Читаем без скачивания Перехватчики - Лев Экономов

— Пока Мокрушин устанавливал лесенку к обелиску и поднимался по ней, мы осмотрели макет самолета. Во всасывающем сопле его был установлен пропеллер. Внизу имелось гнездо с подшипником.

— Приняв от Сливко самолет, Мокрушин надел его на штырь, укрепленный на вершине обелиска. И тотчас же самолетик встал по ветру и загудел. Было похоже, что где-то высоко над головой пролетал перехватчик. Это было так неожиданно для всех нас.

— Ну вот, теперь Гиви всегда будет слышать музыку авиаторов, — негромко сказал Сливко и сел на лавочку.

— А откуда цветы? — спросили у Лобанова.

— Из лесу, вестимо.

Ребята положили цветы у подножия памятника и тоже сели.

Было тихо. Только протяжно гудела над головой турбина самолетика.

Кто-то щелкнул портсигаром, и другие полезли за папиросами, закурили, говорить ни о чем не хотелось.

С реки тянуло сыростью. Мутная весенняя вода билась о берег, загроможденный грязными льдинами, оставшимися после недавнего ледохода. На душе было тоскливо.

Потом пришли солдаты с автоматами за спиной — это очередной суточный наряд. Отсюда они разойдутся по караулам, как только дежурный по гарнизону проведет с заступающими на посты инструктаж.

Я не знаю, кто предложил проводить развод караулов у памятника Кобадзе, как уже давно проводят здесь свои торжественные линейки пионеры местной школы, но, по-моему, это было очень правильно.

Вечерний воздух прорезал гудок подходившего к пристани парохода. Мы взяли свои вещи и стали спускаться с горы.

Где-то Лев Толстой сказал, что человек первую половину пути думает о доме, а вторую — о том, что ждет его впереди.

Я так и видел перед глазами две фигурки, чуть отделившиеся от других стоявших на берегу. Люся и Ирочка все махали и махали мне платками. У Люси был отчетливо виден округлившийся живот. А до этого момента я совсем не замечал его. Лицо у нее улыбалось, а глаза были грустными.

Едва пароход скрылся за поворотом, я спустился в каюту и стал писать Люсе письмо.

Я писал, как сильно люблю ее, как сразу же с первой минуты мне стало недоставать ее и дочки.

Шатунов уткнулся в книгу. Он все-таки поступил в инженерную академию. Это летчик-то! Удивлениям нашим не было конца. А у него оказался свой прицел. Он мечтал стать летчиком-испытателем, космонавтом и знал, что на этой работе от него потребуется максимум знаний.

Все как-то примолкли на пароходе. Только Лобанов, наш «старый холостяк», не унывал. Он быстро познакомился с какими-то девицами и рассказывал им страшные небылицы из авиационной жизни.

— Не верьте журналистам, — говорил он. — И ничего не читайте о летчиках. Журналисты все врут, врут, врут. Они не видят, что авиаторы — это каторжники.

В поезде мы думали уже о предстоящих стрельбах по воздушным целям, повторяли теорию и мучились тем, что не можем поговорить друг с другом об этом деле, так как кругом были посторонние.

Пустыня, где находился полигон, встретила нас нещадной жарой и ветрами с такой пылью, что по улице ходить можно было только в очках-«консервах» и с завязанным ртом. Солдаты из местного гарнизона пользовались еще противогазами с отвинченными от коробок трубками.

Несколько дней мы отсиживались в гостинице для переменного летного состава. С каких только краев нашей обширной земли не съехались сюда летчики-перехватчики! От постоянного состава, служившего в отдельной спецэскадрилье, мы отличались темным цветом наших рабочих костюмов и белыми лицами и руками.

Здесь снова нас пичкали теорией и от каждого приняли зачеты по устройству и эксплуатации прицела, радиолокационной станции, снарядов.

Потом ветер перестал, но летать мы еще не могли, потому что аэродром, на котором стояли наши истребители, был на полметра засыпан раскаленным песком.

Попав в теплый край, каждый считал своим долгом загореть так, чтобы поразить своим видом друг друга. Поэтому, как только вырывалась свободная минута, мы шли на берег моря и, пользуясь тем, что там совершенно отсутствовали женщины, раздевались догола. Мы купались, ловили раков. Здесь, как говорили местные жители, они водились во все месяцы, при написании которых есть буква «Р».

Шатунов не особенно старался загореть, но почернел всех больше, а волосы у него стали совсем белыми, как свежий снег. Я же просто сгорел. А спина превратилась в сплошную язву. Меня положили на три дня в лазарет. Потом, на протяжении всего времени нашего пребывания в пустыне, с моего тела лоскутами сходила кожа, и Лобанов говорил, что из нее можно было бы сшить реглан.

