Читаем без скачивания Генерал террора - Аркадий Савеличев

Перхуров долго молчал, взвешивая на утлых весах очевидное.

   — Переносите, — наконец согласился он. — По всем военным понятиям мост надо бы взорвать, чтобы предотвратить прорыв бронепоезда...

   — Я не могу отдать такой приказ. Я латыш. Мои земляки и без того наследили на российской земле... Латыш Геккер, латыш Петерс! Целые латышские полки!

   — Я русский, но я тоже не отдам варварский приказ. Такой мост! Это ж не в Галиции, не в Австрии мы воюем — мост связывает с Москвой весь север России. Давно ли с таким восторгом открывали железнодорожное сообщение с Архангельском! Это уже на моей памяти — памяти восторженного юнкера...

   — И на моей...

   — Значит, будем держать мост... на одних пулемётах, без артиллерии?

   — На штыках, если потребуется!

   — По-олноте, дорогой Карл Иванович. Сами знаете, штыками мост не удержать. Сколько можете сосредоточить пулемётов?

   — Не больше пяти.

   — Ну, это уже кое-что. Надо выдвинуть их на парапеты, за фермы моста. Прямая цель, да и укрытие за мощными балками.

Полковник Гоппер ушёл к своим частям, закаменело вцепившимся в заволжский берег. Его земляк Геккер не прекращал атаки ни днём, ни ночью. Под прикрытием бронепоезда изматывал не только воинские, но и физические силы защитников. Стояла жара, хорошей воды не было; стекавшие в Волгу ключевые ключи и колодцы уже были под огнём, а каждый поход к реке, по открытому взбережью, оборачивался неизбежными потерями. Гоппер запретил днём ходить к реке — только ночью.

Нынешней ночи он ожидал нетерпеливо и по другой причине. Переходить на городской берег? Как ни называй и ни оправдывай — это отступление. Потерь при отступлении бывает даже больше, чем при наступлении. Он велел своему адъютанту:

   — Господин Ключников, устно, через вестовых, разошлите приказы всем командирам: на час ночи отход через мост. Скрытно! Порядок отхода я сейчас рассчитаю...

Он погрузился в невесёлые расчёты. Адъютант Ключников ожидал. У него не было ни воинского звания, ни воинского образования — просто профессор Демидовского лицея. К нему могли и так обратиться: «Господин профессор!..» Но он это в ярости воспретил. Теперь для него «господин Ключников» — было нечто вроде «поручика». Он добросовестно исполнял поручения; и на том спасибо, что признавали. Но за две эти недели, что они валялись под снарядами на волжском берегу, «господин Ключников» тоже кое-чему научился. Спросил, как поднаторевший в воинском искусстве служака:

   — Но, господин полковник? Кто будет прикрывать отход? Арьергард?..

   — Я — арьергард. Распорядитесь, как стемнеет, два пулемёта под моё начало, остальные сразу же расположить на выходе с моста. И ещё вот что: командиры дело своё, конечно, знают, но всё-таки напомните от моего имени: чтоб отходили ниже травы, тише воды...

Он знал, насколько это опасно: отход всеми колоннами по единому узкому мосту...

Но, кажется, гроза собиралась? Тучи закрывали пыльный, сожжённый, прокалённый берег. Дай-то Бог!..

Красные очухались под утро, когда выплывшее из рваных туч солнце высветило совершенно пустынный берег... и баррикады, завалы на середине моста. Они попробовали с наскоку, при полном большевистском энтузиазме, взять ненавистный мост, искренне недоумевая:

   — Чего же эти олухи не взорвали его?!

Полковник Перхуров мог поручиться, что именно так они и думали.

Бронепоезд теперь подошёл вплотную к мосту и сыпал снарядами без всякого разбора, лишь бы пыль выше поднималась. Снаряды у красных были в избытке.

Но мало этого поперёд бронепоезда с последней перед мостом стрелки, выдвинули обычный паровоз, с двумя груженными булыгой платформами. Едва пыхтел от натуги паровоз. Тяжеленные платформищи! Сомнения не оставалось: будут таранить. Ведь орудия с берега почти не отвечали. Единственное, секли пулемёты. За самым ближним, на зависшем над рекой парапете сидел Ваня-Унтер. Широкие крылины ферм до поры до времени прикрывали его. Переплетаясь внизу крепёжными клёпаными раскосинами, они образовали непробиваемый щит. Для пуль, конечно, а не для осколочных снарядов. Но и наступавшие по настилу моста не били — снаряды клали выше, на городских улицах. Не щадили ни кремника, ни монастырей. Полыхал открытым огнём на Ильинской улице собственный штаб, который они оставили ещё семнадцать дней назад. Дымились оружейные склады на Духовской, хотя едва ли там оставалось какое оружие. Ваня-Унтер спиной чувствовал жар на волжской, такой красивой прежде набережной; там торчали с довоенных времён разные увеселительные заведения, палатки, лавчонки — всё покорное огню. Но его не радовал даже охлаждающий, опять собравшийся дождь; он ведь хорош не только для защитников, но и для нападающих. Портить снарядами железнодорожный путь они не хотели — тогда и самим с бронепоездом не пройти на городской берег, — они готовились к решительной атаке.

