Читаем без скачивания Вся правда о российских евреях - Андрей Буровский

—  Была не была, — сказал он — авось не считаны... Мне лакеи рассказывали, — Александр Третий был завзя­тый курильщик: табак любил, квас да шампанское... А на столе у него, погляди, пятачковые глиняные пепельницы да на штанах — латки...

И вправду, халат, в который меня облачили, был заса­лен. Лоснился и много раз чинен.

Остаток ночи мы провели, разбирая игрушки Нико­лая Второго, его барабаны и паровозы, крестильные его рубашки и тетрадки с ребячьей мазней. Снимки великих князей, умерших в младенчестве, пряди их волос, днев­ники датской принцессы Дагмары, письма сестры ее, английской королевы, дыша духами и тленом, рассыпались под нашими пальцами... Рожая последних государей, ма­ленькая женщина с лисьей злобой металась в частоколе Преображенских гренадеров, но родильная кровь ее пролилась в неумолимую мстительную гранитную землю.

До рассвета не могли мы оторваться от глухой, гибель­ной этой летописи. Сигара Абдул-Гамида была докурена. Наутро Калугин повел меня в Чека на Гороховую, 2. Он поговорил с Урицким». Кончается все хорошо — «Не про­шло и дня, как все у меня было — одежда, еда, работа и товарищи, верные в дружбе и смерти, товарищи, каких нет нигде в мире, кроме как в нашей стране.

Так началась тринадцать лет назад превосходная моя жизнь, полная мысли и веселья»36.

Как оценивать жизнь чекиста — дело, конечно, личное, дело вкуса. Пусть она будет превосходная. Пусть только безнадежный клерикал может увидеть в конце Бабеля, умершего в лагерях в возрасте 47 лет, Перст Божий. И ве­рить, что сейчас эта парочка, Бабель с Калугиным, воет посреди сковороды, бьется в скворчащем чадном масле.

Но вот что сказать об этом описании открытого, на­глого мародерства?

Император Николай II и его семья, кстати говоря, тогда были еще живы. Калугин и Бабель копались в имуществе пока еще не убитых людей, перетряхивали детские игруш­ки и частную переписку ведь не просто императора — но вполне конкретной, вполне определенной семьи.

Для этого нужна все же очень сильная и вполне це­ленаправленная ненависть. Все же царь — до известной степени символ России.

Рассказу Бабеля как-то очень соответствует еще одна наша семейная история. Она тоже очень простая: в 1921 году мой дед, Вальтер Эдуардович Шмидт, венчался с бабушкой, Верой Васильевной Сидоровой. Венчались молодые два раза: по лютеранскому обряду и по право­славному. По лютеранскому обвенчаться оказалось не сложно, а вот с православным возникли, что называется, вопросы...

К церкви пришлось ехать тремя разными пролетками; сначала везли священника, который лежал, спрятавшись, под сиденьем. Жених и невеста тоже ехали отдельно. Священник торопливо переоделся в облачение, дед с ба­бушкой и свидетели вошли в церковь, а двое остались на улице — держали лошадям языки, чтобы не заржали. Очень это было опасно — привлекать внимание новых хозяев жизни к тому, что кто-то находится в холодной заброшенной церкви.

И не убереглись! Священник уже менял кольца, как во­рвался в церковь некий коммунист вполне классического облика — в кожанке, с очками на длинном носу и с наганом в руке. И заорал тоже вполне классическое:

— Эт-та что тут за балаган!!!

Трудно сказать, что могло бы произойти дальше, но было это существо изрядно пьяно и успело выстрелить только вверх, в купол церкви. Шуму было много, но существо — то ли от отдачи, то ли от водки — пова­лилось прямо на пол и уснуло. Тихо-тихо вышли все из церкви, очень боясь, что красножопый проснется. К счастью, он не проснулся. Порой я даже испытываю некую благодарность к нему: все же не сдал в ЧК, не пристрелил! Может быть, просто не успел? Может быть, но все равно я испытываю к нему вполне искреннюю благодарность.

Надо ли уточнять, дорогой читатель, какой националь­ности было это существо? А историю эту мне рассказала сестра моей бабушки, Антонина Васильевна Вербицкая, в 1974 году. У меня было много впечатлений.

Уверен — в синагоге это существо бы огонь не от­крыло.

Среди русских евреев было много людей, у которых очень даже было за что и почему мстить. Множество людей еврейской России, Страны Ашкенази, имели основание считать, что их способности остались невостребованны­ми, судьбы растоптаны чертой оседлости и процентной нормой. Что их лояльность к искренне любимой России не находит понимания и ответа. Многие евреи чувство­вали, что их хорошее отношение к стране, их готовность считать себя частью российского суперэтноса разбились о волну погромов и правовые ограничения.

