Читаем без скачивания Картины из истории народа чешского. Том 2 - Владислав Ванчура

— Стой! Ты куда? Я вижу лук у тебя за спиной, и ты вынул короткий клинок!

Филипп ударил о клинок рукой и провел пальцем по тетиве.

— Я раскрою тебе мой замысел, не хочу таиться. Веки мои не смежит сон, я уморю себя голодом, не стану ни молиться, ни отвечать на вопросы, не будет мне покоя, пока жив тот пес, что бросился к ногам моего отца и сделал из него посмешище. Прошу тебя, господин, вели твоим слугам согнать это гнусное существо с веток на простор двора! Я настигну хама острием своей стрелы и добью клинком.

Королевский егерь несогласно трясет головой, хмурит брови, от купеческого сынка отворачивается.

— Твоя стрела поразит плохую мишень. Ты плохо выбираешь противника, не ведать тебе удачи! Будь у тебя немного больше достоинства,» не поднялась бы твоя рука на слугу: слуг должны наказывать слуги!

— Это не прислужник, это не слуга, это дьявол, которого ты принял в услуженье. Я узнаю его по запаху серы, у тебя в замке я дышу копотью ада!

— Это королевский замок! — воскликнул пан Петр и схватился за секиру.

И куда только подевалось веселье? Добрые забавы?

Вдоволь было потех, и нашей побасенке скоро конец.

Филипп не слышит предупреждений, он движется навстречу гибели, шагая с натянутой тетивой, всматриваясь в кроны деревьев и выкрикивая бранные слова. Он уходит все дальше и дальше. И вдруг сталкивается с Кмитасом. Дикарь из Мазовецкого полесья разлегся на самом нижнем суку, в правой руке у него дубинка, и он колотит о сук ногами. Но вдруг Кмитас затих, он — сама зоркость, он глядит на правую руку купеческого сына, высматривает в ней лук, и весь опыт, вся память леса оживает в его уме. Он всматривается, определяет смысл движений, видит, куда нацелена стрела, угадывает умысел и цель этого умысла. И понимает вдруг, что купеческий сын покушается на его жизнь.

Свистит стрела.

Кмитас карабкается с ветки на ветку, лапами обхватывает разветвленный сук и опирается о ствол. Качается взад-вперед, размахивает дубинкой и, пока бедный Филипп целится во второй раз, Кмитас изготавливается для удара.

Дубинка проломила купеческому сыну голову.

Несчастный Филипп падает в траву, выпускает лук, стрелы сыплются из его колчана; дух его мутнеет и замирает — Филипп мертв.

Купец лишается чувств, слуги и королевский егерь подбегают к погибшему, а Кмитас вскакивает на крепостную стену. И исчезает в лесу, что тянется от ворот до соединения речек и дальше вверх по откосу. Кому же по силам его поймать! Он бежит легкой рысью, а помощникам егеря даже не пришло на ум вскочить на лошадей.

Так оборвалась жизнь купеческого сына по имени Филипп. Таково предание и описание его кончины.

РЫБАЦКАЯ ХИЖИНА

Сказывают, что на третий день Кмитас добрался до одного места на правом берегу Влтавы, которое называется Выр. Попал он туда кружными путями. Трижды вступал в воды Мжи, трижды возвращался во Влтавскую долину, трижды запутывал следы. Гончей не удалось бы взять его след, и охотнику не по силам выследить беглеца.

Да поможет Бог и все святые угодники — а может, и диаволы — тому, кто пытается скрыться! Да окажут они содействие бедняге, не убийце, не низкому прислужнику, но честному малому, который спасал свою шкуру и которого теперь гоняют с места на место! Пусть любому из бедолаг найдется спокойный приют, и пусть лачуга его будет похожа на ту, которая приняла Кмитаеа!

Что до удобств, то это пристанище могло бы быть чуть получше обустроено, могло бы быть и попросторнее, ибо — если говорить по правде — в прибежище этом нет ничего, что могло бы понравиться. Стоит оно на небольшом холме, прямо над каменистым берегом, который из года в год заливает полая вода. Два столетия назад кто-то поставил здесь сруб из деревьев, принесенных водой, и семь последующих поколений окружили его пристройками, каморками, крытым током, хлевушками, амбаром и, само собой, подпорками, поскольку уже не знает он, на какую сторону повалиться. Крыша у него продырявилась, провоняла чадом, но в очаге весело потрескивают дрова, а над огнем раскачивается котел, верный маятник в доме; надежно подвешенный котел полон масляной каши. Ну, а раз уж мы остановились перед этой кухонной утварью, то смотрите — котел свободно раскачивается на трех цепях, его округлая тень скользит по потолку. Качается тень, колышется отражение рыбацких сетей, и в этом колыхании столько спокойствия, что на человека нисходит обморочный сон.

