Читаем без скачивания Наша первая революция. Часть I - Лев Троцкий

Отвлекаясь от объективной политической ценности этой тактики, мы скажем: каково должно быть нравственное самочувствие той идейной интеллигенции, которая обречена на роль брюзжащего зрителя при историческом крещении нации, при суровых столкновениях народа с его врагами, при его первых шагах, исполненных анонимного героизма, великого упорства и великих жертв! Трижды лучше не родиться, чем принадлежать к партии, которая готовится к своему влиянию посредством отречения от собственного народа, переживающего революционную страду.

Такое настоящее постыдно! У них не может быть будущего!

Совет Рабочих Депутатов

Декабрьская работа реакции смела с поля зрения «общества» крайние партии и таким путем превратила конституционную демократию в корифея оппозиции. Либеральная печать вообще, а «Полярная Звезда» в особенности, использовала свое положение лидера не столько для атаки на абсолютизм, сколько для сурового осуждения тактики революционных организаций. Центром обвинений явился Совет Рабочих Депутатов. Но чем энергичнее и решительнее эти обвинения, тем чаще они противоречат друг другу.

Г. Струве обвиняет Совет в том, что тот командовал рабочими и считал себя «хозяином петербургского рабочего народа» и писал «приказы по пролетариату». И в то же время он обвиняет его в том, что "содержание своих приказов он черпал не в своем собственном понимании (!?) того, что нужно и возможно для «подданных»{55}, а в меняющихся настроениях этих подданных, возвращая эти настроения в виде кратких электризующих лозунгов". (N 1, стр. 11). Мы не знаем, каким путем мог командовать СРД, – организация, созданная самими рабочими выборным путем и не располагающая никакими механизмом репрессии. Революционная организация, имея против себя весь полицейский аппарат и военную силу, могла развить столь широкую деятельность (лишь ничтожная доля ее была видна либеральному обществу!), только опираясь на добровольную и сознательную дисциплину самих масс. – Что касается второго, прямо-противоположного обвинения, будто Совет, вместо того, чтобы «командовать» массами, сообразно «собственному пониманию», только возвращал рабочим их «меняющиеся» настроения в виде электризующих формул, то это обвинение г. регистратора земской мысли верно в том общем смысле, что Совет формулировал и обобщал логически вытекавшие друг из друга запросы борьбы рабочих на фабриках и на улице. В чем же другом и может состоять руководство?

Когда буржуазные политики, которые, разумеется, не посещали ни заводских митингов, ни районных собраний, чтобы там разоблачать ошибки социал-демократии, читают «электризующие» формулы Совета, по которым они пытаются установить его шатания и отступления, то они совершенно не отдают себе отчета в совершающемся за этими формулами живом и непрерывном процессе роста массы, который во многих случаях столько же питался отступлениями, сколько и наступлениями, и в цепи которого те и другие составляли необходимые звенья.

Сколько, например, глубоких критических соображений высказано в либеральной литературе по поводу попытки введения восьмичасового рабочего дня революционным путем. Сколько проницательных замечаний относительно наивности, проявленной Советом Рабочих Депутатов. Но каков на самом деле был смысл кампании за восьмичасовой рабочий день?

Рабочая масса, страшно выросшая и возмужавшая, естественно, стремилась увеличить свои завоевания. Вовлеченная в водоворот новых громадных вопросов и интересов, захваченная газетами, листками, ораторами, она хотела во что бы то ни стало создать для себя физическую возможность пользоваться всеми завоеванными ею свободами. Отсюда это могучее стремление ограничить фабричную каторгу восемью часами. Если б Совет даже думал, что русская промышленность не выдержит восьмичасового дня, и начал бы на этом основании просто кричать рабочим: назад! – они бы не подчинились ему, стачки вспыхнули бы разрозненно, завод вовлекался бы в борьбу за заводом, и неуспех привел бы к временной деморализации. СРД поступил иначе. Руководящие элементы его вовсе не рассчитывали на непосредственный и полный практический успех кампании, но они считались с могучим революционно-культурным стремлением, как с фактом, и решились претворить его во внушительную демонстрацию в пользу восьмичасового рабочего дня. Практический успех «самовольного» прекращения работы после 8 часов труда состоял в том, что на некоторых заводах было достигнуто путем соглашения сокращение рабочего дня. Моральный результат, гораздо более серьезный, был двойной. Во-первых, идея восьмичасового рабочего дня получила такую колоссальную и незыблемую популярность в самых отсталых рабочих слоях, какой не дали бы десять лет трудолюбивой пропаганды. Во-вторых, упершись в организованное сопротивление капитала, за которым стояла «братская» рука графа, грозившая локаутом, рабочая масса впервые стала лицом к лицу с восьмичасовым рабочим днем, как с вопросом государственным. На всех собраниях и митингах – на многих против стихийного настроения рабочих – была проведена резолюция «отступления», в которой выяснялась невозможность проведения восьмичасового рабочего дня в одном Петербурге, – и из этого делалось два вывода: 1) о необходимости общегосударственной профессиональной организации рабочих для борьбы за восьмичасовой рабочий день в государственном масштабе, 2) о необходимости всероссийской политической организации рабочих – для проведения восьмичасового рабочего дня через Учредительное Собрание законодательным путем. Таким образом Совет не «командовал» рабочими, но и не являлся простым регистратором их требований и иллюзий: он действительно осуществлял руководство. Очерченная тактика позволила Совету удержать большинство заводов от изнурительной и заранее обреченной на неудачу стачки за восьмичасовой рабочий день и не только не вызвать при этом нравственного упадка, но, наоборот, дать новый толчок их энергии и завязать новый тактический узел: всероссийский рабочий съезд.

На все это Совет Рабочих Депутатов тратил много труда и внимания, депутаты в обсуждении вопроса проявляли много прозорливости и предусмотрительности. А буржуазные тупицы и верхогляды, просмотревши под ряд две резолюции Совета и узнав из газетной хроники, что рабочие хотят «явочным путем» ввести нормальный рабочий день, пожимали плечами по поводу темноты массе и сумасбродства вожаков. Достойно при этом всяческого внимания следующее сопоставление: не так давно у нас в либеральной печати было очень в моде доказывать, что восьмичасовой рабочий день не только не уменьшает, но, напротив, увеличивает доходность предприятий; когда же рабочие сами взялись за проведение восьмичасового рабочего дня, либеральные публицисты отшатнулись в священном страхе за судьбы русской промышленности и национальной культуры.

О, книжники и фарисеи!

Буржуазная критика незаметно переходит в буржуазную клевету. Либеральная пресса не раз говорила о цензуре Совета и о насилиях наборщиков над свободой печати. Г. Струве, не обинуясь, говорит о правительственном насилии, которое торжествует, и о революционном насилии, которое «еще только замышляет торжествовать».

Если в вопросе о свободе печати были насилия, то они состояли: 1) в том, что союз наборщиков, в согласии с Советом, постановил не печатать произведений, которые будут представляться в цензуру – и тем вынудил всех издателей стать в этой области на почву «захватного права», 2) в том, что наборщики отказывались неоднократно набирать черносотенные издания, призывающие к избиению передовых общественных групп, обвиняющие Совет Рабочих Депутатов и революционеров вообще в краже общественных денег (разумеется, без подписи обвинителей) и пр. Рабочие в таких случаях обращались к Совету и, если последний не находил прямого натравливания и призыва к бойне, он советовал наборщикам не препятствовать печатанию. Реакционная пресса выходила вообще беспрепятственно. Но если б даже наборщики, стоящие на революционной точке зрения, не соглашались печатать известные статьи за их общее направление, не только за призыв к насилию, – разве это, спросим, юридически или нравственно недопустимо? Наборщик, разумеется не ответственен за то, что он набирает. Но если политическая борьба обострилась до такой степени, что наборщик и в сфере своей профессии не перестает чувствовать себя ответственным гражданином, он, разумеется, нимало не нарушит свободы печати (какой вздор!), если откажется набирать, напр., «Полярную Звезду». Его могут при этом активно поддержать и все наборщики данной типографии и весь союз работников печатного дела, – и, тем не менее, здесь будет так же мало нарушена «свобода печати», как мало нарушается неприкосновенность жилища или свобода торговли отказом сдать квартиру или продать товар заведомому предателю, провокатору или просто врагу свободы.