Читаем без скачивания Цирк 'Гладиатор' - Борис Александрович Порфирьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Резкий звонок заставил его вздрогнуть.
Коверзнев одёрнул халат, открыл дверь. Перед ним стоял Леван Джимухадзе. Это было так неожиданно, что Коверзнев отступил в замешательстве.
Леван шагнул, дверь захлопнулась, клацнув язычком американского замка.
У Коверзнева оборвалось сердце: «Что–то случилось с Ниной».
Растрёпанный фрак Левана подтверждал его догадку.
— Что случилось? — спросил он срывающимся голосом.
Леван нервно дёрнул воротник пальто, сказал, задыхаясь:
— Нина лишилась рассудка… Я ничэго нэ могу с нэй сдэлать… Только вы в силах ей помочь. Пришёл тэлэграмм из Липецка — Верзилин тяжело ранэн… Нина прочитала тэлэграмм, сразу упала, и сэрдцэ было нэ бито… Нэт?
В каком–то странном оцепенении Коверзнев повернулся, медленно пошёл по коридору, пошатнулся, как пьяный, придержался рукой за стену и только в спальне понял весь смысл происшедшего, стал лихорадочно переодеваться. Левой рукой застёгивая манишку, правой налил стакан воды, половину пролил на ковёр, не обратив на это внимания, выпил, стуча дрожащей челюстью о стекло.
— Идёмте! — приказал он Левану. Всё ещё застёгивая манишку, сбежал по лестнице.
— Извозчик, сюда! Гони к Троицкому собору!
Пуговица всё не попадала в петлю, тогда он вырвал её с мясом, переломил и выбросил на дорогу.
«Нина… Ниночка, — повторял он отчаянно, — мужайся, не всё потеряно… Не отчаивайся… Мы всё сделаем, чтобы Ефим выздоровел… Всё сделаем…»
Он швырнул извозчику трёшницу, вбежал в подъезд, скачками поднялся по лестнице. Дёрнул дверь, она не поддавалась. Тогда он стал остервенело рвать её на себя. Запыхавшийся Леван открыл её ключом.
Кутаясь в платок, в полумраке коридора стояла Нина. Огромные чёрные глаза полны боли, тоски.
— Коверзнев! — сказала она тихо, почти прошептала. — Коверзнев, — и зарыдала, и припала к нему, словно в нём одном сейчас было спасение.
Леван засопел, тяжело задышал, ушёл в другую комнату.
Сидя на диване, по–прежнему зябко кутаясь в платок, Нина говорила Коверзневу о том, что необходимо ехать.
— Поедем… Я верю… Этого не может быть…
— Собирай вещи… Я готов… Сейчас — на железную дорогу, узнаю, когда поезд…
— О, не бросай меня… Вещи соберёт Леван, а я поеду с тобой… Не бросай…
На улице, успокаиваясь, она заговорила:
— Я совсем потеряла голову… А Леван, когда я ему сказала, что надо ехать, говорит, что нельзя: с Чинизелли заключён контракт, надо платить неустойку… Говорит, что я подвожу не только себя, но и его… О, как это низко…
Задыхаясь от злости, Коверзнев решил: «Вернёмся с вокзала, я швырну ему деньги в морду — подавись, щенок…» О том, что сам бросает чемпионат на произвол судьбы, он не думал.
— Гони, извозчик!
Было душно, ветер не мог охладить разгорячённого лица; Коверзнев расстегнул воротник.
От Нининых слов хотелось плакать.
Сжимая его руку, придерживая на хрупком горле газовый шарф, она говорила, что Коверзнев всегда был её лучшим другом и она всегда огорчалась, что он отошёл от них с Ефимом, но она никогда не теряла веры в него…
Они проезжали мимо часовни, и Нина попросила остановить лошадь.
— Я помолюсь… А ты с вокзала зайди сюда за мной…
Часовенка стояла ниже тротуара, и на маленькой площадке у её входа монах в поношенной рясе зажигал свечи перед иконами. Широкая дверь была распахнута, в глубине было сумрачно, и только трепетные огоньки восковых свечей и лампад виднелись отчётливо. Монах обогнал Нину, и она спустилась за ним по каменным ступенькам. Старуха в лохмотьях стояла на коленях перед большой иконой богоматери и истово клала поклоны. Монах гасил догоравшие и зажигал новые свечи. Нина опустилась на колени подле иконы. Люди поминутно входили, склонялись, шептали молитвы, выходили на улицу; еле слышно скулил маленький ребёнок, мешая сосредоточиться…
«Господи, господи, помоги мне… Сделай так, чтобы Ефим остался жив… Я прошу тебя, потому что знаю, что ты милосерд, ты делал столько чудес, сделай ещё одно, — чего тебе стоит?..»
Она коснулась лбом холодных камней пола, но успокоение не шло к ней.
«Будь справедлив ко мне, господи… Ты сделал так, что мы зачали ребёнка, так сохрани ему отца… Ты пожертвовал своим сыном ради нас и знаешь цену человеческому страданию, так сделай так, чтобы не было больше страданий…»
«О господи! — прошептала она. — Неужели ты бессердечен и жесток? Неужели ты не можешь простить людям того, что они распяли твоего сына?..»
Она била поклоны один за другим, но ледяные плиты не охлаждали её лба; голова словно разрывалась.
«Господи! — сказала она в отчаянии. — Ты жесток и мстителен, ты не можешь простить нам того, что ребёнок зачат нами в прелюбодеянии… Но разве мы не любим друг друга?.. Тогда почему же кара коснулась нас, господи?.. Или ты не можешь простить мне, что я никогда не молилась и не знаю молитв, о господи?.. Почему за всё должна отвечать одна я?»
Она снова прикоснулась лбом к каменной плите и замерла так на некоторое время.
«Я кощунствую, — простонала она. — О господи! Не буду, только сделай так, чтобы Ефим был жив…»
48
Приходя в себя, Верзилин спрашивал у Никиты одно и то же:
— Не приехала ещё?
Раны Никиты были неопасны, и доктора разрешили ему сидеть подле Ефима Николаевича. Глядя на осунувшееся лицо своего учителя, парень напряжённо думал, чем бы его отвлечь от тоски по Нине: «Ишь, как мучается, сердешный… Одно жалеет: как бы не умереть, не простившись с ней… Присказку бы ему, что ли, рассказать какую?..» Но «присказки» на ум не шли… Тогда он догадался читать вслух оказавшуюся под рукой книгу. Читал он плохо, но старательно, и трогательная история итальянского школьника, рассказанная Амичисом, увлекла их с Верзилиным… Особенно тщательно Никита старался выговаривать труднопроизносимые имена героев, словно от этого зависела жизнь Ефима Николаевича…
Бессильно сжимая ему ладонь, Верзилин прошептал:
— Будь всегда справедливым и честным… Ставь это всегда превыше всего, — добавил, смежив веки: — Ведь ты для меня — как младший брат…
Комок подступил к горлу Никиты от этих слов, и мутная пелена застлала его глаза.
Пришёл доктор — горбоносый, с большим животом, на тонких ногах. Взял Верзилина за руку, вытащил из кармана часы.
Верзилин устало открыл глаза, спросил взглядом.
Доктор, не
