Читаем без скачивания Загадки любви (сборник) - Эдвард Радзинский

Вчера он, управляющий трестом, и новая директорша универмага поехали в заповедник на гулянку. Поохотились, забили заповедного лося, разложили костер на поляне. Шоферня подогнала машины, засветила фарами – и заплясали на поляне в свете фар, напившись-нажрамшись.

– Жги! Жги! Жги! – орал он, подпрыгивая.

А потом поволок хихикающую универмагшу в темноту, в не освещенные фарами деревья…

Он прошел мимо кладбища, вспоминая все это, и наконец подошел к Дому. Дом и был местом его новой работы.

Это был исторический центр городка. Здесь стоял главный городской храм – Дивная церковь.

Во дворе храма когда-то был рынок: пустели прилавки. Среди прилавков шатался одинокий грузин, приехавший торговать арбузами. Арбузы побились и были свалены в кучу. Грузин глядел слезящимися глазами на арбузный лом. Две бабы, причитая, тащили грузина за руки в разные стороны.

– Ты не гляди, что она меня моложе! – вопила одна. – Я хоть старая, а грудь у меня как пушка! – Она рывком подняла кофточку, и на солнце сверкнула упругая девичья грудь.

На рынке был тир. Местное начальство любило по дороге на работу проверить твердость руки. И голубоглазая молоденькая дурочка с блестящими плачущими глазами по прозвищу Ясноглазая слонялась у тира и все просила:

– Дяденька, дай пульку, я до дома дострелю… Мне домой надо, пульку дай…

…Но все это было раньше. Теперь рынок снесли, и тир снесли тоже. И на этом месте возвели красавец Дом – многоэтажный, с лоджиями, с обливными изразцами в русском стиле.

Въехать в Дом должны были лучшие люди города. И Сам тоже намеревался. Для Самого сначала построили шестикомнатную квартиру на пятом этаже. Но в это время в Москве началась борьба с излишествами – и Сам от квартиры тотчас отказался. Вызвали архитектора, и все большие квартиры в пожарном порядке перестроили на клетушки, а квартиру Самого решили передать детсаду. Но когда дом достроили, кампания уже прошла. Вновь убрали перегородки и вновь большую квартиру отделали для Самого.

По этому случаю его и назначили отвечать за Дом: он и квартиры должен был распределить, и площадь перед домом благоустроить, и главное – решить вопрос с церковью. Рядом с таким домом торчала эта самая Дивная церковь!

Но голова у него сегодня раскалывалась, и вместо того чтобы думать о Доме, об ордерах, он почему-то все возвращался мыслью к этому кладбищу. Хоронили! Кого хоронили?

Он вошел в Дом, прошел в контору и вызвал к себе прораба.

– Как с церквой будем решать? – спросил его прораб.

– А сам как думаешь?

– Думаю – сносить. Такие люди в Доме жить будут! Что ж они – на церкву из окон любоваться должны? Опиум для народа! Только вот старушки шумят. Окружили меня вчерась – и ребром, ребром!

– А ты их спроси: «Бабка, церковь действующая? А?..»

– Нет, – ответил прораб.

– «Крест на ней есть?..»

– В прошлом году, когда детишки металлолом собирали…

– Ты чего мне объясняешь? Ты бабкам объясняй! – И добавил в сердцах: – Что им, молиться негде, что ли?

– Значит, с энтим решили: два бульдозера пригоню – и все дела.

И прораб ушел.

Он хотел думать о приятном: о рыбалке, о баньке, об универмагше. Но не получалось, мешала мысль: кого хоронили?

Тогда он решил заняться ордерами и вызвал своего заместителя.

Вошел заместитель, тоже в шляпе на ушах, странно похожий и на него и на прораба.

– Ну, на первый этаж мы с тобой подселим какого-нибудь ударника… Какие будут кандидатуры?

Заместитель предложил Федю-строителя. Федя был человек, конечно, заслуженный, но пил, ох как пил!

Перешли к интеллигенции.

– Может, писателя подселим на первый этаж?

– Можно бы. Но какие у нас писатели? Это в Москве писатели, а наши сами себя и читают.

За выяснением позвонили руководителю писательского отделения. Но никого не оказалось. Писатели поехали на окраину области сквозь глухие леса на встречу с читателями. И там, в глубинке, загуляли и пропили колеса от газика. Так что вернуться назад им не было никакой возможности. Сгинули писатели в лесах.

Писатели сразу пропали из его головы. И никак он не мог сосредоточиться на ордерах… А потом вдруг увидел огромную пустую комнату, точнее, гулкий зал. И в углу этого огромного зала было что-то… И когда он подошел… с трудом подошел… увидел, что это была крохотная дверца…

Он проснулся в сумерках от того, что услышал, как загрохотало у Дома: это к церкви подъехали бульдозеры. Вспыхнул прожектор.

И тогда он услышал треск. Треск! Но не снаружи, у церкви, а где-то наверху, над головой… Треск затих. Дверь распахнулась, вбежал бледный прораб:

– Дом треснул!

Они выбежали на улицу. Навели прожектор. По всей стене, начиная с пятого этажа, с квартиры Самого – шла трещина. Он покрылся холодным потом.

– Сволочь! – заорал он на прораба. – Ты понимаешь, что завтра будут болтать в городе?

Прораб затрясся: он понимал.

