Читаем без скачивания Гауляйтер и еврейка - Бернгард Келлерман

— Благодарю, — ответила она, — ведь мы все страдаем.

— Не сядете ли вы на мой чемодан? Он удобнее вашего. Я буду счастлив услужить вам.

— В какое гетто нас везут? — опросила женщина, хриплый голос которой уже был слышен при отходе поезда.

— В Краков или в Варшаву, они теперь всюду устроили гетто.

Женщина с хриплым голосом рассмеялась.

— Мы все подохнем до тех пор! Разве мыслимо на свете что-либо подобное?

Стоя у двери, Симон сказал своим глубоким басом:

— В чреве их женщин плод обратился в камень, дети их будут бродить по улицам слепые, опираясь на посох.

Эти слова прозвучали грозным проклятием.

Надвигались сумерки, полоса в дверной щели почернела. Кто-то зажег свечу.

— Я нашел еще маленький огарок!

В тусклом мерцании свечи стали видны бледные, окоченевшие лица, слезящиеся, красные от мороза, робкие и полные ужаса глаза. Все снова заговорили, обратив взор на бледный луч света, который казался здесь чудом, обещал спасение, внушал слабую надежду. Свеча медленно догорела, разговоры снова замерли.

В вагоне стало тихо; люди спали на ящиках и на тюках, на человеческих телах, на полу; время от времени раздавался храп. Но ледяной холод проникал через дверную щель.

— Хотя бы уж добраться до гетто, — прошептала седовласая экономка, державшая на коленях Розу.

Марион закутала в свое пальто маленькую Метту и прижала ее к груди.

Из первого, пассажирского, вагона доносились громкое пение и смех.

На следующее утро повалил снег; белые хлопья забивались в вагон, медленно тая на посиневших от стужи лицах и красных руках. Хлопья ложились на пальто, чемоданы, ящики и тюки, весь вагон казался заснеженным. Котелок Симона, сидевшего у самой щели, покрылся слоем снега, а его широкая обледеневшая борода стала твердой, как доска. Капля под его посиневшим носом превратилась в льдинку.

Забыли, что ли, об этом поезде? Ни куска хлеба, ни ложки супу, ни глотка воды. Одна из женщин, тучная, полногрудая, задыхаясь лежала на полу. Она вытянула толстые ноги и прислонилась спиной к стене вагона. У нее уже не было сил держаться на ногах.

Когда поезд остановился на станции, молодой продавец с каштановыми кудрями окликнул солдата, который на каждой остановке проходил вдоль поезда, следя за порядком.

— У нас в вагоне больная, солдат! — крикнул он сквозь щель.

— Не беспокойтесь, скоро поправится, — загоготал солдат. — Ехать еще долго.

— Из преисподней пришли они, и туда же господь их низвергнет! — кричал Симон своим глубоким басом через щель и смеялся гневным смехом, так что снежные хлопья падали с его котелка.

Голод, жажда, холод… Чаша действительно переполнилась, Люди рылись в чемоданах и мешках, но не находили ничего, ничего, ничего… Последние запасы были давно съедены. Спасения не было. Поезд снова остановился, и двух маленьких темнокудрых девочек, Метту и Розу, придвинули к щели. Они закричали в снежную бурю своими тоненькими голосами:

— Воды, солдат, воды! Дайте воды!

Седовласая Ребекка изо всех сил кричала, перегнувшись через котелок Симона:

— Хлеба, кусок хлеба, солдат!

В вагоне для скота начался настоящий бунт. У женщин, у мужчин вырывались ругательства и проклятия:

— Что же, околеть нам? Стыдитесь, разъевшиеся негодяи! Вы обрекаете на голодную смерть женщин и детей! Позор и стыд! Мерзость!

А Симон продолжал кричать своим глубоким басом через щель:

— Из преисподней пришли они и туда же низвергнутся!

Солдат прошел мимо, не обращая ни малейшего внимания на эти возгласы. Из всех пяти вагонов неслись крики и проклятия.

На какой-то большой станции, где поезд простоял долго, Марион решилась попытать счастья, и все глаза с надеждой устремились на нее. Увидев молодую, красивую сестру Красного Креста, которая стояла на перроне, куря сигарету, она крикнула:

— Пожалейте нас, сестра! Дайте нам кувшин воды. Кран тут, возле вас.

Красавица сестра, вынув изо рта сигарету, взглянула на нее с презрением, плюнула и быстро удалилась. Ужас охватил запертых в вагоне людей. Они кричали и звали, они стучали ногами и палками в стены вагона. На каждой станции из всех вагонов неслись неистовые крики и стук в двери.

