Читаем без скачивания Время секонд хэнд - Светлана Алексиевич

Подлюка-жалость… Я уже не дам ей ходу… На жалость не дави! Хлебай свою блевоту своей ложкой. Сам расхлебывай! Прости меня, Господи, если ты и вправду есть. Прости!

Возвращаюсь вечером с работы… Его голос. Учит сына. Я уже все наизусть знаю: «Стоп! Запоминай: ты швырнешь гранату в окно – кувырк сюда. На землю. А другой – за колонну…». Мать-перемать! «Четыре секунды – и ты на ступеньках, ногой вышибаешь дверь – автомат налево. Первый падает… Второй пробегает мимо… Третий прикрывает… Стоп! Стоп!» Стоп… (Кричит.) Страшно мне! Как сына спасти? Бегу к подругам… Одна: «Надо тебе в церковь. Молись». Другая к знахарке повела… А куда еще идти? Больше не к кому. Бабка была старая, как Кощей Бессмертный. Она сказала, чтобы я пришла на следующий день и принесла ей бутылку водки. Походила она по квартире с этой бутылкой, пошептала над ней, руками поводила и отдала мне: «Водка заговоренная. Будешь два дня ему по рюмке наливать, а на третий он не захочет». И правда, месяц не пил. А потом опять: ввалится ночью пьяный в сопли, гремит на кухне кастрюлями, дай ему пожрать… Нашла другую знахарку… Та гадала мне на картах, лила раскаленный свинец в чашку с водой. Научила простеньким заговорам – на соль, на жменьку песка. Ничего не помогло! От водки и от войны не вылечишь… (Качает больную руку.) Ох, как я устала! Никого не жалко… ни детей, ни себя… Мать не зову, а она приходит ко мне во сне. Молодая, веселая. Всегда она молодая и смеется. Я ее прогоняю… А то сестра приснится, она серьезная, всегда спрашивает у меня одно и то же: «Ты думаешь, что ты себя можешь выключить, как лампочку?» (Останавливается.)

Все – правда… Ничего красивого я в жизни не видела. И уже не увижу. Вчера в больницу ко мне заявился: «Я ковер продал. Дети голодные». Мой любимый ковер. Одна хорошая вещь у нас в доме была… осталась… Целый год деньги копила, собирала. По копейке. Так хотела этот ковер… вьетнамский… А он сходу пропил. Девчата с моей работы прибегали: «Ой, Томка, возвращайся домой скорей. Надоел ему малый – бьет. А старшую (девочка сестры), ей уже двенадцать лет… Сама знаешь… по пьянке…»

Я лежу ночью. Не сплю. А потом как упаду в яму, куда-то лечу. И неизвестно, какая я утром проснусь. У меня страшные мысли…

На прощание – неожиданно обнимает.

Запомни меня…

Через год она предприняла еще одну попытку самоубийства. На этот раз удачную. У мужа, как я узнала, скоро появилась другая женщина. Я позвонила ей. «Жалею его, – сказала она. – Не люблю, а жалею. Одна беда, что опять пить начал, а обещал, что бросит».

Вы догадываетесь, что я услышала дальше?

О небрезгливости мертвых и тишине пыли

Олеся Николаева – младший сержант милиции, 28 лет.

Из рассказа матери

– Я скоро умру от своих рассказов… Зачем я рассказываю? Ничем вы мне не поможете. Ну напишете… напечатаете… Хорошие люди прочтут и поплачут, а плохие… главные… они не будут читать. Им – зачем?

Я много раз уже это рассказывала…

23 ноября 2006 года…

Передали по телевизору… Уже все соседи знали. Город гудел…

А мы с Настенькой, с внучкой, были дома. Телевизор у нас не работал, давно сломался из-за старости. Ждали: «Вот Олеська приедет – новый купим». Затеяли уборку. Стирку. Нам почему-то весело-весело, в этот день смеялись и смеялись. Пришла моя мама… наша бабушка… с огорода: «Ой, девочки, что-то вы сильно веселые. Смотрите, как бы плакать не пришлось». У меня упало сердце… Как там Олеська? Но вот только вчера мы ей звонили, был праздник – День милиции: ей вручили значок «За отличную службу в МВД». Мы поздравили. «Ой, я вас так всех люблю, – сказала она. – Скорее хочу увидеть родную землю». Половина моей пенсии уходила на телефонные звонки: услышу ее голос и как-то проживу еще два-три дня. До следующего звонка… «Мама, ты не плачь, – успокаивала она меня. – Я ношу оружие, но не стреляю. С одной стороны – война, а с другой – спокойная обстановка. Утром я слышала, как мулла поет, это у них молитва такая. Горы тут живые, а не мертвые – до самых вершин в траве и в деревьях». В другой раз: «Мама, чеченская земля вся пропитана нефтью. Копай в каждом огороде – всюду нефть».

