Читаем без скачивания Знак шпиона - Андрей Троицкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Колчин, устроившись в низком плетеном кресле, положил ноги на кривой деревянный ящик и терпеливо слушал. Напротив стола он укрепил на штативах две аналоговые видеокамеры, которые вели непрерывную съемку допроса. Когда лента подходила к концу, Колчин вставлял новые кассеты, нажимал кнопки, и допрос продолжался. Особых успехов не было, беседа, застряв на одном месте ещё два часа назад, не сдвинулась ни на сантиметр, но Колчин не надеялся на скорый результат.
– Когда и при каких обстоятельствах ты познакомился с Медниковым? – этот вопрос Колчин задавал уже во второй раз.
Дьяков налил в стакан воды с марганцовкой, отхлебнул, прополоскал рот, выплюнул жидкость на пол. И вытер рот платком, уже пропитавшимся кровью и слюной.
– Я уже говорил, что точно не помню. Мы вместе работали в ФСБ. Какое-то время. А потом меня вышибли из конторы. Выбросили на улицу. С тех пор мы виделись один раз. В каком-то кабаке.
На этот короткий ответ Дьякову потребовалось пять с половиной минут.
Колчин не спешил с новым вопросом. Стало тихо. В углу на высокой подставке стрекотал вентилятор, перемалывая воздух своими кривыми лопастями. Где-то за окном голосистая птичка пела о том, что человеческие печали не утолить ни любовью, ни смертью.
– От кого ты получил задание убить Уильямс?
– Уильямс? Это кто?
– Что ты знаешь о похищении и убийстве Ходакова?
– Ничего.
– Что тебя связывало с дипломатом Никольским, который покончил с собой в Москве?
– Связывало? Я не гомик. Ничего не связывало.
– Ты все забыл? – усмехнулся Колчин. – Я так и знал. Значит, нужно тебе помочь. Ты представляешь себе, какими средствами придется освежать твою память? Знаешь, как это делается?
Колчин встал из кресла, прошел вдоль стола к верстаку, присел на его край, свесив ноги. Дьяков молчал, он обмакивал край носового платка в стакан с водой, подносил платок к верхней губе, прижимал к ране. И, кажется, был полностью поглощен этим занятием.
– Испанцы вечерами и ночами любят ездить на мотоциклах, врубать музыку на полную катушку, – сказал Колчин. – Они слушают её даже ночью. И соседям это не мешает, так тут заведено, таков стиль здешней жизни. Никто не вызывает полицию, если вечером нарушают тишину. На своей земле, в своем доме я могу орать благим матом, и никто не пошевелит пальцем, чтобы меня остановить. Если человек не нарушает тишину – это плохо, значит, он заболел. Так тут живут.
– Ну, и что?
– Для начала мы вколем тебе препарат, который развязывает язык упрямцам. Но если химия не поможет, перейдем к традиционным способам допроса. Сегодня мы будем наслаждаться громкой музыкой. Здесь в гараже есть кое-какие плотницкие инструменты. Они мне пригодятся. Я закрою все окна, поэтому твоих криков никто не услышит. Услышат только музыку. Это будет неприятная, очень болезненная процедура. Она продолжиться до тех пор, пока ты не заговоришь. И мне не хочется доставлять тебе боль, не хочется самому пачкаться. Но раз другого выхода нет…
– Я не заговорю. На меня не подействует «сыворотка искренности». Я перенесу любую боль. Как видишь, у меня почти нет языка. Вместо него какие-то резаные кусочки во рту. Мясо, фарш. Но я ведь разговариваю с тобой. Хотя мне очень больно.
Колчин задумался.
– Слушай, у меня есть все полномочия. Могу предложить тебе один вариант, который устроит обе стороны. И тебя и нас.
– Интересно послушать.
– Мы вывезем тебя из Испании в Россию. Используем для этой цели частный самолет одно русского предпринимателя, который имеет здесь бизнес. Снабдим тебя документами. Конечно, в Москве тебе светит не санаторий с усиленным питанием, а тюрьма. Пару недель проведешь в госпитале. Там тебя заштопают. Потом, уже в изоляторе, тебя будет наблюдать врач. Ты получишь одиночную теплую камеру, все лекарства и щадящий режим. У тебя будет приличный адвокат.
– Туфта. Кидалово.
– Кроме того, ты регулярно будешь встречаться с бывшей женой и дочерью, – продолжил Колчин. – По крайней мере, раз в неделю. И сможешь получать передачи. Сделай встречный шаг. Дай показания. В письменной форме и устно. Как тебе предложение? Это лучше, чем умереть от болевого шока или гнить заживо в этом погребе.
Дьяков плюнул на пол кровью и засмеялся. Это был странный смех, похожий на простуженный собачий лай
– Я не верю в эту сказочку для ненормальных. Потому что знаком с методами вашей работы. И представляю себе те инструкции, что ты получил. Решение относительно меня уже принято в Москве.
– И что это за решение?
