Читаем без скачивания История Венецианской республики - Джон Норвич

При этом репутация дожа Фоскари ничем не омрачалась. Как и прежде, он воплощал господствующие в Венеции настроения, его подданным не приходило в голову винить его в экономических неурядицах республики, как и в склонности к показным зрелищам.

Но никто не может тридцать лет пробыть дожем Венеции и не нажить врагов. Именно враги своими обвинениями довели дожа, которому уже исполнилось 70 лет, до тяжелой болезни. Так ли это было на самом деле, неясно. Во всяком случае, во время выборов сторонники Фоскари ссылались на его жесткую практичность, и теперь его враги вспомнили об этом. Больше всех, конечно, вспоминала семья Пьетро Лоредано, так неожиданно проигравшего на тех выборах. За результаты выборов, однако, Фоскари отвечать не мог — слишком сложна была эта процедура, но после выборов произошло несколько событий, включая неудачное сватовство, которые осложнили отношения между домами Фоскари и Лоредано почти до состояния открытой вендетты. Следовательно, мы можем сделать вывод, что в начале 1445 года, когда Якопо обвинили в том, что он брал взятки за улаживание общественных дел в пользу дающих, известие об этом вызвало в доме Лоредано оживление.

Несмотря на то что близкий родственник Пьетро Лоредано. Франческо, занимал в это время должность одного из глав Совета десяти, вряд ли правосудие обошлось бы с Якопо несправедливо, такое даже трудно представить. Первым делом, совет созвал zonta из десяти человек, служащих синьории и трех общественных обвинителей, увеличив свой состав до 29 человек. (Ввиду особых обстоятельств было решено, что сам дож на заседании присутствовать не будет.) Затем постановили арестовать Якопо, и когда оказалось, что он бежал из города, решили разбирать его дело заочно. Допросив его слуг, установили несомненную его вину по некоторым пунктам. Тогда Лоредано предложил удвоить количество следователей, а свидетелей подвергнуть пыткам, вероятно надеясь найти больше мотивов для обвинения, но здесь он переборщил. Якопо Фоскари приговорили к пожизненной ссылке в Модону — колонию в Пелопоннесе, — часть его слуг подвергли более легким наказаниям, а часть признали невиновными. Ни тогда, ни впоследствии никому и в голову не пришло, что дож может быть замешан в преступлениях сына или хотя бы знать о них.

Приговор не был чрезмерно суров. По меркам того времени юный Фоскари получил по заслугам. Когда через два месяца он не явился к губернатору Модоны, его имущество конфисковали, но и такая мера соответствовала закону. Два года спустя, когда он серьезно заболел, совет еще раз подтвердил милосердность своих решений. После апелляции, поданной отцом, приговор был отменен. Осенью 1447 года, «принимая во внимание, что в наше неспокойное время правителя не должно заботами отвлекать от великой службы республике, и то обстоятельство, что сын его лежит больной телом и разумом, являя гуманность нашего правительства и учитывая заслуги нашего дожа», Якопо Фоскари позволили вернуться в Венецию.

Казалось бы, теперь старый Франческо может спокойно доживать свои дни. Так оно и было бы, если бы 5 ноября 1450 года некто Эрмолао Дона, заслуженный сенатор, не подвергся нападению неизвестного лица по пути к дому. Через два дня он скончался от ран. За несколько недель, что продолжалось следствие, подозреваемых арестовывали, допрашивали и отпускали, и ни тени подозрения не упало на Якопо Фоскари. Затем, уже в январе, в одной из «львиных пастей»[195] оказался донос, обвиняющий его в убийстве. Якопо схватили и привели в суд.

Свидетельство против него выглядело пустяковым. Оно основывалось на том, что Эрмолао Дона был одним из трех глав Совета десяти в то время, когда Якопо обвинили, следовательно, у Якопо был мотив для мести. Не учитывалось и то, что в вечер убийства один из его соседей слонялся у ворот дворца. Андреа Дона, сидевший у ложа пострадавшего, за два дня до его кончины подтвердил, что тот простил своего неизвестного обидчика и не сказал ни одного слова, бросающего тень на Якопо. Сам подозреваемый своей вины не подтвердил даже под пыткой, которой его все же подвергли. Тем не менее его признали виновным и снова приговорили к пожизненной ссылке, на этот раз на Крит.

Нужно отметить, что на этот раз Совет десяти руководствовался чем-то плохо объяснимым, но почти невозможно обвинить его в умышленном вредительстве со стороны Лоредано или кого-то еще. Во-первых, на тот момент никого из Лоредано в совете не было, только один из них присутствовал в составе zonta, собранной по этому случаю. Во-вторых, хотя обвинение выглядело несправедливым, для убийцы такой приговор был слишком мягким. Остается предположить, что Якопо оставался все таким же смутьяном, и совет, раскаявшись в своей прошлой мягкотелости, воспользовался случаем избавить от него государство раз и навсегда.

