнул из кабины. Закрывая дверь, он проговорил:

— Бросьте его в воду.

Последняя фраза удивила даже Честера.

Дэниел ждал, пока грузовик отъедет, но тот не трогался с места. Внутри громко залаял Честер. Ирма высунулась в окно и громко крикнула:

— Ты забыл сумку с шаром! А Честер ее заметил! Он все понимает, я же говорила!

Дэниел взял протянутую через окно сумку.

— Чтоб мне быть таким же умным, как Честер, — сказал он. — Очень глупо — забыть в чужой машине то, чем живешь. Спасибо еще раз. Берегите себя.

Он смотрел машине вслед, пока задние фонари не скрылись в направлении Лас-Вегаса. Потом он опустился на колени и расстегнул сумку для боулинга, заслоняя Алмаз от дороги, несмотря на то, что она была пуста. Дэниел заглянул вглубь его:

— Ты ведь не хочешь, чтобы я тебя отпустил? Я — тот кто тебе нужен, правда? Тогда помоги мне. Помоги. Прошу тебя. Ну пожалуйста.

И Дэниел исчез с Алмазом.

Около полуночи без всяких предварительных сигналов концентрация Дэниела подалась и пропала. Он попытался сфокусироваться, но силы не было. Ошеломленный, он собрался с силами и представил себя воплощающимся с Алмазом. Возвращение было мучительным. Дэниел не понимал, в каком мире находится. Он стоял на коленях перед Алмазом, ища огненную спираль. Он услышал слабый гул справа от себя. Он повернулся и тут же ослеп от светящегося шара, несущегося на него. Он подался вбок, прикрывая собой сумку, как раз в тот момент, когда водитель черного «Транс Эм» ударил по тормозам, остановившись в ста пятидесяти ярдах от него. Когда машина дала задний ход, Дэниел застегнул сумку. Водитель съехал на противоположную обочину, пересек разделительную полосу и остановился возле Дэниела. На секунду Дэниел решил, что это женщина — из-за длинных светлых волос — и был сильно разочарован, когда коренастый мужчина лет тридцати в ковбойских сапогах, «Левисах» и армейской куртке обошел машину и сказал:

— Это что за хрень такая творится?

— А в чем дело? — невинно удивился Дэниел, поднимаясь на ноги.

— А ты не видел? Вспышка света и вдруг — бам! И ты тут, а вокруг все светится. В жизни не поверю, что ты ничего не заметил!

— Я присел на корточки, — объяснил Дэниел, — услышал, что вы подъезжаете, и от неожиданности вскочил на ноги. Может, это свет от фар отразился на моем чемодане, здесь много металлических частей — замок, уголки…

Блондин взглянул на Дэниела с его пожитками и покачал головой, потом пожал плечами:

— Видно, напалм напомнил о себе. В моем случае вполне вероятно. А, да какая разница? Чего париться о пустяках, если Смерть уже знает твой адрес? Такой у меня девиз.

— Хороший девиз, — проговорил Дэниел.

— А ты чего здесь, автостопишь? До рассвета я еду в сторону запада, потом поворачиваю назад.

— Спасибо, — сказал Дэниел, подбирая чемодан и сумку.

— А как ты здесь вообще оказался? — спросил блондин. — Странствующий Боулер, или кто ты такой?

— Профессиональный игрок в боулинг и религиозный приверженец, — пояснил Дэниел.

— Какой только работы не бывает, — блондин открыл Дэниелу дверь.

— А вы? — поинтересовался Дэниел, залезая внутрь. — Что-то поздновато с работы.

— Ремонтирую игровые автоматы в Шамроке. Вторая смена, с двух до десяти. Для патрулирования остается добрая половина ночи и раннее утро.

— А что за патрулирование? Для кого?

— Для моего старого работодателя — Смерти.

— Серьезно? — переспросил Дэниел. Не хотелось, чтобы ему пудрили мозги.

— Для него, костлявого. Поехали, расскажу, — и он захлопнул дверь.

— Круто, — Дэниел проговорил это вслух, еще не решив, иронизирует или нет. Хотя чего париться о пустяках, напомнил он себе. Ехать так ехать.

Блондина звали Кенни Коппер. Вскоре после восемнадцатилетия суд преподнес ему в подарок выбор между двумя годами исправительно-трудовых работ за нарушение спокойствия, сопротивление аресту и нападение на полицейского — последнее суд счел тяжелейшим проступком, а вовсе не самозащитой — и немедленной отправкой в морскую пехоту. Спустя восемь месяцев он приземлился в Сайгоне. Через неделю их отправили в Хе-Сан.

Он рассказал Дэниелу, что после того как их туда забросили, он сунул голову в задницу дракона и увидел там целый мир дерьма.

— Конгресс продал нас с потрохами. Как-то мы отправили пару ребят в разведку — и никогда их больше не видели. Все, что прикасалось к взлетной полосе, разносило в момент. Никакой медицинской эвакуации. Никакой смены. Они забрасывали нам жратву и боеприпасы, но все, что происходило за пределами лагеря, — это был кромешный ад. И в чем самая жопа, Герм, — мы были попросту наживкой, пушечным мясом, поскольку Конгрессу нужна была массовка для осады, они хотели приманить их на нас, а потом пришлепнуть. Здорово придумали, а? Остроумно. Я думаю, это даже косоглазые поняли, необязательно быть доктором наук, чтобы допереть, верно? Конгресс их свернул так, что задохнуться впору, а они все держались. И тут им прислали нас.

Поначалу было еще ничего. Я припер из Сайгона фунт «травки Будды» — ею там торговали по пятьдесят баксов на каждом углу — и можно было малость расслабиться после бомбежек и перестрелок. На базе нас все звали «буги-бункером». Черный парень, нас с ним вместе призвали, Доннел Фоксворт — мы звали его Пожарником, потому что он хвастал, что девицы под ним прямо горят — припер две коробки кассет: «Мотаун», Джими Хендрикс, «Дорз», Боб Дилан, «Стоунз», ну, сам знаешь. С травкой Будды и музыкой еще можно было как-то жить.

Понимаешь, парень, нам нужна была серьезная моральная поддержка, потому что косоглазые нас гнобили со всех сторон, и с земли, и с воздуха, окружили нас, как лягушек в банке. Они забрасывали нас бомбами когда припрет: и днем, и ночью, то по две минуты, то по двадцать часов, не угадаешь. Ты там не был, парень, тебе не понять, как это, когда ты слышишь, что вертолет приближается, приближается, слышишь, как смерть гудит над тобой, и кровь в жилах начинает выть, как бешеный пес; ты весь превращаешься в один сплошной нерв; задница напрягается так, что когда ты ее потом расслабишь, все штаны будут в дерьме; а в ухо тебе верещит Дилан: «Ты остался один!» — и даже если у тебя не съезжала крыша во время налетов, она съезжала потом от всего остального. И вся на свете трава Будды и все на свете стереосистемы ни хрена бы не изменили. Все это было слишком по правде. Постоянный тошнотворный страх.