– Как только я дам показания, вы замочите меня. Изуродуете лицо, разобьете кости черепа. Уничтожите пальцы и кисти рук. Труп зальете бетоном в смотровой яме этого этот вот гаража или пропустите через промышленную мельницу. А, скорее всего, растворите мои останки в концентрате серной кислоты, через сутки спустите это дерьмо в канализацию. От человека один запах остается. Я знаю, как это делается.
– У тебя богатое воображение. Но больное.
Дьяков не слушал, он прополоскал рот и плюнул под ноги.
– Все правильно, – сказал он. – Я поступил бы точно так же на вашем месте. Все остальное, все твои обещания насчет свидания с дочерью, адвоката, врача и теплой камеры, – это художественный свист. Низкий треп, на который я не куплюсь. Я вам не нужен.
– Это не свист, и не треп – покачал головой Колчин.
– Я все уже решил, я выдержу любые пытки и сдохну со спокойным сердцем, – сказал Дьяков. – Потому что сильнее вас.
Колчин встал с верстака, принялся разгуливать вдоль стола.
– У меня есть кое-что для тебя, – сказал он. – Письмо дочери Гали. И её рисунок. Наш человек побывал в гостях у твоей бывшей жены. Сказал, что есть возможность передать тебе весточку. Галя написала папочке письмо.
Когда Колчин говорил, Дьяков набрал в рот воды с марганцовкой, но забыл её выплюнуть, проглотил.
– Вы сказали Гале, что я…
– Ни слова, – ответил Колчин. – Сообщили, что скоро вы с дочкой увидитесь в Москве. Вот и все.
– Покажи письмо.
– Сначала ты все расскажешь. Мы запишем показания, а вкусное на третье. Теперь веришь?
– Нет у вас никакого письма.
– Хорошо, давай по-другому. Как убедить тебя в том, что я веду честную игру, и что ты останешься жив? Пожалуй, дам тебе рисунок дочери. Прямо сейчас. Потом мы с тобой беседуем начистоту, пишем все на камеры и на бумагу. Затем ты получаешь письмо. Так годится?
– Давай рисунок.
– Минутку.
Колчин вышел из гаража в ружейную комнату. Здесь в металлическом шкафу хранились три помповых ружья, пять охотничьих ружей и карабинов, несколько пистолетов и патроны. Рядом со шкафом высокий открытый стеллаж, заставленная всякой ерундой, чучелами мелких птиц, запылившимися кубками, полученными на каких-то соревнованиях или купленных в магазине, упаковками с пластиковыми тарелочками, которые используют для упражнений в стендовой стрельбе. Колчин вытащил с нижней полки портфель, достал из него конверт. Вернувшись в гараж, положил на стол перед Дьяковым рисунок.
Веселый ежик тащит на своих колючках три гриба с красными шляпками. Голубое небо, в верхнем углу солнце, разбросавшее по сторонам желтые лучи. На обратной стороне картинки название рисунка «осень». Дьяков бережно расправил лист бумаги, долго смотрел на рисунок, старался справиться с собой, но не смог. Всхлипнул, провел ладонью по глазам.
– Я помню этот рисунок, – сказал Дьяков. – Галка показывала его ещё в Москве.
Колчин сел в плетеное кресло и отвернулся. Прошла пара минут, Дьяков взял себя в руки.
– Что пишет Галчонок? – спросил он. – Ведь вы же читали письмо?
– Читали, – ответил Колчин. – И ты прочитаешь. Всему свое время.
– И все-таки, что она пишет?
– Пишет, что соскучилась. Ждет встречи с отцом. Ничего особенного.
– Это для вас ничего особенного, – Дьяков снова всхлипнул. – Задавайте свои вопросы.
Колчин встал, поменял кассеты в видеокамерах.
– Лучше расскажи все по порядку, – сказал он. – Потому напиши все на бумаге. И только после этого я перейду к вопросам. Договорились?
– Договорились. Черт с вами.
Дьяков погладил рисунок ладонью, свернул его и спрятал его в кармане брюк.
Москва, Лефортовский СИЗО. 4 ноября.
Весь день Медников, ерзая на табурете у окна, ожидал вызова в следственный кабинет. Накануне Беляев обещал заглянуть на минутку, он, скорее всего, не обманет. Медников был спокоен и сосредоточен на своих размышлениях. Эту ночь он провел спокойно. Его не мучили кошмары и дурные предчувствия. Днем он не страдал ни от тишины, ни от шагов в коридоре, он слышал, как с другой стороны двери поворачивается «волчок», задвижка на глазке. Контролер смотрит через толстое стекло, видит Медникова, сидящего у стола, «волчок» снова поворачивается, в коридоре слышны удаляющиеся шаги.
После обеда, вполне сносной похлебки, серого картофельного пюре, политого мучным соусом и компота, Медников, постучав в дверь, попросил контролера принести ему пару листков бумаги и карандаш. Он не собирался строчить жалобу, просто, чтобы чем-то занять себя, решил составить большой кроссворд. Это занятие быстро убивает время. Через полчаса два листа бумаги и карандашный огрызок лежали на столике. Медников, повертев бумагу, стал раздумывать над ключевым словом, уже приняться за дело, но тут прибыл конвой и его отвели в тот же следственный кабинет, где накануне они разговаривали с Беляевым.