Читаем без скачивания Рим. Роман о древнем городе - Стивен Сейлор

– Достаточно, чтобы переводить для моего покойного отца донесения, которые мы перехватывали у курьеров Пирра.

– Значит, у сына Кезона не только проявилась склонность к литературе, но он еще и освоил греческий язык! И впрямь каждое поколение в чем-то превосходит предыдущее.

– По части убийства врагов я отца превзойти не надеюсь, – смиренно сказал Кезон.

– Ну что ж, пройдись со мной. Погода нынче славная, а мне нужно время от времени прогуливаться. Мы поднимемся на Капитолий, и ты опишешь мне те его новые красоты, видеть которые мне не позволяют мои глаза.

Они неторопливо поднялись по петляющей тропе на вершину, где в последние годы город утолял свою страсть к грандиозным сооружениям общественного назначения. Голая вершина холма, где Ромул некогда устроил прибежище для отверженных, превратилась в место расположения роскошных храмов и величественных бронзовых статуй.

– Эта новая статуя Геракла, – промолвил Клавдий, – так ли она впечатляет, как говорят люди? Я пытался ощупать ее, но она так велика, что мне удалось дотянуться только до лодыжки.

Кезону статуя едва ли казалась новой. Она стояла там, когда он был еще мальчишкой. Но, может быть, для таких старых людей, как Клавдий, время течет иначе?

– Ну конечно, тем более что моя семья происходит от Геркулеса…

– А! Вы, Фабии, никогда не упустите случай напомнить об этом.

– Вот почему меня радует любое изображение этого бога, и чем оно больше, тем лучше. Скажу откровенно, эта бронзовая статуя очень хороша. Геркулес изображен со шкурой немейского льва на плечах, с дубиной в руках и с весьма грозным выражением лица. Полагаю, что, если бы галлы посмели когда-нибудь вернуться, один лишь вид этой скульптуры прогнал бы их прочь с Капитолия.

– А как она соотносится с колоссальной статуей Юпитера, что над храмом?

– О, Юпитер гораздо выше Геркулеса, что, по-моему, разумно – отец и должен быть больше сына. Бог виден людям даже с горы Альба, что в десяти милях по Аппиевой дороге!

– Ты знаешь историю создания этой статуи?

– Да. После того как Спурий Карвилий сокрушил самнитов, он переплавил их нагрудники, поножи и шлемы – все это пошло на статую, огромный размер которой символизирует величие нашей победы над исконным противником. Ну а из оставшейся бронзы консул велел отлить в натуральную величину памятник самому себе, который стоит у ног Юпитера.

– Тебе нет нужды описывать мне это. Я отчетливо помню, насколько безобразен Карвилий! А квадрига на вершине храма Юпитера – так ли она величественна, как говорят? Раньше она была сделана из терракоты – материала, как ты сам знаешь, выразительного, но довольно хрупкого. Ее чинили время от времени, но некоторые части были стары, как храм, и, возможно, сделаны рукой самого великого мастера Вулки. Но теперь первоначальную композицию из терракоты заменили бронзовой копией.

– Я помню терракотовую квадригу, – сказал Кезон. – Поверь мне, бронза производит гораздо большее впечатление. Детали лица Юпитера, раздувающиеся ноздри коней, украшения колесницы – все производит сильное впечатление.

– Эх, если бы у меня были глаза, чтобы видеть! Ведь эта бронзовая копия отлита попечением моих дорогих единомышленников Гнея и Квинта Огулиев. Меня несказанно радует, когда люди младшего поколения встают под популистское знамя.

В тот год оба брата Огулии, исполнявшие должности куриальных эдилов, добились осуждения худших из богатых ростовщиков, а из средств, вырученных от реализации конфискованной у них собственности, оплатили изготовление новой бронзовой квадриги. Они же оплатили установку на Палатине новой парной статуи Ромула и Рема, ставшей святыней простого народа.

– А знаешь, я никогда ее не видел.

– Правда? Я тоже. Меня извиняет моя слепота. Но какое, наверное, отвращение питает твой родич Квинт к Огулиям и их политике!

– Теперь мы называем нашего почтенного родича Максим, – сказал Кезон.

– Я полагаю, он намеренно удерживал всех Фабиев от воздаяния должного выдающемуся памятнику только потому, что этот памятник воздвигнут его политическими противниками. Знаешь что, пойдем туда прямо сейчас, чтобы ты наконец увидел статую.

Они спустились с Капитолия, пересекли Форум и поднялись по Какусовым ступеням, причем Клавдий так хорошо знал этот путь, что рабу почти не пришлось ему помогать. У подножия фигового дерева, неподалеку от хижины Ромула, высилась скульптурная композиция близнецов, не колоссальная по размеру, но весьма впечатляющая по замыслу и исполнению. Под животом стоящей волчицы сидели и тянулись губами к ее сосцам два обнаженных младенца.

