Читаем без скачивания Сотворение мира - Гор Видал

— Мы слышали о вашей недавней женитьбе на дочери Великого Царя.

— Да, теперь он мой родственник. — Мардоний оживился. — Когда-то был вроде мага, хлестал хаому, а теперь член царской семьи.

— Я не маг.

Меня всегда раздражало, когда меня называли магом, и Мардоний знал это. Друзья детства всегда ведут себя подобным образом, если не становятся открытыми врагами.

— Это он так говорит. А только подведи его к огненному алтарю, тут же схватит священный хворост и запоет…

— И какая же из благородных дам мать вашей жены? — перебила Мардония Артемизия.

— Царица Атосса, — официальным тоном ответил я, — дочь Кира Великого, в честь которого я назван.

Я был слегка удивлен, что Артемизия не знает имени моей жены. Но возможно, она знала и только притворялась.

— Мы так далеко тут, у моря, — сказала царица. — Знаете, я ведь ни разу не была в Сузах.

— Мы поедем вместе, когда я вернусь ко двору.

Мардоний тихонько поднимал и опускал больную ногу, упражняя мышцы.

— Не думаю, что это будет прилично. — Артемизия подарила нам одну из своих нечастых улыбок. На минуту она показалась женственной, даже красивой. — И как же зовут вашу благородную жену?

— Пармис.

Демокрит хочет узнать побольше о моей женитьбе. Его заинтриговало имя моей жены. В свое время меня оно тоже заинтриговало. Наслушавшись злобных излияний Атоссы на жену Дария Пармис, я не поверил своим ушам, когда распорядитель двора сказал, что моей женой будет Атоссина дочь Пармис. Помнится, я попросил евнуха повторить, что он и сделал, добавив:

— Это самая прекрасная из дочерей Атоссы.

Так принято выражаться при дворе, и означают эти слова, разве что она не совершенно уродлива. Когда я спросил, не в честь ли дочери узурпатора ей дали такое имя, распорядитель не смог, а может быть, не захотел ответить.

Атосса не многое прояснила.

— Пармис — принятое у Ахеменидов имя, вот и все. Увидишь, характер у нее скверный, но она не глупа. Я бы не хотела такого сочетания в жене, будь я мужчиной. Но я женщина, к несчастью. Но все равно не важно, какова она, а важно, кто она. Бери ее. Если будет совсем несносна, бей.

Я взял и как-то раз побил. Ни к чему хорошему это не привело. Пармис была женщиной со злобным характером и сильной волей, и совет Атоссы оказался совершенно ошибочным. Физически Пармис напоминала Дария, но черты, красивые у Великого Царя, совершенно не шли к ее лицу. Когда мы поженились, ей было восемнадцать, и она была в ужасе от этого брака. Дочь Великого Царя предполагала выйти, в худшем случае, за кого-нибудь из Шести, а в лучшем — за царя соседнего государства. Вместо этого ее выдали за «царево око». К тому же Пармис была убежденной поклонницей демонов и затыкала уши при одном упоминании Зороастра. Однажды жена так меня разозлила, что я со всей силы ударил ее тыльной стороной руки. Она упала на низенький столик и сломала себе левое предплечье. Говорят, женщины любят мужчин, которые к ним жестоки. В случае с Пармис это оказалось не так, и с тех пор она возненавидела меня, как никогда.

Несколько лет я жил собственным хозяйством в Сузах, и Пармис делила женскую половину с Лаис, которая, конечно же, очень ее полюбила. Причуды Лаис безграничны. Я не держал в доме наложниц из-за нехватки места и не заводил новых жен, так что две дамы жили вместе. Я никогда не пытался узнать, о чем они говорят. Я и без того прекрасно представлял их беседы.

После того как Пармис родила мертвую дочку, я перестал с ней встречаться, а когда Великим Царем стал Ксеркс, я попросил его забрать ее обратно, что он и сделал. Пармис умерла, когда я был в Китае. Это невеселая история, Демокрит, и я не вижу необходимости на ней задерживаться.

Я спросил Артемизию о ее отношениях с сатрапом. Как «царево око», я собирался загладить обиды и подвести какой-то итог тому, чего не удалось избежать. Артемизия отвечала на вопросы невозмутимо и добродушно.

— У нас прекрасные отношения. Он не заходит ко мне, я не хожу к нему. Я плачу дань прямо в Сузы, и казначей вроде бы доволен. Он несколько раз навещал меня.

— Кто там теперь казначей?

Мардоний любил притворяться, что не знает имен должностных лиц канцелярии, он-де выше простых чиновников. Но он знал, как и все мы, что империей управляют чиновники канцелярии и евнухи гарема.

— Барадкама, — ответил я. — Он считается честным. Я знаю, он требует полного отчета о расходах в Персеполе, и, если хотя бы одна сделка по кедровым бревнам не учтена, катятся головы.

