Читаем без скачивания Тайный советник - Валентин Пикуль

Документ есть. Дата есть. А где же обстановка?…

– Обстановка сейчас такова, – рассуждали офицеры на броненосцах, – что, будь жив адмирал Макаров, он бы уже завтра вывел нашу эскадру в море для прорыва во Владивосток.

– Но без эскадры, – возражали другие, – Порт-Артур не продержится долго, а флот, покинувший крепость и гарнизон, будет справедливо обвинен в непростительной трусости…

Порт-Артур вечерами замирал, жители одеялами маскировали свет в окнах. Редко проедет ломовой извозчик или пробежит запоздалый рикша с коляской. Иногда возникали сильнейшие грозы, от которых на фортах разрывались фугасы. Эскадра уже настолько втянулась в войну, что, бывало, при стрельбе с правого борта орудийная прислуга левых бортов, крайне усталая, засыпала с храпением. Убитых хоронили с мощным хоровым пением, оркестры Квантунского экипажа выдували в пасмурное небо траурные мотивы Шопена, на грудь матросам возлагались бескозырки, в гробы офицеров складывали их флотские сабли и треуголки с кокардами.

Командиром «Решительного» был молодой лейтенант Михаил Сергеевич Рощаковский – при сабле сегодня, при треуголке.

– К чему этот парад? – спросил его мичман Петров.

– Меня вызывает контр-адмирал Григорович…

Он принял Рощаковского на флагманском «Цесаревиче»; прогретый за день солнцем и омытый теплыми дождями, броненосец медленно остывал в вечерней свежести, чуть покачиваясь. Григорович сказал, что из Петербурга получен настоятельный приказ: эскадре выйти в море для прорыва во Владивосток.

– А вашему «Решительному», – распорядился адмирал, – надобно проскочить через блокаду в китайский порт Чифу, дабы предупредить консула о выходе эскадры в море. Консул в свою очередь известит об этом же нашего посла в Пекине… Вы должны понять сами и внушить команде, как это важно!

– Есть, – отвечал Рощаковский.

– Это настолько важно, – повторил Григорович, – что со исполнении приказа вам разрешается закончить кампанию.

– Как? – удивился лейтенант.

– Консул в Чифу обеспечит вам законное интернирование, можете сдать китайским властям замки от пушек, вынуть из мин ударники…, даже спустить флаг и вымпел! Не удивляйтесь… С этого момента война для нас будет закончена.

Для патриота, каким был Рощаковский, последний пункт приказа казался самым трудным для исполнения. Несмотря на поздний час, офицеры «Решительного» с нетерпением ожидали возвращения командира. Михаил Сергеевич – еще от сходни – начал отстегивать от пояса саблю.

– Обо всем в каюте, – сказал он офицерам… В теснотище командирской каюты они пили чай с бубликами. Рощаковский спросил инженера-механика Кислякова:

– Павел Иваныч, ты уголь принял?

– Полные бункера! А сколько в угле змей… Одна гадина чуть было не укусила кочегара Звирбулиса, хорошо, что этот латыш не робкий: хвать ее лопатой по шее!

На кителе механика поблескивал орден Владимира с мечами и с бантом. Следующий вопрос – мичману Петрову:

– Сережа, а что в погребах?

– Полные стеллажи снарядов. Калибровка выверена. Мундир юного мичмана (внешне похожего на лилейную барышню) украшал орден Анны с надписью: «За храбрость».

– Друзья мои, – сказал Рощаковский, – надеюсь, что вскоре вы станете кавалерами и Георгия, с чем заранее вас поздравляю. – Его не поняли, и Рощаковский объяснил суть полученного приказа. – А по статуту ордена святого Георгия, – заключил он, – орден получают те, кто, прорвав окружение неприятеля, доставит командованию чрезвычайно важные сведения… Именно это, господа, нам и предстоит сделать: идем в Чифу!

За Электрическим утесом блуждали лучи прожекторов, обшаривая темнеющий горизонт в поисках японских кораблей. Конечно, в море сейчас жутковато, и мичман Петров сказал:

– Китайские кули в порту болтают уже давно, будто подводный кабель от Чифу японские водолазы уже разрезали.

