Читаем без скачивания Александр Македонский - Фриц Шахермайр

Резиденцией и основным лагерем Менона, по-видимому, уже тогда стал район нынешнего Кандагара, который вскоре тоже был назван Александрией. Возможно, царь основал в районе Гильменда и еще одну Александрию. Подобно Александрии Арианской и Профтасии, этот город был возведен не только с целью обеспечивать мир и безопасность в этом регионе. Здесь выявилось нечто новое, чего не было в Персии, Мидии, Гиркании и Парфии: греческому полису не только на Переднем Востоке, но и в Иране предстояло стать зародышем будущей имперской цивилизации. Таким образом, при всей политике терпимости для Восточного Ирана тоже предусматривалась полисная цивилизация, которая должна была исходить из мест, населенных ветеранами.

В течение зимних месяцев войско сильно страдало от снегопадов[202]. По пути к Паропамисадам пришлось совершить переход из района Аргандаба в верхнекабульскую долину; войску пришлось нести тяжелые лишения во время марша по заснеженным яйлам (плоскогорьям). Многие простудились, некоторые ослепли. Александр, как обычно, помогал и заботился о воинах. Трогательная картина: царственный сверхчеловек крепкой рукой поддерживает измученного походом ветерана; сознание, что полководец ближе всего к ним в самые тяжелые минуты, вдохновляло воинов и помогало им переносить лишения.

Вступив в Кабульскую котловину, войско оказалось у ворот Индии. Но пока следовало победить врага по эту сторону гор и тем самым завершить завоевание Персидской империи. Однако можно не сомневаться в том, что Александр уже задумал дойти до океана.

Эти планы в немалой степени способствовали основанию новых городов: здесь тоже была возведена новая Александрия. Примечательно, что город прилегал к Гиндукушу в том самом месте, где Бактрийская дорога выходила из ущелья. По-видимому, эта дорога была царю важнее, чем южная. Он хотел, покорив Бактрию, воспользоваться ею еще раз, чтобы достичь Индии.

Александр заселил новый город и прилегающую местность ветеранами и несколькими тысячами местных жителей[203]. Сатрапом Паропамисад снова был назначен перс, к которому, однако, приставили наблюдателя-епископа.

Как только проходы через высокогорье очистились, Александр тронулся в путь и устремился в Бактрию. Перед войском стояла задача форсировать могучий Гиндукуш. Все до последнего воина считали это самой трудной задачей, которая когда-либо стояла перед полководцем или армией. Что Балканские горы, Тавр или даже Эльбурс против этого громадного «края земли»? «Краем земли» греки сперва считали регион Черного моря, где находился покрытый снегами Кавказ. Полагали, что Гиндукуш — часть Кавказа, и гордились тем, что наконец-то преодолеют его. Волна романтического воодушевления, вызванная безмерностью испытаний и достижений, снова охватила войско. Открывались области, которые до сих пор казались мифическими, и воины ощущали себя творящими миф. Поэтому, когда натолкнулись на огромную пещеру, то решили, что именно здесь страдал Прометей, нашлись даже цепи и гнездо орла-мучителя[204]. Македонянам казалось, что до них только Геракл добирался сюда, чтобы освободить страдальца. Разве после этого не должен был Александр предстать перед войском новым Гераклом? Царь, надо думать, приветствовал эти окрыляющие фантазии и одобрял их, тем более что они, по существу, отвечали его собственным мыслям и чувствам. Но понимал ли Александр, что сам он больше (хотя бы и без пещеры с орлом) похож на бунтовщика Прометея?

В такие высокие минуты царь и армия были единодушны. Но то, что Александру было присуще всегда, ибо он сам был воплощением невероятного, к его людям приходило только в минуты вдохновения. Им нужен был могучий прилив новых чувств, чтобы заглушить тихую мелодию тоски по родине и печальные стоны от каждодневных лишений.

Овладевать сердцами простых воинов — это не могло не удаваться победному гению Александра. Единения с ними, невзирая на некоторые огорчения, царь достигал снова и снова, пока спустя много лет не порвались между ними последние узы. Как же обстояло дело с другими людьми, привыкшими думать самостоятельно, которые имели собственное мнение и умели выносить свое собственное суждение? Как удавалось достичь согласия при выборе задач и целей в кругу тех, кто стоял у власти?..

В начале книги мы уже говорили о Македонском царстве и обращали внимание на то, что власть в нем в большей степени, чем монарху, принадлежала знати. Монарха считали первым среди равных, которого по существу ничто не отличало от других землевладельцев. При Филиппе все было именно так. Будучи гегемоном эллинов, в Македонии он оставался патриархальным царем, чистокровным македонянином.

Говоря об Александре, мы должны признать, что с самого начала его воспринимали как чужака. Правда, со временем у Александра завязались весьма тесные узы со знатью, особенно со сверстниками, но после Исса пути разошлись. Сперва еще можно было надеяться, что они сойдутся, но теперь, после смерти Дария, стало очевидно, что путь Александра идет в совершенно ином направлении, чем если бы он следовал национальной традиции, которую так укреплял Филипп. Прошло всего шесть лет после его смерти, а Парменион все чаще предупреждал о надвигающихся переменах. Между тем — и это знали все, кому властелин открывался изо дня в день — на деле Александр стоял от македонской идеи даже дальше, чем можно было судить по его недавним мероприятиям. Несомненно, это была только прелюдия.

Всякий, кто не был готов бросить борт все традиционные воззрения общества, почувствовал в логике нового политического курса угрозу жизненным интересам нации, равнодушие к ее высшим ценностям. Основой новых оценок должна была стать не македонская, а сверхнациональная, по существу имперская идея. На мир не собирались смотреть из маленькой Македонии, напротив, на маленькую Македонию хотели смотреть с мировой точки зрения. Царю приходилось отходить и от своего народа, и от родины. Династическому принципу и тому предстояло подвергнуться переменам. Впредь следовало подчиняться не македонскому царю, сотоварищу-рыцарю, а владыке, деспотичному даже в изъявлениях своей милости. Назначение македонян управляющими в Персии только внешне могло показаться поощрением, на деле же оно низводило македонян до уровня покорных подданных. Не только побежденные, но и победители были лишены теперь свободы.

Примерно так думали недовольные. Но что их особенно пугало — это тот энтузиазм, с которым Александр стремился к своим новым целям. Он будто не замечал, как при этом разрушается старое, действуя так, словно прошлое лишено всякой ценности. И это был не трезвый расчет, основанный на необходимости, а увлечение, страстная любовь к стихии. Не Македония, а мир, не национальная узость, а всечеловеческая широта, не Македонское царство, а безусловная самодержавность составляли основополагающую стихию Александра.