— Хотела бы я, чтобы мне так служили в моих малых делах, — сказала Артемизия.

Вдруг за стеной раздались звуки лиры. Мардоний застонал, а Артемизия выпрямилась в своем кресле.

В дверях стоял высокий рыжеволосый мужчина в нищенской одежде. В одной руке он держал лиру, в другой — посох странника. Идя к нам, он стучал палкой по полу, как это любят делать слепцы, но не я. Кажется, не все знают, что слепые могут на расстоянии чувствовать препятствие. Не могу этого объяснить, но это так. В результате я редко спотыкаюсь и еще реже натыкаюсь на стены. Тем не менее некоторые слепцы, обычно нищие, любят выставлять свою немощь, стуча перед собой палкой при ходьбе.

— Приветствую тебя, царица! — Голос слепого звучал громко и крайне неприятно. — И вас, благородные мужи! Позвольте смиренному певцу-сказителю доставить вам радость песнями его предшественника, слепого Гомера, который пришел с того покрытого горами и полнящегося благословенными быстрыми реками острова Кос. Да, во мне течет кровь того, кто пел об ахейцах, плывших в высоковратную Трою. Да, я тоже пою те песни, что пел Гомер, сказания о прекрасной Елене и лживом Парисе, об обреченном Патрокле и его возлюбленном мальчике — капризном Ахилле, о гордом Приаме и его горестном падении! Внемлите же!

С этими словами сказитель под аккомпанемент расстроенной лиры затянул нечто нескончаемое. Голос певца был не только дурным, он был еще и оглушительным. Но самой несуразной была его песня. Как все говорящие по-гречески, я знаю наизусть множество стихов Гомера и распознал немало отрывков, вылетавших — нет, извергавшихся — из уст слепого, как камни из пращи. Сначала он пел из Гомеровой «Илиады», грубо подчеркивая шестистопный размер. Затем спел что-то совершенно новое в семистопных строках, что прямо противоречило спетому ранее. У меня было чувство, что я вижу сон, какие случаются после слишком сытного лидийского обеда.

Когда наконец сказитель смолк, Мардоний застыл на своем ложе, как труп, Артемизия неколебимо сидела в кресле, а «царево око» вылупилось — о, возможно, «уставилось» более подходящее слово — на певца.

— Почтенный Кир Спитама, позвольте представить моего брата, принца Пигра, — сказала Артемизия.

— Смиренный сказитель с удовольствием споет ахейскому благородному мужу. — Пигр низко поклонился мне.

— В действительности я перс, — отвечал я в некотором отупении. — То есть, конечно, я наполовину грек…

— Я знал это! Глаза! Брови! Властные манеры! Какое сходство с Ахиллом!

— Так вы не слепой?

— Нет. Но я истинный бродячий певец, потомок Гомера, который жил за тем проливом. — Он указал в окно. Правда, Гомер родился не на Косе, а на Киосе, но я промолчал. — Его музыка течет через меня.

— Да, я слышал, — вежливо сказал я и вдруг вспомнил его характеристику Ахилла. — Несомненно, Ахилл был старше Патрокла и, конечно, не был его мальчиком. Разве они были любовниками на греческий манер?

— Вы должны дать некоторые права моему вдохновению, благородный муж. К тому же мой предок считал, что Ахилл был моложе, но не посмел этого сказать.

— Пигр — это вновь рожденный Гомер, — сказала Артемизия.

Я не понял, шутит она или говорит серьезно. Мардоний повернулся к нам спиной и вовсю храпел.

— Персидский Одиссей спит, — прошептал Пигр. — И мы должны говорить потише, — добавил он, повысив голос. — Но как долог путь отсюда до его дома на Итаке, где жена Пенелопа замышляет предать его смерти, потому что ей нравится быть царицей Итаки и содержать гарем мужчин!

— Но Пенелопа несомненно была рада возвращению Одиссея…

Я замолк, с запозданием поняв, что к чему. Передо мной стоял сумасшедший, и все речи его были бредом. Поговаривали, что Пигр только притворяется сумасшедшим из страха перед Артемизией, которая после смерти отца захватила корону, по праву принадлежащую брату. Если это правда, то начавшееся представление постепенно перешло в реальность. Если слишком долго носить маску, станешь сам походить на нее.

За время правления Артемизии Пигр переработал всю «Илиаду». На каждую строку Гомера он написал собственную. Результат получился убийственный, особенно в его исполнении. Пигр также написал необычайно умное повествование о войне лягушек с мышами и как-то летним днем спел мне это произведение приятным, чистым голосом, и меня очень позабавила его резкая сатира на претензии арийского военного сословия — сословия, к которому я и принадлежу, и нет. Я от души наградил певца аплодисментами.