– Я не виноват…

– А кто виноват? Кто кричал: «К майским, к майским!» Никто ведь не скажет, что руки у тебя, как крюки, что ты работать разучился, халтурщик поганый! Ведь из-за церкви, скажут, жопа!

– Не виноват! – кричал прораб. – Потому что – перестраивали! Сто раз! То вам шесть комнат в квартире подавай, то две, то восемь! А ведь это Дом, он не понимает, за что его калечат!

У него отлегло: ну, конечно, – потому что перестраивали.

– Короче, за ночь, трещина должна быть заделана. И чтоб к утру Дом был без трещины! Где Федя?

– Послал за ним, говорят, тверезый!

– Учти, и ты в этот Дом тоже въедешь. Если обрушится – то и на тебя тоже.

Пришел Федя, лучший строитель СМУ.

– А ну, протяни руки, – сказал он Феде.

Федя протянул – пальцы ходили.

– Опять – пианист! Сволочь пьяная!

– А Феде все равно, он в любом виде… – захихикал прораб.

– Пьянству – бой! Пьянству – бой! – вдруг выкрикнул Федя.

– И чтоб к утру все было заделано, ты понял, Федор?

– Все сделает! Как обещался, так и сделает! – кричал прораб.

– А мы тебе квартиру даем в Доме, Федор. Если обвалится, то и на тебя… Ну, с Богом, ребята! А церковь… – вдруг повернулся он к прорабу, – это же памятник культуры!.. Под этой церковью прадеды наши… Так что пусть стоит. Отреставрируем.

Федю увели. Потом на улице застучало, будто заколачивали двери.

«Это леса возводят», – подумал он.

Был час ночи, когда вдруг открылась дверь и вошел… Лицо смуглое, в странных пятнах. Курчавая рыжая борода торчком.

– Вам чего, гражданин?

– Вселяюсь.

– Как это вселяетесь? Ведь ночь…

– А где сказано, что ночью нельзя вселяться, морда? – Человек протягивал ордер.

– Поинтересуюсь, кто выдал вам ордер?

– Кто выдал, того здесь нету.

В ордере было написано: «Попов И. И.»

– Вы, простите, не родственник Сан Саныча Попова?

И вдруг рыжая бороденка исчезла, а вместо нее перед глазами возникла та, маленькая дверца. И чей-то голос томительно кричал за дверцей:

– Иуда! Вошел!

Когда он открыл глаза, перед ним стоял совсем другой человек – чернобородый, черноволосый. Он глядел на этого человека и чувствовал невыразимую печаль. А за человеком толпой теснились все смуглые и чернобородые лица. И все незнакомые ему. И все – с ордерами в Дом, где должны были жить только знакомые. Он оказался в ужасном положении: он понимал, что так быть не может: Дом был на брони.

Он никак не мог дождаться утра, чтобы начать звонить в инстанции – выяснять всю эту галиматью.

…Я очутился у дома, я узнал этот дом, дом, который в нашем городе называли «дворянское гнездо».

Я любил это место: здесь стоит церковь с шатровой колокольней. И маленькое кладбище, где похоронены мои предки… Но теперь над всем этим возвышался Дом.

Дом был освещен багровым отсветом далеких пожаров. И я почему-то вошел в Дом, все ожидая окрика сторожа. Но никто меня не окликнул.

Я сразу увидел его. Он сидел один, в плаще и в шляпе на ушах. Неожиданно он обрадовался мне:

– Вы, если не ошибаюсь, наш краевед?.. Слава Богу, хоть одно знакомое лицо! Что вы так на меня смотрите?

– Я думаю, как же вы меня мучили!.. Всю мою жизнь мучили…

– Да, да, вы очень смешной случай, товарищ краевед, – сказал он, все время набирая номер телефона. – У нас с вами вышла презабавная история. Давно-давно… я еще культурой тогда заведовал… и вдруг узнаю, что по всей нашей области ищут идеологические выверты. Представляете, в каком-то городишке Буе и то нашли. А Буй уж совсем затерявшийся город. «Буй да Кадуй черт три года искал: найдет – потеряет» – пословица… Короче, в каком-то Буе есть выверты, а у нас в райцентре – нетути?! Чушь! Ну откуда у нас взять выверты, вы же видели наших писателей? И тут как раз вы приехали. Гляжу: человек образованный, с головой. Прибежал я к вам и прошу: покайтесь в вывертах. А вы упрямитесь, горячитесь: «Где ж у меня выверты-то?» – «А в статьях, в работах ваших!..» И тут выясняется, что у вас еще нет ни статей, ни работ, что вы институт только что закончили. Но я не гордый, я подождал. И ведь они появились – малюсенькие, с трехкопеечную монетку, но появились, – выверты! И мы тебя за них – под дых! Под дых! Зачем, спросишь? В Средней Азии, когда птичьи бои устраивают, птичку в кулаке на бой несут. Почему? Потому что в кулаке она злеет! Вот ты и стал злым, глупый человек. А все потому, что не понял: пока тебя вслух ругают – с тобой в порядке. А вот как ты серьезное что сделаешь – ругать не будут. Замолчим о тебе. Тишина будет. Будто нету тебя. Будто смерть… – Он положил трубку на рычаг и продолжал: – Начальнику милиции звоню. Понимаешь, пришли какие-то люди в Дом… и все с подозрительными ордерами… а милиция не отвечает. Пойдем-ка вдвоем проверим квартиры, а?