– Ну, что ты думаешь, молодой человек?

– Замечательная композиция. Очень сильный образ.

– Ты думаешь, основателя города и его несчастного брата действительно вырастила волчица?

– Так гласит предание.

– А разве ты никогда не сомневался в преданиях? Некоторые считают, что волчица – это метафора или, может быть, слишком буквальная интерпретация истории, передававшейся из уст в уста. В конце концов, то же самое слово относится и к женщине непристойного поведения – шлюхе. Разве не более вероятно, что близнецов воспитала подобная женщина, а не дикий зверь?

Клавдий не мог видеть выражения лица молодого человека, но по молчанию понял, что столь неожиданный поворот разговора поверг его в растерянность.

Клавдий добродушно рассмеялся:

– Прости мою словесную невоздержанность. Очевидно, подобные мысли не звучат в степенных домах Фабиев.

– Некоторые из твоих идей… для меня в новинку, – признался Кезон. – Впрочем, и мой отец говорил, что твои мысли порой озадачивают, однако признавал, что они его и вдохновляли. Спасибо тебе за то, что ты показал мне статую близнецов и волчицы.

Клавдий улыбнулся:

– Мы недалеко от моего дома. Не хочешь ли взглянуть на мою библиотеку? Она значительно выросла с тех пор, когда я пытался научить твоего отца греческому. Новые свитки прибывают каждый месяц. Я, конечно, не могу читать их сам. Кто-нибудь должен читать мне вслух. У тебя очень приятный голос, Кезон.

– Сенатор, я счел бы за честь почитать тебе вслух.

Раб повел их к дому.

– Мы немного перекусим, – предложил Клавдий, проходя через переднюю. – А потом, может быть, приступим к работе над той коллекцией афоризмов, о которой ты говорил.

Кезон радостно кивнул и задумался.

– Одно из твоих высказываний отец считал особенно вдохновляющим. Что-то насчет архитектуры и Фортуны…

– Каждый человек – архитектор собственной Фортуны.

– Именно! Мой отец руководствовался этим принципом.

– И я уверен, что ни один человек не воплотил его в жизнь в большей степени, чем Кезон Фабий Дорсон!

Глава VIII

Тень Сципиона

216 год до Р. Х

– Мы поставили этих проклятых карфагенян на колени. Мы сделаем это снова!

Так заявил Квинт Фабий Максим с суровым выражением лица, которое понравилось бы его прапрадеду, первым получившему имя Максим почти девяносто лет тому назад. В одной руке он держал чашу с вином, другой постукивал по верхней губе – нервная привычка, которая обращала внимание на весьма примечательную бородавку. За эту отличительную особенность его в общем-то миловидного лица друзья дали ему еще одно прозвище – Веррукос.

Сидевший напротив юный Кезон украдкой бросал взгляды на хозяина – человека, которого он находил весьма устрашающим, хотя и желал, чтобы его собственные физические недостатки ограничивались одной-двумя безобразными бородавками.

Одна из ног Кезона была короче другой. Одно предплечье имело странный изгиб и не вполне повинующиеся мышцы. При ходьбе он хромал, ездить верхом не мог вовсе и вдобавок был подвержен падучей. Припадки случались в самое неподходящее время и порой кончались полной потерей сознания.

Несмотря на эти недостатки, мать Кезона всегда уверяла его, что он все равно красив. В двадцать лет он был достаточно взрослым, чтобы посмотреть на себя критически в зеркало и увидеть, что это не лесть со стороны матери и не материнская слепота, заставляющая видеть то, что ей хотелось бы видеть, а правда.

Глаза его были редкого голубого оттенка. Блестящие волосы имели цвет солнечного света в меду, а лицо могло бы служить моделью для греческого скульптора. Но что толку от красивого лица, если тело человека не годится для верховой езды, походов и сражений, как того требует время. Куда лучше иметь крепкое тело, пусть даже и при наличии на губе бородавки величиной с горошину, как у его великого и могущественного родича Максима – того самого, который только что поймал на себе взгляд Кезона и хмуро уставился на него в ответ.

Кезон опустил глаза и нервно постучал по золотому фасинуму у себя на шее, драгоценной наследственной реликвии, надетой специально для этого важного события.

Остальные два присутствовавшие за обедом гостя были того же возраста, что и Кезон. Его родич Квинт был сыном Максима, а Публий Корнелий Сципион – их общим другом. Обед устроили по более чем серьезному поводу: завтра на заре Квинту и Сципиону предстояло отправиться на войну. Как же Кезон жалел о том, что не может уехать с ними!