Читаем без скачивания Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте - Генрих Хаапе

Появились два германских офицера. Мы не могли определить их званий, поскольку поверх формы на них были надеты тяжелые армейские кожаные плащи без знаков различия. Они взглянули на эмблему нашей дивизии, изображенную на нашей машине, и когда Кагенек опустил стекло на своей дверце, маленький толстячок с веселыми прищуренными глазками спросил:

— Ну, и куда это вы, интересно, направляетесь?

— В Москву, — без колебаний ответил Кагенек.

— Ха, и мы тоже! Может быть, вы все-таки лучше подождете нас? — ехидно поинтересовался низким глухим голосом другой — высокий и сухопарый.

— Судя по всему, мы в правильном месте и с правильными людьми! — не меняя своего шутовского тона, воскликнул Кагенек. — Только не подскажете ли, где именно мы находимся? Мы, кажется, потеряли след, по которому ехали.

— Все очень просто, — с готовностью отозвался толстячок, показывая нам, куда смотреть, рукой в теплой кожаной перчатке. — Вон там и вон там, немного справа и немного слева от дороги — русские, а прямо перед нами — вон там — трамвайная остановка на Москву. Если бы наши солдаты не сломали по неосторожности трамвай — вы могли бы бесплатно прокатиться прямо до Москвы. Она всего в шестнадцати километрах отсюда. Но если бы я был на вашем месте, я бы не пытался поехать вдоль трамвайной линии на вашей машине. Во-первых, вы все равно не увидите ни рельсы, ни даже провода из-за снега, а во-вторых, можете повстречать гораздо больше русских, чем ожидаете. Но если вы имеете возможность вернуться обратно не позже чем, скажем, через недельку, то вы могли бы доехать вдоль этих путей прямо до Красной площади.

— Вы так вот прямо уверены в этом? — переспросил Кагенек.

— Более или менее. Гитлер заключил соглашение со Святым Петром. Как видите, с каждым днем становится все теплее, а не все холоднее. Если так пойдет и дальше, то для финального удара мы будем иметь как раз подходящие погодные условия.

Я извлек из-под сиденья уже приготовленную на всякий дорожный случай бутылку коньяка.

— Поскольку сами мы не сможем присутствовать при вашем вхождении в Москву, — как можно учтивее проговорил я, — позвольте преподнести вам вот эту бутылку, чтобы вы могли выпить за наше здоровье, когда будете на Красной площади.

На какие-то несколько мгновений оба офицера просто утратили дар речи. Затем длинный проговорил своим низким и глухим голосом:

— Дорогие господа, мы вряд ли можем принять от вас столь бесценный дар! Мы — несчастные фронтовые свиньи и не привыкли к коньяку, у нас желудок слишком слаб для таких напитков.

— Так же, как и у нас, — отозвался я. — Но когда нас угостили этим коньяком парни из наших славных Люфтваффе, мы так и не смогли отказаться. Может быть, присядете в машину, пока разговариваем?

Фишер вышел из машины и поспешил укрыться от непогоды в дежурной комнате, а двое наших новых знакомых с видимым удовольствием залезли внутрь.

Беседа потекла в гораздо более непринужденном ключе, и мы стали обмениваться самой интересной для нас информацией. Они были несказанно удивлены тем, что у нас был один-единственный случай обморожения на весь батальон: у них различные степени обморожений имели двадцать пять процентов личного состава, а зимнего обмундирования тоже так до сих пор и не получили.

— Это просто свинство! — воскликнул длинный. — О нашем продвижении вперед, о нашем успехе или неудаче можно судить теперь по термометру! Это хорошо еще, что у нас такие прекрасные, выносливые и некапризные солдаты, но, говорю вам, сейчас они думают только об одном — взять как можно быстрее Москву и занять теплые квартиры! Для них — насколько они это сейчас понимают — падение Москвы будет означать и окончание войны.

Беззаботный шутливый тон разговора совершенно исчез — теперь мы обсуждали вещи, которые занимали все наши помыслы.

— А теперь, — продолжал длинный, — еще это неожиданное, но, говорю вам, недолгое потепление. Да… Войну просто необходимо закончить до Рождества… Только представьте себе! — взволнованно заговорил он с прорвавшимся вдруг отчаянием в голосе. — Москва — вот она, прямо перед нами! Камнем можно докинуть. Еще один рывок — и мы там. И все кончено. Мы просто не можем позволить себе сейчас никакого промедления, никакой нерешительности! Это будет все равно что самому добровольно отказаться от своей победы!

— Да ладно тебе, Вальтер, — успокаивающе проговорил толстяк. — Ты слишком уж драматизируешь. Москва должна быть взята нами совершенно хладнокровно.

— Да, но пока не ударили настоящие морозы, — не унимался Вальтер, — иначе мы очень рискуем навсегда оказаться слишком уж хладнокровными в прямом смысле слова! Вот видите? — порывисто повернулся он к нам. — Опять все возвращается к тому, о чем я уже говорил, — к температуре, к зиме. О наших успехах можно судить по показаниям термометра!

— Ну ладно, — проговорил толстяк. — Пока мы все тут не разрыдались — пора возвращаться.

Он нехотя вылез из машины, не забыв прихватить с собой без излишних напоминаний презентованный нами коньяк.

— Не забудьте заглянуть к нам в Москве. Мы с огромным удовольствием покажем вам местные достопримечательности. К тому времени, когда вы доберетесь туда, мы станем уже заправскими гидами.

Попрощавшись, длинный и толстый направились к дежурной комнате. Хлопья падавшего снега мгновенно облепили гладкую кожу их пообтаявших немного в тепле машины плащей. Прежде чем они исчезли из вида, я успел заметить, как толстяк радостно и гордо помахал кому-то бутылкой коньяка на фоне свинцово-серого русского неба.

Густо падавший снег заполнял следы их шагов и делал их невидимыми прямо на глазах.

Вокруг висела все та же мертвая, давящая на психику тишина. Прямо перед нами различимо просматривался навес трамвайной остановки, а столбы с проводами безмолвно указывали направление на великий город, скрытый от нас сейчас плотной завесой снега.

— Давай сходим посмотрим на эту остановку, — предложил Кагенек. — Тогда, когда вернемся, мы сможем сказать Нойхоффу, что были на расстоянии всего одной трамвайной остановки от Москвы.

Мы осторожно двинулись по дороге к каменному навесу остановки. Вокруг нас — ни единого движения. Зайдя под навес, мы остановились и молча уставились на деревянные скамьи, на которых сидели тысячи москвичей, дожидавшихся лязгающего металлического позвякивания едущего за ними из центра Москвы трамвая.

К одной из стен был прикреплен какой-то старый деревянный короб. Я пошарил рукой внутри и вытащил наружу пригоршню использованных трамвайных билетиков. Разглядывая их, мы разобрали напечатанное кириллицей слово «МОСКВА», которое теперь уже могли прочесть по-русски.