Наконец, как раз в ту минуту, когда крики и стоны разрослись в целую бурю, к вагону вместе с солдатом подошел офицер в черном мундире. Это был светловолосый юноша лет двадцати, не больше. Он приблизил лицо к щели и, наморщив свой мальчишеский лоб, звонким голосом крикнул:

— Если шум тотчас же не прекратится, я расстреляю весь вагон! Понятно?

В вагоне стало совсем тихо. Расстрела все боялись. Казалось, что это еще хуже, чем смерть от голода или холода.

Полногрудая женщина умерла. Тихо откатилась к стене и лежала неподвижно. Никто не решался прикоснуться к ней. Дети плакали и кричали. Наконец двое мужчин собрались с духом, отнесли ее в сторону и накрыли мешком.

— У нас в вагоне мертвая женщина! — крикнул на ближайшей станции патрульному молодой человек с каштановыми кудрями.

— Пусть лежит. Мертвые не убегут! — ответили из темноты.

В Герлице поезд простоял целый час. Почти одновременно туда прибыл поезд из Берлина с плачущими и кричащими пассажирами, которыми были набиты восемь вагонов для скота. Оба эшелона соединили в один. Двери все время оставались закрытыми, и мертвая женщина по-прежнему лежала, покрытая мешком.

Когда совсем стемнело, длинный состав двинулся — в ночь, в холод, в снег. Большинство арестованных в вагоне, где находилась Марион, были так истощены от голода и холода, что уснули. Некоторые спали стоя, прислонясь к стене, и только немного еще переминались с ноги на ногу и стонали. Даже старик с глубоким басом, Симон, затих. Дети давно перестали кричать и плакать. Когда поезд вдруг остановился на станции возле Бреславля — это было ночью, — лишь немногие открыли опухшие, воспаленные глаза, по которым ударил резкий свет фонарей, пробившийся сквозь щель.

На этой станции, наполовину погребенной в снегу, Марион удалось раздобыть у пожилой сестры милосердия большой ломоть хлеба. Сестра, пораженная красотой молодой девушки, украдкой сунула ей этот хлеб.

— Берите скорее, — сказала она. — Нам это строжайшим образом запрещено.

Молодой продавец, который все время держался поблизости от Марион, поздравил ее с успехом.

— Молю бога, — сказал он, — чтоб я попал в то же гетто, что и вы, фрейлейн.

На рассвете сменилась сопровождавшая транспорт охрана. В первый раз открыли дверь, и солдат с тусклым фонарем проверил людей по какому-то списку. Почти никто не поднял головы.

— Эти евреи зачумляют всю окрестность! — кашляя, прокричал он другому солдату, стоявшему рядом с ним. — Тут хуже, чем в свином хлеву! Выгрести надо их всех!

Стоявший рядом солдат поднял ведро воды, которое он нес, облил им спящих и громко рассмеялся.

— В Польше у них найдется время поспать. — загоготал он.

Двери снова закрыли, и поезд двинулся дальше. Последнее, что в полусне видела Марион, было зарево доменной печи.

В вагоне стало совсем тихо. Не слышно было ни разговоров, ни стонов, ни плача, ни кашля, ни единого звука. В мертвой тишине двигался поезд по заснеженной равнине. В эту ночь мороз достиг пятнадцати градусов.

На польской границе поезд задержался. Вагоны без конца простукивали молотками, паровоз маневрировал, железнодорожники что-то кричали. Вагон, в котором была Марион, отцепили и отвели на запасный путь, где он и остался. Его буксы оказались в неисправности.

Когда в полдень железнодорожные рабочие открыли раздвижную дверь, они отпрянули в смертельном испуге. На них упали два трупа замерзших старых евреев с длинными обледенелыми бородами. У одного из них с лысой головы скатился котелок. И следом за ним обрушился призрак с остекленелыми глазами и седыми локонами. Рабочие в ужасе отшатнулись. Призрак окоченевшими руками прижимал к себе двух завернутых в одеяла темнокудрых девочек, тоже мертвых и тоже с остекленелыми глазами. Ужас охватил рабочих, но время было военное, они уже привыкли к страшным зрелищам. Смелее! Они очистили вагон от замерзших людей. Казалось, их было не счесть. Их рядами укладывали на снег, по мере того, как извлекали из вагона. Сосчитать решили уже потом. Многие, в особенности женщины, были так закутаны в пальто и платки, что походили, скорей, на свертки, чем на людей. Один из рабочих, человек набожный, закрыл им глаза.

Вытаскивая из угла вагона пожилую женщину с сереброкудрой головой, они обнаружили рядом с ней красивую молодую девушку в дорогом меховом пальто, которое тотчас же бросилось им в глаза.

— Какая красавица! Как попала сюда эта итальянка? — спрашивали друг друга рабочие.

Они уже собирались положить девушку на снег рядом с другими, но в это мгновение Марион вздохнула и медленно открыла свои черные глаза.