Под прикрытием широких ферм моста к засевшим пулемётчикам несколько раз перебегали подносчики патронов, приносили воды, а напоследок даже фляжки, сказав:

   — Полковник Перхуров на вас надеется.

   — Как не надеяться, — согласился Ваня-Унтер. — Для того и сидим здесь.

Фляжку они с помощником только маленько отпили, потому что под дождь быстро темнело и зафукал парами паровоз. Ещё раз пробрался к ним нарочный с приказом:

   — Полковник Перхуров велел ближе к берегу перебираться.

   — Ага, — ответил Ваня-Унтер. — Переберёмся, Бог даст.

Паровоз-то уже рядом пыхтел, с натугой подпирая нагруженные булыгой платформы. А пригляделся Ваня-Унтер — за камнями на платформах и стрелки незаметно залегли.

   — Ну, милой, — обнял он своего напарника, — теперь можно и побольше хлебнуть, чего её оставлять...

Напарник ещё заканчивал свой черёд, а пулемёт уже вовсю разогревался: платформы надвигались прямо на них. Путь железнодорожный лежал всего в двух метрах от ферм, штыком достанешь.

В краткий какой-то миг Ваня-Унтер глянул под настил моста на родимую Волгу, и без обиды и страха подумал: «Ну да, выпить... как не выпить... до воды-то вон как далеко!..»

Он не слышал приказов, несущихся со своего берега:

   — Все, все отходят!

Он не знал и того, что полковник Перхуров не мог снять с насиженных мест и других пулемётчиков, прикрывавших мост. Вся воля немолодого уже полковника была направлена теперь на то, чтобы собрать остатки разметённых ближней артиллерией отрядов и вывести их из города. Вниз по береговой кромке Волги, к спасительным лесам...

VI

Умельцы «Союза защиты Родины и Свободы» изготовили для Савинкова фальшивый большевистский мандат. Сейчас не было возможности ездить с паспортами богатых англичан или китайских мандаринов. Не царские времена. В Москве шли аресты. Деренталю и это с трудом удалось сделать — хоть немного обезопасить спускавшегося по Волге «Генерала террора». Эсеровского генерала! Нынешние кремлёвские бонзы знать не знали, что ЦК партии социалистов-революционеров ещё прошлым летом исключил Савинкова за связь с Корниловым. Стало быть, непримиримые эсеровские боевики не подчинялись Савинкову. Формально хотя бы... Но каждый выстрел в комиссара всё равно падал тенью на «Генерала». Что в этой несчастной стране могло происходить без его ведома? Чека — не царская охранка; уповать на Петропавловку, Шлиссельбург и даже на севастопольскую военную тюрьму не приходилось. Здесь на выстрел отвечали сотнями выстрелов. Показателен был не только разгром восстания в Рыбинске, Ярославле, Костроме, Владимире — и в самой Москве. Муром с его большевистской восточной ставкой, и тот, взятый штурмом, пришлось оставить. Правда, доктор Григорьев, руководивший там всеми делами «Союза», в полном боевом порядке вывел своих волонтёров из города и походным маршем направил их к Казани. Большевики не могли воспрепятствовать этому: слишком большой пожар возгорался на Волге. Мало Казань — Самара пала. Победа, одержанная над Перхуровым в Ярославле — силами литовцев, мадьяр, немцев, разного другого интернационального сброда, — не могла внушить большевикам уверенности. Иностранные послы всё равно сидели в Вологде. Англичане, французы, американцы хотя и не оказывали реальной помощи восставшему Поволжью — грозить с севера грозили.

Савинков пробирался в Казань с вполне определённой надеждой: восстановить и накопить силы «Союза». Одет он был самым заправским большевиком: рубаха-косоворотка, пояс, высокие смазные сапоги, фуражка со снятой кокардой. Да и паспорт, пускай и липовый, был за подписью наркома Луначарского. Мог быть и за любой другой подписью... но всё-таки старые друзья. Чтобы запутать окончательно будущих патрулей, Савинков ехал от имени Северной Коммуны, из Петрограда. Паспорт говорил, что «Иван Васильевич Слесарёв — делегат Комиссариата народного просвещения; направлен в Вятскую губернию по делам колонии пролетарских детей». Не шуточки! Когда в Нижнем Новгороде красный патруль остановил и потребовал разрешение на въезд во фронтовую губернию, имя друга Луначарского оказалось магическим. Савинков в качестве официального охранника держал при себе и очередного подобранного в дороге поручика. Нельзя такому ответственному комиссару без охраны! Патруль беспрекословно пропустил их на пароходную пристань.