Зачем их туда послали? Они там воевали не за Родину, а за нефтяные вышки. Капля нефти теперь стоит как капля крови…

Забежала одна соседка… через час другая… «Чего они, – думаю, – разбегались?» Прибегали-то без дела. Посидят и уходят. А по телевизору уже несколько раз передали…

До утра мы ничего не знали. Утром позвонил сын: «Мама, ты дома будешь?» – «А что ты хочешь? Я собираюсь в магазин». – «Ты подожди меня. Я приеду, когда ты отправишь Настю в школу». – «Пусть дома сидит. Кашляет». – «Если температуры нет, отправляй в школу». У меня упало сердце, меня всю заколотило. Колотун напал. Настенька убежала, а я вышла на балкон. Вижу: сын идет не один, а с невесткой. Я ждать уже не могла, еще две минуты – мне через край! Выскочила на лестничную площадку и кричу вниз: «Что с Олеськой?». Видно, я так кричала… таким утробным голосом… что и они мне в ответ закричали: «Мама! Мама!». Вышли из лифта и стоят. Ни слова. «Она в больнице?» – «Нет». У меня закружилось все перед глазами. Завертелось. Потом плохо… мало помню… Откуда-то набралось много людей… Все соседи пооткрывали двери, поднимают меня с цемента, уговаривают. А я ползаю по полу и хватаю их за ноги, ботинки целую: «Люди добрые… миленькие… не могла она бросить Настеньку… свое солнышко… свет в окне… Ми-и-и-ле-еньки-и-и-е…». Я билась лбом о пол. В первые минуты не веришь, хватаешься за воздух. Не умерла, а вернется калекой. Без ног… слепая… Ничего, будем с Настенькой ее за руки водить. Главное – живая! Кого-то хочется об этом попросить… на коленках вымолить…

Много-много людей… полный дом чужих людей… Наколют лекарствами – я лежу, очнусь – опять вызывают «скорую». У меня в доме война… А у людей своя жизнь. Никто чужое горе не понимает, дай Бог свое понять. У-у-у… Все думали: я сплю, а я лежала и слушала. Горько мне, горько…

«…У меня двое сыновей. Еще в школе учатся. Собираю деньги, чтобы откупить их от армии…»

«…Наш народ терпеливый – это точно. Человек – мясо… война – работа…»

«…Евроремонт нам влетел в копеечку. Хорошо, что итальянскую плитку раньше купили, еще по старой цене. Пластиковые окна себе поставили. Бронированные двери…»

«…А дети растут… Порадуешься, пока они маленькие…»

«…Там война и тут война… Каждый день стреляют. Взрывают. Едешь в автобусе – страшно, в метро боишься войти…»

«…У соседа сын был безработный. Пьянствовал. Завербовался в контрактники. Через год вернулся из Чечни с чемоданом денег: машину купил, жене шубу и золотое кольцо. Съездили семьей в Египет… Сейчас без денег ты – ноль. А где их заработать?»

«…Разворовывают… рвут Россию на куски… Большой пирог!»

Эта война поганая! Была она где-то далеко… далеко… И пришла ко мне в дом. Я Олеське крестик повесила… Не сберег. (Плачет.)

Через день нам ее привезли… Все текло… гроб мокрый… Обтирали простынями. Начальство: скорей… скорей… скорее надо хоронить. «Не открывайте. Там – студень». А мы открыли. Всё надеялись, что ошибка. По телевизору передали: Олеся Николаева… двадцать один год… Возраст неверный. Вдруг это другая Олеся? Не наша. «Там – студень…» Выдали нам справку: «…преднамеренное самоповреждение выстрелом из табельного оружия в правую часть головы…». Что мне бумажка! Я сама хочу посмотреть, потрогать. Погладить своими руками. Когда открыли: лицо было живое, хорошее… и маленькая дырочка на левой стороне… Такая маленькая… совсем… ну, карандаш войдет. Опять неправда, как и с возрастом, дырочка на левой стороне, а пишут – на правой. Уехала она в Чечню со сводным отрядом милиционеров со всей Рязани, а помогали нам хоронить из отделения милиции, где она служила. Ее товарищи. И все они в один голос: какое это самоубийство? Это не самоубийство, а выстрел примерно с двух-трех метров… Выстрел?! А начальство торопило. Помогали, толкали. Привезли ее поздно вечером, а утром следующего дня, в двенадцать часов, уже похоронили. На кладбище… У-у-у… Сила у меня была… у человека не может быть такой силы… Крышку гроба прибьют, а я оторву, зубами бы гвозди грызла. Начальства на кладбище не было. Отказались все от нас… государство первое… В церкви не захотели отпевать: грешница… Бог такую запутавшуюся душу не примет… Ну как так… Как же так? Я теперь в церковь хожу… свечку поставлю… Подошла один раз к батюшке: «Разве Бог только красивые души любит? Если так, то зачем Он тогда?». Рассказала ему все… Я много раз уже это рассказывала… (Молчит.) Батюшка у нас молодой… Заплакал: «Как вы еще живы и не в сумасшедшем доме? Дай ей Господь Царствие небесное!». Помолился за мою девочку… А люди всяко говорили: из-за мужика девка стрельнула. По пьянке. Всем известно, что пьют они там беспробудно. И мужики, и бабы. Хватила я горя… полным ртом…