Если они и не стали врагами русской России, то уж с политическим строем Российской империи готовы были воевать до последней капли крови. И все защитники ненавистного государства тоже превращались для них в тех, по чьей милости его мать провела ночь в полицей­ском участке.

Представим себе психологию человека, который даже сам лично ничего плохого не испытал, но которому де­душка рассказывал, как русские солдаты ловили его, но не поймали, а поймали его старшего брата. Если дедушку ловили году в 1840-м, в возрасте 10 лет, он вполне мог рассказать эту историю внуку, родившемуся году в 1890-м. Что должен думать внук, слушая, как дедушка спрятался за поленницей и долго стоял, боясь даже дышать, с ко­лотящимся о ребра сердечком, слушая неторопливые разговоры солдат, вдыхая запах табака и пота (день был жаркий). Что должен был думать еврейский мальчик из благополучной петербургской семьи, слушая рассказ любимого деда в 1900 году? Пройдет пять лет, и он, весь в поту от страха и волнения, наведет маузер на усатого страшного полицейского, на казака, стоящего в оцеп­лении. Тяжелое для подростка дуло уплывет, пот зальет глаза... Оружие грозно, очень по-настоящему, бабахнет... на полметра мимо, разумеется.

Пройдет еще двенадцать лет, и молодой мужчина, уже похоронивший любимого дедушку, опять поднимет револьвер, наведет на синий мундир. Тот самый мундир, в котором ловили его деда; люди в котором увели брата деда, из-за которых нет у этого еврея ни дяди от старшего брата деда, ни троюродных братьев. Теперь поту будет поменьше, оружие хорошо пристреляно, по портретам императора и по иконам; пуля войдет куда надо, пробив сто раз проклятый мундир.

Кто хочет — пусть осудит этого человека. Я его хорошо понимаю, потому что на его месте действовал бы точно так же и уверен, что пошел бы до конца. Люди, которых нельзя безнаказанно истреблять, вызывают все же ува­жение. А сколько было таких? Сколько евреев, раненых когтями Российской империи, легендарного двуглавого орла, имели множество личных, частных, чуть ли не ин­тимных причин хотеть сокрушения империи, гибели ее защитников и спасателей?

Наконец, во время самой Первой мировой войны и Гражданской войны произошло много такого, что, ес­тественно, взывало о мести.

Все это бесспорно и не вызывает ни особых удивлений, ни возмущения. Удивляет разве что чрезмерность этой мести, да готовность обрушивать ее на головы заведомо невинных. В этой чрезмерности трудно не увидеть некое свойство иудаистской цивилизации, воспитанный ею феномен. Ведь судорожно мстили те, кто раз в год орали: «Бей Амана!!!»

В наше смутное, текучее время странное впечатле­ние производит человек, всерьез отстаивающий идею Про­мысла Божьего в истории. Но стоит заняться еврейской историей, и становится видна цепь событий очевидных, порой зловещих и, боюсь, все-таки однозначных.

Д. Маркишу ну очень не нравится идея А.И. Солже­ницына о том, что убийством Столыпина евреи в виде дальнего последствия вызвали и Холокост. Цепь причин и следствий, нарисованная Александром Исаевичем, совершенно не убеждает и меня, но не могу отделаться от мысли — ведь почтенный реб Маркиш возражает не потому, что аргументация А.И. Солженицына слабовата. А потому, что не может даже допустить — неужели закон причин и следствий может иметь отношение не только к кому-то там, но и к его... к его народу. Вы понимаете?! К евреям! Ну неужели и правда они могут быть судимы тем же судом, что и все остальное человечество?!

Мне же эта идея Солженицына, при всей слабости его доводов, представляется как раз одной из самых ин­тересных. И более того — все данные указывают на то, что евреи действительно накликали Холокост. Только не тем, что не смогли удержать Мордку Богрова от убийства Столыпина...

Если бы весь народ Провидение покарало бы толь­ко за поступок одного сукиного сына да за моральную поддержку этого подонка несколькими сотнями евре­ев — тогда и впрямь позволительно были бы усомниться в торжестве Горней справедливости. Получилась бы мораль Ветхого Завета: трое иудеев помочились у стены (что им, по неведомой причине, запрещено), и за это Бог карает весь народ.

Но ведь приводил к власти коммунистов вовсе не М. Богров, и вообще не один человек. В отличие от убийства одного, пусть и очень значительного челове­ка, свержение законной власти Российской империи и установление советской власти было делом огромного числа людей. В этом деянии, колоссальном и по его ис­торическому масштабу, и по масштабу сопровождавшего его злодейства, играли самую активную роль огромное число евреев из разных классов общества. Назвать это «преступлением евреев» не повернется язык, но процент и непосредственных участников, и сочувствующих евреев огромен, а остальные на гибель Российского государства смотрели как на пожар «не очень близкого дома».