Рыбарю и впрямь хочется спать. Он сидит у огня, клюет носом, но женщины и детишки, которых тут предостаточно, наверняка не прикорнут ни на минутку. У одних полны руки дел, другие заняты — кто ссорится, кто хнычет, кто лазает с места на место, какой-то ангелочек барабанит бараньими копытцами, а его сестричка обожгла себе ладонь и теперь плачет-заливается, широко раскрыв рот, и в глубине ее гортани виден маленький дрожащий язычок.

А теперь самое время сказать кое-что о рыбаке. Начать с того, что звали его Прших, поговорить о том, сколько было у него детей, каким богам он поклонялся, какой порядок завел у себя дома, согласно с чем совершал поступки, какого придерживался образа мыслей.

Так вот, Прших был добрый старичок. Появился он на свет лет шестьдесят назад, если вести отсчет от событий, о которых мы повествуем; мать у него была крещеной, а отец — почитай что нехристь. Это сообразуется с укладом жизни, не терпевшим суеты, и со склонностью рассказывать байки, которая отличает всех рыбаков. Ничего не поделаешь, в мутной воде, текущей из века в век, россказней пруд пруди. И рыбак легко пропитывается ими.

Да и мог ли Прших спастись от этого греха, если и отец его, и дед, и прадед занимались рыболовством? Родился он на воде, унаследовал мечтательную душу, не умел зашибать деньгу, о господах и думать не думал, как думать не думал о духовных особах, клюя носом над рыбацким садком.

Что такое? Валить лес, возиться на поле, чистить господских коней, носить за вельможей оружие, таскать каменья на строительство монастыря? Этого еще недоставало!

Прших и его предки отдавали предпочтение сладкому безделью, платили мизерную десятину, цепенели в ожидании над своей сетью, с замиранием сердца следили за поплавком. Им милее было пререкаться с эхом, чем с монахами. Они хотели, чтоб последнее слово оставалось за ними, хотели жить в мире и покое, чтоб всегда у них было немного еды и в конце своего жизнестранствия — приемлемое наказание или же — предпочтительнее — доброе возмездие на небесах. Они славили Бога, боялись чертей, ну и, понятно, русалок и ведьм, зловредных духов и летающих рыб, и сомов с металлическими чешуйками на груди, с рогом на голове и с шерстью, растущей вдоль спинного плавника.

Никто из рыбацкого племени не отличался умением прожить отведенное ему время так, чтобы заслужить похвалу толкового купца, владельца лена или монаха Цистерцианского ордена, который мог довести это до сведения епископа. Все они были отсталые, несознательные люди, и Прших ничем от них не отличался. Хоть внятны ему голоса зверей и лепет вод, хоть зрит он в туманах картины древних преданий, по зорьке определяет погоду, по птичьему полету угадывает грядущее, а когда идет на нерест лосось, — его движение.

Высокий, сутулый, волосы до плеч, нос редькой, глубоко впавшие глаза, он опирается на посох и довольно живо напоминает пророка.

Не странно ли, что никто этого не признал?

Нисколько не странно!

Тот, у кого нет в окружении восторженных людишек, тот, кто живет в полном одиночестве, кто ведет беседу с деревьями, растениями и скалами, тот не может рассчитывать ни на малейшее признание. Возможно, что на торжище Прших заработал бы неплохие деньги, возможно, его искусство волхвования принесло бы ему заслуженную славу или привело на плаху, но пока он живет у реки, где любая букашка щебечет языческие пророчества, ясно одно — он пройдет по жизни незамеченным, как сурок в траве. Прослывет безумцем, и до самой смерти никто ничего о нем не припомнит. Ведь он — раб, нищий, а к тому же — никуда не годный христианин. Его вера в Откровение Господне перемешалась с древними суевериями, его память пересеклась с той памятью, что давно канула в вечность. Он, если не считать обряда святого крещения, простите, язычник.

Сказано было, что Господь Бог наделил рыбарей добротой, это истина непреложная, однако, ежели кто полагает, будто был Прших благороден и спешил всякому бродяге выказать свою нежность, — то это глубокое заблуждение. Добряк не добряк, а всякому приходится помнить о своей безопасности.

Когда Кмитас, спасаясь от погони, набрел на хижину под названием Выр, он уселся на приличном расстоянии от рыбака.

Прших как раз плотничает. Оглядывается он, смотрит на беглеца-ободранца, хочет его прогнать, швыряет в него палкой.