Когда я вышел из лазарета, товарищи готовились к облету района. Нас посадили на Ил-14 и показали с воздуха территорию, над которой мы должны были действовать. Безжизненная пустыня, а дальше — море. Даже глазу не за что зацепиться. Только хорошенько приглядевшись, можно было увидеть взлетно-посадочную полосу аэродрома. С боков ее стояли низенькие светлые ангарчики, в которых находились боевые самолеты и самолеты-цели.

Сделав круг над этим затерянным в пустыне аэродромом, Ил-14 пошел на посадку.

Здесь уж было совсем как в пекле, и мы скоро чувствовали себя так, словно нас несколько дней поджаривают на сковородке.

— Вот так встреча! — послышалось у меня за спиной. Я оглянулся и увидел своего старого инструктора из авиаучилища Чеснокова. Он, как и все, кто относился к постоянному составу, был в просторной желтой куртке и желтых брюках. Эта форма не очень-то шла к его рыжим волосам и багрово-красному лицу в веснушках по кулаку. Она делала его похожим на клоуна из провинциального цирка.

— Вот так встреча! — я шагнул навстречу, и мы крепко пожали друг другу руки.

— А я считал, тебя уже нет на Земле, — сказал Чесноков, обнажая в улыбке красивые белые зубы. — Думал, улетел вместе с Шатуновым открывать новые миры.

Значит, и он читал наше письмо в Академию наук.

— Признаться, я не думал встретиться с вами в этом пекле. Вы здесь давно? — И я вспомнил свое дежурство на КП и ночную посадку Чеснокова на нашем аэродроме. — С того самого времени?

— С того самого, — Чесноков прекрасно понял меня. — Мы тогда испытывали новую бортовую радиолокационную станцию.

— А здесь тоже инструктором?

— Сопроводителем. Мы разговаривали около ангара, в котором летчики готовились к полету. Я пришел сюда с товарищами, чтобы посмотреть, как один из самолетов будут прицеплять к тяжелому бомбардировщику, как носитель потащит на высоту цель с полным запасом топлива, которое потом выльется из сопла огненной рекой под носом у перехватчиков, приехавших сюда за несколько дней до нас. Чесноков, видимо, занимался здесь тренажем на своем истребителе.

— Не терпится подлетнуть? — спросил он.

— Неплохо бы, а то мы, признаться, уже засиделись. Здесь ведь и Лобанов с Шатуновым. — Я поискал глазами среди переменников (так называли здесь летчиков переменного состава) своих товарищей. Они осматривали легкий истребитель-мишень. Потоки теплого воздуха, струившиеся над раскаленной землей, делали людей похожими на неясные призраки с кривыми туловищами и ногами.

— Коля! — позвал я Лобанова. Он оглянулся, толкнул в бок Шатунова, и они поспешили к нам. После возгласов удивления и рукопожатий начались взаимные рассказы.

— Ну скоро вы нас пустите по целям? — спросил Лобанов.

— А ты все такой же нетерпеливый, — улыбнулся Чесноков. — И, наверно, не раз за это расплачивался? Ну да ладно. Не будем сейчас об этом. Теперь уже скоро исполнится ваша мечта. Только сначала полетаете по закрепленному лучу.

Он стал рассказывать, что это такое. А я уже пред-ставил себя в кабине перехватчика. Луч прицельной антенны пока закреплен, потому что цели впереди нет. С околозвуковой скоростью несусь на высоте десять тысяч метров. Впереди на многие сотни километров море. Назад проскочила береговая черта.

— Пуск! — говорю я и нажимаю на скобу на ручке управления. Самолет встряхивает. Перед носом дым. И вот из-под плоскостей вырвались реактивные снаряды. Сначала они летят почти с такой же скоростью, как и самолет, и мне кажется, я вот-вот наскочу на них.

— Вы не пугайтесь этого, — говорил нам Чесноков. — А то один переменник чуть было не поседел и уже хотел катапультироваться.

…Снаряды все-таки ушли вперед, я вижу их по трассирующей массе, которая горит в хвостовой части. Теперь они идут по лучу от прицельной антенны. Я делаю плавные отвороты сначала в одну сторону, потом в другую, и снаряды впереди самолета тоже поворачиваются.

Это кажется мне каким-то волшебством, хотя я знаю, что волшебного здесь ничего нет.

Проходит десять секунд. За это время я успеваю сделать три отворота.

Потом снаряды взрываются.

— Только не забывайте вовремя выключать антенну, — сказал нам Чесноков. — Иначе снаряды не будут иметь дорожки и упадут вниз. У нас нередко бывают такие случаи.