Читаем без скачивания Дураков нет - Ричард Руссо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чугунный штырь вошел в мягкую впадинку под подбородком и торчал из раскрытого рта, точно черный язык. Глаз мальчишки напомнил Салли испуганный глаз рыбы, зрачок сперва метался всполошенно, но когда наконец прибыла подмога, то уже замер, остекленел и равнодушно таращился в синее небо. Много лет спустя во Франции и Германии Салли навидался всех мыслимых смертей, однако ни разу не видел ничего даже близко похожего на это зрелище: мальчик висит на заборе. Воспоминание это даже сейчас взволновало Салли, и он осознал, что прошагал полтора квартала до дома своего детства и остановился на том самом месте, где когда-то висел мальчишка. Вскоре после того происшествия штыри с забора убрали – то ли чтобы избежать повторения чудовищной трагедии, то ли чтобы помочь людям забыть столь жуткое зрелище.
Салли стоял, вцепившись в ржавый забор, и вдруг услышал далекий грохот, земля под ногами задрожала, словно прошлое, которое он вспоминал, пыталось пробить дыру в настоящее, и Салли готов был поверить, что сейчас в пустом и темном окне появится с ухмылкой отец. Но вместо этого из-за деревьев, окружавших “Сан-Суси”, показался огромный самосвал с полным кузовом грунта и на опасной скорости направился к покосившемуся дому, в последний момент повернул и промчался мимо, земля тряслась от его грохота. Сначала Салли показалось, что шофер потерял управление, так как самосвал сбавил скорость, однако было понятно, что остановиться машина не успеет и врежется в чугунный забор, который Салли по-прежнему сжимал обеими руками. Он уже приготовился к удару, но тут самосвал проскочил там, где срезали часть забора, свернул налево, на Баудон, и покатил по улице. Когда самосвал прогромыхал мимо, ухмыляющийся водитель в знак приветствия приставил ладонь к козырьку бейсболки – один из любимых жестов пьяного отца, – и лишь когда самосвал повернул на Верхнюю Главную, направился в сторону Шуйлер-Спрингс и скрылся из виду, Салли, по-прежнему сжимавший забор, сумел отогнать растерянность, волной накатившую на него. Острая боль в колене заставила его опомниться, но и она до конца не рассеяла ощущение, будто его только что навестил Большой Джим.
Кошмарное воспоминание о мальчике на заборе так же отчетливо всплыло в его памяти, как образ отца, который делился своей бедой с толпой, собравшейся поглазеть на мальчишку и дождаться подмоги. “Вот увидите, эта чертова страна уже не та. Спорим на сотню долларов, меня уволят за то, что я выполнял свою работу, – доверительно шептал отец каждому, кто готов был слушать. – Вот увидите, точно уволят”. К приезду “скорой” отец Салли убедил половину собравшихся, что жалости достоин именно он, а не мальчишка, который по-прежнему свисал со штыря в нескольких футах от зевак.
Салли только со временем понял, что этот дар убеждения был главным талантом отца. Умение вызывать симпатию – неплохая способность для лентяя и мудака. Если ты, насадив двенадцатилетнего парнишку подбородком на штырь, сумел внушить людям беспокойство за сохранность своего рабочего места, хотя логичнее было бы ожидать, что они тебя линчуют, тебе что угодно сойдет с рук. Даже если ты избиваешь жену и сыновей до полусмерти, соседи все равно будут считать тебя славным малым, который порой может хватить лишнего и малость увлечься, но в целом нормальный мужик. Если ты умеешь убеждать, только жена и дети будут знать, что ты чудовище, а может, даже им тебе удастся внушить, что причинил им боль из любви, из чувства долга, а вовсе не из-за бешеной злости. Брат Салли, Патрик, отчего-то всегда любил старика. Мать? Кто знает. Может, даже она, основная жертва отцовской жестокости, так ничего и не поняла и все ждала, что муж изменится, станет тем человеком, в которого она когда-то влюбилась.
Рут не понимала, почему Салли отказывается примириться с отцом. В конце концов Салли согласился навестить старика в пансионате для ветеранов в Шуйлер-Спрингс, и Рут решила, что дело на мази. Это было почти пять лет назад, за год до смерти Большого Джима Салливана, как выяснилось впоследствии. Салли с самого начала увидел, что отец не утратил талант. Старик минуты за три очаровал Рут, а ее не так-то легко одурачить, не так-то легко ей понравиться. Салли отметил, что Большой Джим выбрал иную тактику – по полной программе пользуется тем, что инсульт приковал его к инвалидной коляске, – но в целом по-прежнему ловко располагает к себе. Санитарки хлопотали вокруг него, игнорируя настоятельные просьбы других обитателей пансионата, обслуживали отца примерно так же, как некогда его обслуживала мать Салли, хотя та делала это из страха.
– Я ошибался, как мужчина, – сообщил Рут Большой Джим (того и гляди расплачется) со смесью смирения и надменности, которую Салли помнил с детства.
Отец по-прежнему с легкостью включал заискивающее обаяние и сентиментальность при тех, чьего расположения желал добиться, – образованных мужчин, чьего ума трепетал, и хорошеньких молоденьких женщин, кому он время от времени предлагал показать старый отель. Кстати, Большого Джима Салливана в конце концов уволили из смотрителей как раз за то, что он водил в отель молоденьких женщин, а вовсе не за то, что насадил на забор мальчишку.
– Да, я жил, как мужчина, и ошибался, как мужчина, – грустно сказал он Рут, – и очень сожалею о своих ошибках, но если Бог, как говорят, прощает всех грешников, то и меня, наверное, тоже простит. – Тут Салли фыркнул, и старик добавил: – А вот родной сын – вряд ли.
Большой Джим угадал – Салли ожесточился сразу, едва увидел отца, с которым не встречался годами. И кивнул, соглашаясь с тем, как отец оценил ситуацию.
– Бога ты, может, и обманешь, папа, – сказал он старику, – но меня не проведешь.
– Я всегда говорила, что ты не дурак, – сказала Рут на обратном пути. – Но мне и в голову не пришло бы, что ты умнее Бога, если бы ты сам не сказал.
– Только в этом, – ответил Салли, сообразив, что Рут готова затеять ссору, которой он охотно избежал бы.
Остаток пути они ехали молча, хотя, когда вернулись в город, Рут попробовала еще раз.
– Если взрослый мужик не