Перед отъездом Якопо, ослабевшему и больному, позволили увидеться с семьей. Его родственник Джордже Дольфино, присутствовавший при последней встрече, согласно рукописи, сохранившейся в библиотеке Марчиана, пишет, что молодой человек слезно умолял отца воспользоваться своим влиянием и позволить ему остаться дома, с семьей. Отец сурово убеждал его «повиноваться приказу республики и не требовать большего». И только когда сына увели в камеру, он сник и с возгласом: «О pieta grande!» («О, как жаль!») упал в свое кресло. Больше они никогда не виделись. Якопо отбыл на Кипр, и через полгода в Венеции стало известно о его смерти.

Несмотря ни на что, Франческо Фоскари любил своего сына и такого удара вынести не смог. С этого момента он стал слабеть, потерял интерес к государственным делам и даже отказывался присутствовать на заседаниях сената и совета, хотя это было его конституционной обязанностью. Полгода прошло в надежде, что дож оправится от горя и сможет выполнять хотя бы важнейшие из своих функций. Однако в октябре 1457 года совет постановил, что дольше ждать нельзя. Делегация, состоящая из синьории и трех глав Совета десяти, вызвала дожа и вежливо и почтительно попросила его, «как доброго государя и истинного отца своей страны», отречься от трона.

В прошлом Фоскари два раза предпринимал усилия к тому, чтобы уйти в отставку, но ему не позволяли. На этот раз он отказался уходить. Возможно, он негодовал на то, что совет так обошелся с его сыном. Возможно, его разозлило, что совет бестактно выбрал парламентером того же Якопо Лоредано, который, находясь ранее на этом посту, оглашал приговор об изгнании. (Вряд ли ему было известно, что Лоредано сперва предлагал смертную казнь, но предложение не прошло.) Возможно, просто сказался возраст — 84 года и перенесенное горе сделали его раздражительным. В любом случае, его ответ показал, что он уже слишком стар. Он холодно заметил, что у Совета десяти нет власти отправить его в отставку. Решения такой важности принимаются большинством голосов Большого совета при поддержке шести членов синьории. Если последует просьба, утвержденная таким образом, он уделит ей внимание. До этого времени он останется на своем посту.

Формально он был, конечно, прав, но спорить с Советом десяти не стоило. По причине, скорее всего, уязвленной гордости они не вынесли этот вопрос на обсуждение Большого совета. Вместо этого, жестоко нарушая конституцию, они вернулись к Фоскари с ультиматумом. Либо он наконец уйдет в отставку и освободит Дворец дожей в течение недели, и тогда он получит пожизненную пенсию в 1500 дукатов в год, либо он будет смещен силой, а его имущество будет конфисковано. У дожа не хватило сил бороться дальше. С его пальца торжественно сняли кольцо и преломили его, с головы сняли корно. Джорджо Дольфино, снова выступающий в роли очевидца, пишет, что, когда делегация уходила, старик подозвал к себе одного из них, узнав в нем сына своего старого друга, и пробормотал: «Скажи своему отцу, пусть навестит меня. Мы с ним покатаемся на лодке и проведаем монастыри».

Однако на следующее утро, когда он покидал дворец, к нему вернулось присутствие духа. Его брат Марко спросил, пойдет ли он по маленькой крытой лестнице, ведущей прямо к боковым дверям, где ждала его лодка. «Нет, — ответил он. — Я спущусь по той же лестнице, по которой поднимался, когда стал дожем». Так он и сделал, а потом уплыл к величественному зданию на первой излучине Большого канала. Он строил его для себя, и до сих пор оно носит его имя.

Через неделю его преемник, Паскуале Малипьеро, на службе в честь дня Всех святых, проводимой в Сан Марко, узнал, что Франческо Фоскари умер. Дольфино описывает, как переглядывались члены синьории, «прекрасно зная, что это они укоротили его жизнь», и в самом деле, нет сомнений, что смерть наступила в результате сердечного приступа. Казалось, бремя вины должно было лечь на всех, и этим объяснялась торжественность, с какой проходили похороны. Вдова Фоскари возражала против этой пышности, горестно восклицая, что уже слишком поздно республике пытаться исправить те злодеяния, которые она причинила своему самому верному слуге. Но ее возражения оставили без внимания. В четверг 3 ноября тело уложили в зале синьори ди нотте, прямо в нижней аркаде, со всеми регалиями: одежды из золотой парчи, меч, шпоры, на голову снова надели корно. Оттуда его торжественно, в сопровождении служителей Арсенала, под золотым зонтом, пронесли через Мерчерию, по деревянному мосту Риальто, к церкви Санта Мария Глориоза деи Фрари. Среди двенадцати несущих траурный покров шагал Малипьеро, одетый как простой сенатор. Совершенно ясно подразумевалось, что Фоскари умер дожем.