– Возможно, – кивнул Рощаковский. – Японцы ведут себя в Чифу, как дома. Не будем удивляться, если застанем там парочку крейсеров Того и свору европейских журналистов, жаждущих увидеть нас забинтованными и на костылях…

Перед сном лейтенант оторвал листок календаря. Открылся новый день – 28 июля 1904 года. Рощаковский и не знал (да и откуда же ему знать?), что вот эта его рука, которую он сейчас протянул к выключателю надкоечного светильника, будет вскоре изгрызена зубами рассвирепевшего самурая и этой же рукой, страдая от боли, он будет докладывать в рапорте: «Я умышленно оскорбил японского офицера, ударив его кулаком в лицо, при этом же крикнув своей команде: „Братцы, делайте, как делаю я!“

Пошли! Миноносец глубоко врезался во встречную волну, каскады воды захлестывали пушку Гочкиса, одиноко торчавшую под мостиком. Странно, что змеи, засыпанные в бункера с углем вместе, умудрялись выбираться на палубу, где вода тут же смывала их за борт. Кисляков доложил на мостик:

– Греются эксцентрики вала, хоть плачь.

– И ладно, – отвечал Рощаковский. – Лишь бы дойти… Стемнело. Они шли. Однажды мимо промчала тень японского миноносца с ярким фонарем на корме. Рощаковский на вопрос, заданный по-английски, отвечал в рупор одним словом:

– Japan (Джапан)! – и обманул противника. Враждующих разнесло на контркурсах. Вторая линия блокады оказалась не так легковерна. В ночи возник характерный выброс желтого пламени, затем последовал звук, похожий на громкое чихание: японцы пустили мину, но она, к счастью, не сработала, и блокада была удачно прорвана. Уже светало, когда «Решительный» прибыл в Чифу; пушка Гочкиса послала в небо двадцать один выстрел, салютуя нации. Едва успели положить якоря, как к борту сразу же подгребла «шампунька» с французом:

– Жан Роод – газета «Matin». Лишь один вопрос!

– Ни одного, месье, – отвечал Рощаковский. Он поспешил на берег, вручив консулу депеши для передачи в Адмиралтейство, заодно доложил об инструкции, полученной от Григоровича, а консул обещал договориться об условиях интернирования миноносца с местным дацуном (губернатором).

– Извольте, – отвечал ему Рощаковский. – Но пока вы уговариваете дацуна, я осмелюсь потревожить китайского адмирала Цао, эскадра которого видна из окон вашей спальни… Мне надо перебрать в машинах эксцентрики гребного вала.

– Если вами получен приказ спустить флаг в Чифу, то я не понимаю: чего вы домогаетесь? – хмыкнул консул.

– Перебрав эксцентрики, я желал бы прорваться до Сайгона, откуда прямая дорога – на родину.

– Вы большой фантазер, – удивился консул… Китайский адмирал Цао имел желтый халат и синий шарик на шапочке. Он хранил длинные ногти в золотых наперстках, показывая нижестоящим, что еще никогда в жизни не унизил себя физическим трудом. В ремонте машин миноносца он отказал, ибо таково было указание японцев. Михаил Сергеевич ответил, что при входе в Чифу он салютовал не Японии, а Китаю.

– Не пойму, адмирал: кто здесь старший на рейде? Цао угостил лейтенанта чашечкой чая.

– Никакого ремонта, – говорил он, сверкая наперстками. – Я имею указание адмирала Того разоружать все русские корабли, оказавшиеся на чифунском рейде. На ваш миноносец я сразу же посылаю китайских матросов с карабинами…

Его матросы, появившись на палубе «Решительного», заняли рубки и переходы на трапах, они встали возле люков в машины и кубрики. Вели они себя соответственно настроениям своего адмирала, не тая от русских враждебности:

– Сабак, сабак! Россекэ чики-чики бум…, у-у-у! Капитана чики-чики! У-у-у…, сабак помирай!

Кочегар Звирбулис (из латышских крестьян) в бешенстве хотел уже раздраить люки угольного бункера:

– Как змеи полезут, они все разбегутся.

– Не спеши, братец, – успокоил Рощаковский матроса.

– А похоже, будет резня, – подсказал Кисляков.

– Имейте мужество не обращать внимания на угрозы. Очевидно, нам все-таки предстоит исполнить инструкцию, полученную еще в Порт-Артуре. Подождем, что скажет консул…

Ближе к вечеру консул прислал на «Решительный» записку, сообщая, что с дацуном Чифу говорить бесполезно: Пекин настоятельно требует полного и немедленного разоружения миноносца. С сердечной болью комендоры выкрутили замки из пушек, а минер Волович вынул ударники из торпед; адмирал Цао, верой и правдой служа самураям, потребовал сдать даже ружья и револьверы. Русский флаг был спущен. В команде воцарилось уныние. Чтобы оживить матросов, мичман Петров, отличный чтец-декламатор, спустился в кубрик, где допоздна читал «Сорочинскую ярмарку» Гоголя. Было уже что-то около трех часов ночи, когда Рощаковский проснулся от грохота весел, поспешно разбираемых в шлюпках китайскими матросами. В паническом состоянии они покинули «Решительный». Рощаковский, накинув тужурку, вышел наверх, спрашивая вахтенного матроса Воловича: